Только зря старались: я мамзель незаурядная. Имею свойство проникать основательно.
— Давай выпьем, — сказал на это Егор и потупился.
— Ах, мы уж приехали… — сказала царевна. — Видишь домишко сирый, фундаментальной эпохи? Это мое.
— Давай выпьем так, чтобы мир содрогнулся и разлезся по швам.
— Кстати, о стервах… — продолжила царевна интересную мысль. — Это только сейчас Настька про Бога вспомнила, а до этого все, как у людей: изменила Корнею самым тривиальным манером — с другом семьи.
— У меня на болотине душу до костей просквозило. Все продрогло внутри и оцепенело…
— Магазин за углом, значит. Только больше килограмма не бери, я на диете.
Взял Егор столько, потом пол-столько и еще четверть-столько. Хотел еще взять чуть-чуть, но догадался, сколько ни возьми, все равно не хватит.
Возвращается к царевне, а она уж стол накрыла, закуску сгоношила, индейку жарит с яблоками.
А стол агромадный, словно айсберг в океане, только богатырке за ним и восседать да на холопов покрикивать. Так не обзавелась царевна холопами, вот сама и кухарит.
Стаканы на стол выставляет и говорит невзначай:
— Экий, Егор, ты стал огненный… прям, как живописец Феофан Грек какой, духом от тебя неземным сквозит, уж не бес ли в тебя вселился?
— Может быть, — говорит Егор рассеяно, — и вселился… Не мое дело знать.
— Очень ты на Корнея сейчас похож… Тот тоже, когда водку вблизи ощущает, все выпендривается. Ты не томи себя, выпей. У меня можно запросто.
Выпил Егор столько, потом пол-столько, потом четверть-столько и говорит:
— А ты случаем Грушеньку не знала?
— С этого бы и начинал, сокол ясный… А то сидит, глазами стреляет почем зря. Знаю. Все знаю. На то и царевна я, чтобы все про всех знать.
— Ну так что с ней, где она? Говори!
— Ах, — встрепенулась царевна, — чую, стряпня моя подгорает! — И опрометью на кухню. Через минуту-другую выплывает с индейкой на подносе. Идет, как пишет, в розовых одеждах с золотой отделкой; индейка же возлежит в натуральном виде…
— Вот, стало быть, закуска подоспела знатная, — улыбнулась игриво, звездой полыхнула. — Под такую красавицу, можно и загудеть ненароком…
— Так что же Грушенька?
— Грунька-то? А что? Грунька нам не помеха. Далеко она…
— В каком смысле?
— Да безо всякого смыслу. Замуж вышла и укатила в Финляндию. Ей к свадьбе жених машину подарил. Тойота, королла экс Л, серебрянкой крашеную. На ней и укатили.
Ничего не сказал на это Егор, только налил стакан полнехонько.
— Ты чего это, солдат, ликом сник. Брось. Такой мужчина таинственный… Да за тобой тетки в стада сбиваться будут и ходить по пятам. А ты знай кнутом пощелкивай да выбирай себе самую гладкую.
— Кнутом, говоришь?
— Кнутом, кнутом… Женщина, она, что природа, ей строгий хозяин нужен.
— А зачем природе хозяин?
— Да ты не перечь мне! Нужен и все. Уж я-то знаю.
— Избил я ее плетью в кровь.
— Неужто?
— Избил, а потом в ноги пал, прощение вымаливал. Ушла, не простила…
— М-да…
— Пьяный был.
— …естественно.
— Искал ее месяца три. В болотину топучую забрел, насилу выплелся. Такие, Ах, дела…
— Дела, конечно, житейские. Но, по моему мнению, весьма бестолковые. Я тебе так скажу, грубо и зримо: дурак ты, Егор. Где это видано, чтобы мужик у бабы ногах валялся, прощенье вымаливал. Да тебя после этого ни одна марьяна из порядочных не востребует.
Вспыхнул Егор от таких речей, выпил стакан разом, еще налил.
— Благодарю за урок, — говорит.
— Не стоит благодарности… возьми на память эту маленькую истину.
Затуманилось в голове у Егора от этих слов. Заплелись мозги, потемнело в глазах. Видит, господин странный из тьмы выдвигается, на нем пиджак в бриллиантовых звездах и золота полон рот.
Подступился к Егору, шепчет на ухо: Если ты мужчина, возьми ее — самую опасную из всех игрушек.
Схватил Егор бутылку со стола да как жахнул — расшиб его на мелкие дребезги. Только искры золотые брызнули.
Замотал тогда головой, прогоняя напасть. На царевну глянул — обомлел. Возлежит царевна на столе, среди закусок и вин в натуральном виде, аки индейка. А розовое с золотым по полу раскидано.
— Что, солдат, оробел — угощайся. Али не желанна я?
Выпил Егор еще. Сорвал одежды в нетерпении, и принялись они ночным бытом блуд творить.
Идет Егор дорогой длинною, да ночью лунною, да все окольным путем. Идти ему некуда, а в провалище пасть всегда успеется.
Вот и бродит по кругу. Загубил он жизнь свою молодую и душеньку свою загубил.
Сбежал от царевны тайком, как вор, теперь не знает, куда голову свою непутевую приткнуть.
Уж рассвело, а он все колобродит переулками. Ищет пристанище тоске своей щемящей. Но тщетно. Серьезная подруга, насмерть приросла.
— Егор! — окликает его кто-то. Оглянулся — стоит Корней, шикарный, как драматический певец Шаляпин. В шубе нараспашку и шапке пирожком.
Обрадовался Егор встрече, хотя подумал, лучше бы нам сегодня не встречаться.
— Что это ты при полном при параде? — спрашивает.
— Понимаешь, дело какое, — удивляется Корней, — из дому выходил — мороз трещит, вьюга мглою кроет… А сегодня, смотри-ка, звенит капель! Что-то странное творится в государстве Датском.
— В государстве Датском все подданные с утра были датые, — рассудил Егор.
— Шутишь? А зря, я юмора совсем не понимаю.
— Это не юмор. Жизненное ощущение.
— А ты откуда и куда? — интересуется Корней.
Смутился Егор, отвел глаза в сторону.
— Да так… брожу вокруг да около.
— Я тоже. Сейчас заведение откроют, кстати. Надо пива попить, пока другого ничего не предлагают.
Взяли приятели пива баллон, расположились на бульваре, под сенью Надежды К.
— Странно как, — говорит Егор.
— Чего тебе странно?
— Все возвращается на круги своя.
— В смысле пиво с утра пораньше?
— Да нет. Я про свое возвращение.
— Ты что, отсутствовал?
— Отсутствовал. Корни хотел пустить в краю далеком. Да, видно, прав был один проницательный малый, судьбу не обманешь — здесь мой дом.
— А что так мрачно? По-моему, местность достойная. Лично меня вдохновляет.
— Я вижу, — заметил Егор.
— Да что ты там видишь? — говорит Корней. — Что ты можешь увидеть… Печаль моя светла. Знаешь, я здесь отца с войны встречал. Пять лет мне тогда было. Мать гимнастерку сшила, как у красноармейца, а я из консервной банки ордена вырезал. Иду по Сретенке, а навстречу отец. Представляешь?
— А в подземелье как оказался?
— Не мое дело знать. Оказался, значит, хотел очень сильно. Каждый судьбу выбирает сам.
— Бывает и наоборот, — вспомнил Егор о себе. — Судьба выбирает клиента.
— Не вижу разницы. Главное итог. То бишь, конечный выдох. Дворец золотой построить сумел — молодец, нет — так пеняй на себя. Вопрос стоит жестко, и третьего не дано.
— Да уж… — сказал на это Егор. — Всякому охота узнать, кто чего стоит. Вот и роют ребята землю — кто я? да что я? Тварь дрожащая иль супермен?
— Именно так и никак иначе.
— А мне наплевать на ваши расклады… — сказал Егор зло. — Все туфта и томление духа… как заметил один заскучавший царь.
— Не печалься, — сказал Корней, — все образуется… Время пришло выпить что-нибудь стоящее. Не то от пива размягчение мысли с философским уклоном. А это уже симптом.
— Что ж, — согласился Егор, — время пришло, так тому и быть А чему быть, то непременно случается.
Пошли в магазин друзья-соратники и набрали необходимого с излишком. Да еще лимон в придачу.
Сели скромно в месте пустынном, в тени, подальше от взглядов блуждающих граждан, выпили порцию и еще по чуть-чуть, и тогда Егор говорит: «Все».
— Что значит все? — уточняет Корней.
— Сейчас допью все это излишество и пойду напрямик. Кругами, естественно. Потому что туда кратчайший путь искривлен и запутан. И буду лететь еще трое суток в гулком мраке и тяжких предчувствиях. А когда долечу, то расшибусь о твердь подземную. И буду лежать много дней в душном и пыльном небытие. И ядовитая влага будет сочиться из пор моих, и сон мой, бесстыдный и драный, будет витать надо мною. И мир реальный сожмется черной дырой, и все полетит в нее без возврата. И страх подступит и примется жевать мои кости. И мысли паутиной зыбкой заколыхаются в пустой голове…
— Суровая музыка, — говорит Корней, — жестокий расклад.
— Мне пора, — говорит Егор. — Прощай.
— Что ж, прощай. Будь спокоен в смертельном бою.
Выпил тогда Егор много и пошел напрямик, путем предначертанным. И привел его путь к камню серому. Отвалил Егор камень и шагнул в пустоту. Трое суток летел в затхлом мраке и расшибся о твердь подземную, как сказал. И лежал потом много дней в душном и пыльном склепе, и наглый сон, похожий на явь, озарял его вспышками. И ядовитый сок сочился из пор его. И твари подземные обступили кольцом и дышали дыханием смрадным.
И оболочка живой жизни треснула, как скорлупа, обнажая тайну Подспудного.
И Гарри-бес возник ниоткуда, педантичен и строг, как хирург. И как палач, был торжественен и безгласен.
Он встал над Егором и распахнул свой сюртук.
И леденящее пекло Дыры обратил на свою жертву.
Май 1995 г.
Часть вторая. ПТИЦА АСС И ВСЕ ОСТАЛЬНЫЕ
Вот и все, — подумал я скорбно. — Конец бессмысленный и беспощадный. Этого я и боялся… Но что делать, не у всякой истории счастливый финал.
Хотя, если судить беспристрастно, мой вдохновенный рассказчик тяготел к фатальным развязкам. Он мне сразу не показался. Был в нем некий экзистенциальный экстаз. Мог усугубить. Волну накатить в порыве страсти.
И где он теперь?
Сказав последнюю фразу, он отлетел в другие миры, оставив меня в унынии и скорби. В принципе он и был странный какой-то, зыбкий и ненадежный. Господин Декаданс, вроде Гарри.
А теперь и вовсе пропал.
Ну и что с того? Если трезво посмо