«Безнадежно закомплексованное племя, — решил Егор, — безнадежные вы, ребята, язычники. Понять это можно — принять противно…
Мы равны и Богу, и Дьяволу — вот в чем все дело, оказывается. У нас просто разная по жизни работенка…».
А Кирюша тем временем, наблюдая из тихого омута, как Птица светится бронзой гнева в лучах заходящего солнца, продолжал веселиться, выпуская тихих чертиков по одному.
— Картина Валентина Серова, — объявил он, указывая на Птицу, — «Девочка, освещенная персиком». Класс!
А девочка тем временем ярился, угрожая всему живому страшной расправой.
Корней же, окинув картину всепроникающим взглядом рисовальщика-профессионала, определил иначе:
— Ты Птица — негр, — и, выдержав паузу, объяснился: — У тебя шеи нет.
Дальнейшие события приобрели экстравагантный оттенок. Птица, погрузившись вновь в мир беспорядочных видений и мучительного экстаза, бил стаканы о стенку.
Потом повалился в ноги Корнею и, чередуя поклоны с крестными знамениями, оповестил присутствующих:
— Вот он — гениальный художник современности!
Потом перевернул пластинку и, не меняя тональности, завопил:
— Ты что тут о себе представляешь? Это я — гений! Это у меня будет десять детей и мастерская с видом на Кремль. Шестьсот картин по музеям и жена молодая да гладкая!
К. Тишайший, уже засыпая, выстрелил последним каламбуром: «Внебрачный крик аморала» — и перешел черту. За чертой его поджидал кошмарик. Какой-то жуткий оркестр в шутовских нарядах дрыгался и наяривал похабный мотивчик. А вдоль дороги, по которой Кирюша двигался, как солдаты навытяжку, стояли голые женщины с тяжелыми бритыми лобками до земли. Он бил их по лобкам и те опрокидывались и летели под откос.
Беспокойное воинство уснуло там, где накрыл их мрак. Один Птица боролся, бормоча что-то бессвязное себе под нос. Боялся он сна пуще смерти.
Вдруг чует спиной холод липкий. Передернуло Птицу, озирается: кто? что? а?
Видит господин странный стоит перед ним. Ликом черен, да обликом ослепителен.
— Е-оо-с… — выдохнул Птица, — ты кто?
— Я — Гарри-бес, — говорит господин вкрадчиво, — твой покорный слуга. Покровитель сирот. Исполнитель желаний изысканных…
Не может Птица въехать никак. Что за наваждение. Бормочет слова бесполезные. А Гарри свою линию гнет.
— Э-э-э, повеса, дуралей бестолковый. Ты ж мощнейший талант, да нищ, как бродяга. Ты великий артисто, мессия, архитектор милостью Божьей. Бриллиант в сирой массе песка… Я все устрою, страдалец, я дам тебе шанс.
— Дай! — въехал Птица. — Чего-нибудь, но дай!
— Все твое, — говорит Гарри ласково, — все тебе дам, сынок, но и ты не забудь мою милость… шестьсот, запомни, всего лишь шестьсот страшных истин…
И начались с той ночи чумовой события чудесные. Распустила жизнь Птицы Асс хвост павлиний на зависть друзьям и недругам.
Для начала он бросил пить. Не совсем, конечно, но многие авторитетные свидетели божились: вчера видели Птицу абсолютно трезвым.
И занялся тогда Птица наведением порядка в собственном организме. Дух и тело стал усмирять по системе Порфирия Иванова. Накупил травы охапку, поставил в ведро на центр стола. Ею и питался.
А чего, говорит, нормально. Вот поем эту потеху — и привет! Женюсь для начала…
Встанет утром, молитву воздаст на свой манер, на образа перекрестится и в ванну босиком шлепает. Там выльет на себя пару тазиков ледяной воды, орет, бурлит духом: «В здоровом теле, здорово, ух!».
Всем друзьям приказал строго настрого: «В доме моем матом, блин, больше не выражаться. И не курить. Урою».
Радуется, короче, всему, песни поет, картинки мажет мажорные. Что ни день — новый холст крыла расправляет.
Критикессы к нему зачастили, охают с порога, дивятся. «Ох, — говорят, — ё мое, до чего впечатляет!».
А то как-то зашел один. «Я, — говорит, — критик Мейланд крутой. Раскручу тебя так — не догонишь».
А Птица на это:
— Я сам крестный папа всея архитекторов. А твое место у тусоуках. Тусуй там, щеми Назаренку с Лубенниковым, рок-н-рольщик задумчивый. Крути-верти, мистер-речистер!
Да вдруг как озвереет. Глазами по орбитам крутанул, пальцем в дверь тычет: «Вали, пока чухольник не отоварил!». И выгнал взашей.
Однако и критикессы, когда их масса, — сила настырная. Выставку на Кузнецком, 11, организовали.
Птица рубаху выходную погладил, штаны небесно-голубые надел да носки истинно желтые. Картины развесил маститые, столик со стуликом расписным на сцену выставил и три недели просидел за ним экспонатом. Водка с закусью, естественно, были натуральные.
Зрители ходят, дивятся — крутая концепция. В европейскую столицу со всем скарбом приглашение получил от инкогнито. Чего уж он там вытворял, — неведомо, однако слухи просочились, что европейский бомонд закипел от его выкрутасов.
Из Европы вернулся — сюрприз. Старуха Джексон померла, не простившись. Случайность? Все может быть… Только в скором времени ее комната Птице достается. А комната это и не комната вовсе, а хоромина. Потолки лепные, колонны, четыре окна и площадь — 36 квадратных метра! Да своя 15-метровая за ним осталась для творческих нужд. Ходит Птица из одной в другую в рубахе холщовой, балдеет от предчувствий сладостных… Все-таки, думает, непредсказуема и капризна ты, госпожа Везуха. Ключик к твоему сердцу закрытому всю жизнь искал. А тут — на тебе — сама подкатила. Чудеса в решете!
Однако все только начиналось.
Спонсоры вдруг активизировались. Ползают, вьются вокруг, как микробы, хотят чего-то.
И то, что казалось пьяной бредовой фантазией, стало бредовой реальностью. Выделяют Птице целый зтаж под мастерскую на улице Балчуг, в особняке, с видом на Кремль. Сам старик Вагнер особой заботой окружает. Пудру золотую на мозги Птице сыплет. Горы долларовые сулит. Будет тебе музей Славы российской и метро с подвесным потолком. Будет тебе «стрелка», будет и свисток.
— Е-ооо-сс!! — ничего не может сказать Птица Асс. Все слова позабыл. Чует носом, используют его дяди умные в игре своей многолажовой, только чует и то, что нужен он им больше, чем они ему. Фактура его сработала. Гениальность многогранная, решил он, оправы золотой требует. Кому не охота у фигуры такой в меценатах ходить?
Пеной морской чувства кипят, со дна души горячий фонтан в голову бьет и разливается дальше по просторам московским. Что, город-миф, космополит, покоряешься? Сдается Москва на милость победителю!
Что делать? Куда мощь мозгов вложить с максимальной отдачей?
Вьется Птица у Чистых прудов словно смерч. Мощные пассы Птицыной кармы волну гонят. Утки крякают, трамвай звонит, мамаши побыстрей детей своих с бульвара уводят.
Вдруг — бац! — застыл Птица Асс (аморал наш, внебрачный) столбом. Дева стоит перед ним молодая-гладкая. Мяконькая, словно пончик, да свежая, словно цитрус.
— Ну что, тетка, жениться пошли.
— Пошли, — улыбается дева.
— А звать тебя как?
— Ольга.
Привел Птица Ольгу, деву молодую, в хоромину светлую, выдал рубаху холщовую: «Живи, тетка, тихо».
А сам надавил краски животворящей по банкам и трепетно на холст ее укладывает. На Ольгу посматривает да поет:
Ольга — золотая долька
апельсиновая,
погаси
мысли сплин
нафталиновый,
да налей
мне портвейн
магазиновый.
И не только.
Всю ночь трудился. Утром будит подругу:
— Вставай, кудрявая. Смотри, что дядька за ночь учудил. Подарок тебе сотворил свадебный. «Течет река Ольга» называется.
Улыбается дева молодая. Нравится ей решительно все. А особенно губы, в кучерявой бороде спрятанные. И руки большие и теплые. Млеет подруга, ластится…
— Вот что, — говорит тогда Птица, — ты хоть аппетитная, словно пончик, и свежая, словно цитрус, и попка у тебя круглая и мяконькая, только я тебя не трону до свадьбы. Не проси. Разве что кусочек надкушу попробовать… Все должно быть в традициях, по закону отцов. А Калигула придет иль еще кто, да начнут тебя лапать — гони! Им, коням, только дай волю…
И нахмурился думою мудрой: горе дому, коим владеет жена, горе царству, коим владеют многие.
Однако чудеса продолжались.
Звонит кто-то в дверь неожиданный, с утра пораньше. Открывает Птица — стоят двое из ларца, а по серединке Судьба-индейка в виде мамы фартовой. Клевая халява вороха в соболях. Из-под соболей шелуха огнем полыхает.
— Нью рашен — представляются гости — буревестники крутых перемен. — Приобретаем недвижимость оптом и в розницу.
— Кому?!
Улыбаются гости, мама бровь вскинула: «Не поняла, блин, вопроса».
— Как вы сказали?
— Кому вы мозги пудрите? Я ж Птица Асс — художник мировой значимости.
— О, кей! — сказали гости. — Без базара.
И предлагают Птице взамен его 36+15 отдельную трехкомнатную квартиру в центре плюс крупную цифру в валюте.
Взвыл Птица унутренне, забегал: не слишком крутая раскрутка? Однако превозмог себя, спрашивает:
— А куда остальной народ денете? Ну к примеру…
— Не обидим, — говорят, — какие проблемы? Партизановну, к примеру, в Митино, Валеру с Мариной — на 101-й километр, малолетку — в подельники, а дедка, чего уж там, — на свалку истории. Там его место.
— Годится, — говорит Птица, — все по справедливости. Я подумаю…
Проводил гостей неожиданных, забегает в хоромину свою, бухнулся на колени перед образами и давай об пол колотиться.
— В руце Твои, Господи Иисусе Христе, Боже мой, предаю дух мой. Не отврати от мене многие щедроты Твоя и услыши стенание конечное. Ты же мя благослови, Ты же мя помилуй и живот вечный даруй ми. Аминь.
Все случилось по писанному.
Переехал он в новое жилье, как в горячке. Правда, спину надорвал, таская скарб. Да жену потерял в суматохе.
Да что спина! что жена! когда обрел он свободу несомненную, нераздельную, беспредельную!