Например, фактом моего существования.
С этим-то, надеюсь, никто спорить не станет?
А если так, то сейчас же на личном примере я берусь доказать, что невероятное — очевидно. То есть, что страх Господень и кошмарный сон в одном флаконе есть реальность. Что чудеса в решете есть достоверность. И подлинность. И полнейшая правда, без всяких художественных домыслов и прочей творческой ерунды.
Если мои доказательства покажутся вам так себе, фенечкой, нестоящей бросовой туфтой, то, пожалуйста, плюйте на эти страницы и швыряйте роман в печь.
Но уж если я докажу, что все так и есть, извольте читать от корки до корки.
Итак,
— Тпрру, лошадки! Приехали.
С водилой прощаемся просто и бесконфликтно, как мужчины, выполнившие свои обязательства друг перед другом. Этого оставляю самому себе на съеденье. Я о нем помню и в нужный момент упаду в его стальные объятья.
И остаюсь один.
Дальнейшие события, во избежание неверного толкования, необходимо предварить поп-разъяснениями о различных видах, формах тяжести и степенях опьянения. То есть хочу провести просветительную работу среди непьющего читателя. Пьющие могут отдохнуть.
Итак, самые азы, азбука, так сказать, для начинающих.
Наиболее прогрессивная часть населения, то есть люди со вкусом и общими представлениями о морали, пьянеет быстро и быстро же сходит с дистанции.
Ну, поколобродит перед сном часиков пять-шесть, но вреда экологии этим сильно не нанесет. Только себе.
Менее прогрессивные пьянеют протяжно, мутно… Не могут долго найти себе занятия по душе и от скудости фантазии начинают липнуть к ближнему. Пристанет к тебе с какой-нибудь экзистенциальной ерундой, типа «а не сходить ли нам утопиться на Борисовские пруды?». И смотрит выжидающе. Или (что многократно страшнее) выставляет напоказ многогранность своих комплексов. Зажмет тебя где-нибудь в углу, придвинет свой зыбкий фейс со стертыми гранями впритык и доверительно выливает на тебя вялотекущий поток жизненных ощущений минорного окраса. Ты от него — он к тебе еще ближе. А запах! В общем врагу не пожелаю таких душеспасительных бесед.
И замыкает это скорбное собрание подлый элемент: полные козлы и отщепенцы. Это та часть человечества, за которую стыдно решительно всем. Им же самим не стыдно ничего. Описывать их безобразия я не стану (этой чернухой наш видавший виды народ не растрогаешь), но скажу им в утешение, что и оттуда можно выкарабкаться и попасть хотя бы во второй эшелон, если попытаться сменить мировоззрение и не экономить на качестве потребляемого.
Я же давно и прочно утвердился в авангарде прогрессивного человечества. Пьянею молниеносно. Товарищи по оружию мне не нужны, работаю, как киллер, в одиночку. И если случается перепутать тропу и выйти на случайного зрителя, то выходы эти зрелищны, бескомпромиссны и непредсказуемы.
Пьянею я, если можно так выразиться, с геометрической регрессией, то есть теряю жизненные навыки пропорционально съеденному спиртному.
И если рассвет я встречаю в зрелом состоянии, то с каждой выпитой порцией молодею и молодею и обедаю уже пылким вьюношей, а к ужину становлюсь шаловливым пацаном. Ко сну отхожу в эмбриональном состоянии. Ночью происходит как бы зачатие наоборот, то есть меня нет и не предвидится. Но к утру (метаморфоза!) я опять зрелый муж, готовый на все. И это в с е не замедляет проявиться, но в несколько ужатом виде, то есть природные явления (как-то: рассвет, сумерки, ночь глухая) меня уже не занимают.
Начинается тот самый злополучный пунктир: как бы день сменяет как бы ночь, независимо от времени суток. Продолжаться это долго не может (от силы неделю), так как это довольно унылое занятие, непонятно для каких целей и кем изобретенное. Впрочем, в природе ничего просто так не бывает. И если во мне зажигается звезда самосожжения, значит, это кому-нибудь нужно.
И еще одно наблюдение: запои, как браки, совершаются на небесах…
Ну вот, я, кажется, у цели. Жму что есть силы звонок. (Последняя оговорка: по понятным причинам, присваиваем женщинам псевдонимы Альбина и Люся. Мать — Альбина, дочь — Люся. Можно наоборот.)
Открывают сразу обе. Посмотреть. Кто бы это мог быть? По-моему, остались довольны: на ногах дядя держится, в руках гостинцы.
Здесь я бывал однажды. Тогда, помню, с порога попросился в ванну. Я купаться очень люблю. И вообще, чтоб все было чисто. Хоть пьяно, но чисто.
После ванны они нарядили меня в махровый халат и я чувствовал себя римским цезарем. Очевидно, мой сегодняшний визит был подсознательным желанием повторения удовольствия. Быть цезарем.
Восстановить сейчас хронологию событий я не берусь. Я как-то быстро впал в детство, а детские воспоминания исключают хронологию. Дети помнят только события, поразившие воображение.
Меня же ничего пока не поражало. Мать пьяная, дочь учится в консерватории. Играть на скрипке. Что еще? Кажется, пытались напоить меня кофе.
А я с водки неожиданно перешел на клюквенное пойло. Это меня и сгубило. Клюквенный аперитив. 20 градусов. Сладенький такой. Пьется, как компот — литрами.
Помню, что никто мне вдруг стал не нужен. Ни Альбина, ни Люся.
Я прокрался в будуар, чтобы упасть…
Когда я выпью, я стараюсь выполнять установки, данные себе еще в трезвом состояния. Я все могу забыть, но установки будут выполняться на автопилоте. Кофе пить из чашки, писать в туалете, руки мыть в ванной, а спать, извините, на кровати. Я все сделал, как надо. Осталось раздеться и лечь.
Будуар меня, очевидно, поразил. Потому что я его помню. Бельишко постелено, ****ский розовый ночничок, столик (а на этом на столике поилище стоит). Вивальди, ессественно… (или не Вивальди. Мало ли их, сирот сердешных). «К чему бы это?» — подумал я, не желая выполнять установки.
Чувствую, как насторожился читатель. Угу? Ушки на макушке?
Нет, любознательный друг, я вас разочарую и отошлю… к настоящей эротике. Шик-блеск телешоу «Плейбой» на канале НТВ. Уж там вы отвяжетесь и насладитесь… насмотритесь всласть на голые мужские задницы, женские попки и прочие холмы и впадины в пудре и лосьонах.
Правда, у меня подозрение, что тетки там не настоящие. То есть тетки, может, и настоящие, но нет у них главного дива (из-за чего, собственно, весь сыр-бор). Они поэтому это место руками прикрывают. Или мужиком. Млеют, заразы, в эротическом трансе, а вожделенную мужскую мечту не надели. Ничего не попишешь — профессионалки!
Я помню в детстве раздел как-то соседскую куклу. А там ничего! То есть вообще. Хоть бы какую птичку нарисовали или одуванчик. Нет — гладкое место. А это же на всю жизнь впечатление, понимаете, на всю проклятую жизнь этот ужас с тобою! Я до сих пор волнуюсь, когда остаюсь с женщиной наедине — а вдруг там пусто? Так вот, у меня возникло ощущение, что у этих заморских Барби там гладко и сухо, как на взлетной полосе. А это страшно, ребята, то есть это так страшно, что жить неохота.
Ладно. Я передумал. Не буду отсылать вас к этим фрау с сюрпризом. (Вернее, без всякого сюрприза в том месте, где сюрприз быть обязан). Оставайтесь с нами. У нас хоть, по крайней мере, все на местах. Только… Ничего-то я не запомнил спьяну. Как говорится, пардон. Да и было ли вообще что-нибудь? Врать не буду, по всему должно было быть. Но это меня не поразило. Поэтому и не помню ни черта. Впрочем, одно я помню точно — это была не дочка.
А вот что меня поразило, так это сон и последующее за ним пробуждение.
(веселенький, в духе развитого сюрреализма):
Выделили нам участки для могил. Место шикарное: сосновый бор на бугре. Дали открываются щемящие… Что-то типа Орехова-Борисова в розовой дымке. Настроение бодрое, приподнятое. Роем.
Я на штык откопал, чую — место дрянь. Глина и вода сочится. Ага. По сторонам гляжу: у остальных все путем, куски здоровенные и земля качественная, пух, как говорится. По соседству два бородатых жлоба землю роют. Один полковник в спецовке, другой шплинт попроще, но наглый. Спокойно роют, но споро.
«Вот, — думаю, — суки, нагрели-таки».
Говорю тогда, честь по чести: «Эй, а кто землю делил? Где бригадир?». Молчат, как вдовы, будто не к ним обращаюсь. И работают. Самоуглубленно.
А я свою ковырну — и ничего, то ли мерзлая, то ли слежалась. За лоха меня тут держат или как? Н-ну дела!
— Эй, — ору, — змеи, это что же вы, в натуре, вытворяете! Разве вы русский народ? Кони вы картонные. Нет в вас ни смысла, ни совести!
— Каждый за себя, мистер, — лыбится шплинт. А сам уж по грудь в яме. Раскраснелся, говнюк, только лопата мелькает. То есть уходит под землю стремительно и резво. А я?? Мне-то каково!!
А тут еще на камень наткнулся. Я его и так и эдак — не хочет меня, подлюка, пропускать. Пока возился, время безвозвратно ушло…
По сторонам смотрю — тишина и покой, то есть вообще никого! Только холмики с табличками чернеют до самого горизонта. Такая меня тоска, такой ужас смертный обуял!!
Я и проснулся…
Кошмарный сон внезапно исчез, но возник он — СТРАХ ГОСПОДЕНЬ.
Нет, я не испугался ничуть. Я был расслаблен и тих, как младенец. (Муж во мне просыпаться пока не желал).
Судите сами: из эмбрионального состояния, через младенчество, детство, отрочество, юность попасть прямиком в суровую зрелость вот так, одним махом, возможно ль?
Но жизнь не дает послаблений, ей плевать на мою эволюцию, она требует невозможного: восстань и бди!
Я встал, не желая умирать лежа.
Страх Господень был одет соответственно: черная шляпа, черное пальто, белый шелковый шарф. (Пробуждавшийся во мне муж хохотнул: «Джентельмен-шоу» какое-то…) Мне же было не до смеха… Я знал, в кармане его пальто черный ствол. У меня его не было точно. Значит дуэли не получится. Получится циничный расстрел.
Почему я оказался одетым, для меня до сих пор остается загадкой. Мое голое тело он бы точно не потерпел. Он бы его стерилизовал каким-нибудь средневековым инструментом.