Анастасия же металась, как пойманное в сеть божество… Ей удалось однажды затащить-таки его в клинику (по протекции, в хорошую клинику к классным спецам). Он долго упирался и категорически не соглашался ни на какие сволочные методы врачей-вредителей, типа кодирования, гипноза и прочих богомерзких вшиваний… «Никогда… — твердил он, — никогда, никогда англичанин не будет рабом!» Его успокоили… просто почистили кровь (голодание и ложка меда ко сну) и выпустили назад в мир: «Начинай, мужик, хоть завтра…» Корней продержался девять месяцев…
Потом его вновь поманил мутный керосиновый рай… Тихая гавань угасания, куда он все-таки забрел, была его малой родиной. Не посетить ее было бесчестно… Все-таки есть что-то постыдное для художника в трезвом и здоровом образе жизни… Таково было творца компетентное мнение.
Когда через девять месяцев беспросветной тюрьмы малой родины, он написал свой очередной шедевр «Смерть бомжа», товарищи переглянулись и вздрогнули со значением: «Лебединая, блин, песня… ясное дело… Пропал наш Корней…». Я же хищно подумал: «Класс! Есть название для заключительной главы».
Но Корней — парадоксов друг — только усилил обороты… Пошли вы, ребята, со своими песнями… Не дождетесь! Он запил еще круче и выдал еще несколько мощных холстов. Товарищи больше не переглядывались. Они разбрелись по своим тоскливым углам и встали — угрюмые — к рабочим станкам…
«Жизнь не театр, а мы в ней не актеры…» И это сказал не Шекспир… Так думал я, подкрадываясь к «Дому России»… В сумке я нес два взрывных устройства замедленного действия завода «Кристалл».
Все, что случилось в подвале того злосчастного дома, несло на себе печать смерти. И скорби. Я словно умер… и как бы рассыпался на составные… Мелким бесом… бисером, горящим, как уголь, раздробился мой организм… И вновь собрался… Оборотился! Восстал! Но это уже был не я… или я со знаком «минус». То было мое отражение в потустороннем… Энергетический выброс Бездны…
Это и скользнуло по грязным ступеням в ад. Девять ступенек в никуда…
Ад пропускал не всех. Только своих. Дверь разбухла и открывалась с трудом… Или не открывалась вовсе… Ее надо было толкать корпусом, долбить ногами, разбежавшись, врезаться в нее стремительным телом. Мудохать ее и мочалить! Тогда, быть может, самым упорным, она покорится… Я был настроен решительно и шел до конца.
За дверью был мрак, двигалась вода и сладковатый запах тленья стоял стеной… Нужно было пройти по доскам, минуя развороченный паркет, гнилые трубы, ямы, заполненные черной водой, нагроможденье ненужных предметов… И свернуть на свет в коридор, заставленный холстами. Протиснувшись через завалы и повернув направо, я попадал туда, где жил он — главный Черт.
Черт, как и должно, никому не удивлялся… Он жил на другом этаже — безэмоциональном… Эмоции испытывались исключительно к нему. Он же только кривился и разрушал реальность. Работа была творческая, тонкая и делал он ее виртуозно…
«Апофеоз войны» художника Верещагина в исполнении Корнея выглядел так: пустая тара, как гора черепов, возвышалась в углу. Он ее складывал горкой между стеной и диваном… Хрустальный дворец эпохи Упадка… Воронье на стеклянной горе… Какие-то неясные сумеречные личности чернели то там, то тут… Они возникали неслышно и страшно… и садились у подножья горы… и бормотали чего-то, и вскрикивали, и махали крылами… и склевывали падаль со стола… Потом также неслышно исчезали… Корней — Бог войны — восседал за столом в центре разгромленной залы… Одежда на нем была та, в которой настиг его апокалипсис: некогда белая рубашка, некогда галстук, костюм, больше похожий на робу… Опухшие непослушные ноги он опустил в валенки… В разбитое окно подвала залетал снег… Крысы что-то жрали, не таясь.
Впрочем, на черта Корней походил только внешне: ликом черен, да обликом ослепителен… Нос со лба свисает словно люстра с расписного потолка, волоса торчат, да борода клубится… А из зарослей — глаза-буравчики буравят все без разбора… Да тонкие губы кривятся… (Модерновый стиль от Корнея.)
Внутренняя же суть его была иной. Прямо противоположной…
К слову сказать, что черти? Эти твари, всяк знает, суетны, лживы и жутко сентиментальны… Они умиляются каждой сволочи, а положиться на них нельзя — враз продадут. Еще они любят совокупляться и советовать всякую ерунду. Еще все время подхохатывают. Скажет что-нибудь и хохотнет… Ждет реакции. Если ты пошлешь его или запустишь что-нибудь весомое прямо в рожу — он еще и обидится: я же, типа, пошутил… Ну а уж коли послушаешь, да кивнешь утвердительно — все, жди беды… Эти так просто не отпустят. Окружат, развеселые игры поначалу затеют, обнажаясь частями… Пляшут, дрыгаются, орут… Совокупляются прямо на тебе… Если силы есть — гони, нет — так пеняй на себя…
Тут же полночь глухую изладят, звезды попрячут, луну сопрут. И начнут тебя хитить по-тихому… Поначалу глаза тебе выкопают, да уши ухорез отсечет. И хлеботню в котлах сгоношат… А уж там навалится гурьбой войско бисово, на кусочки изрежут, на сковородках изжарят и сожрут. И мозг из костей высосут… А кости скинут в выгребную яму… Так у них водится.
Корней не подхохатывал никогда… Не имел привычки. И не советовал ерунды. И не пересмешничал. Я юмора совсем не понимаю, жаловался он… В ерничанье ума также замечен не был… Не его это вотчина… Он на все смотрел прямо и просто и ничему не удивлялся. И мозгов не терял, сколько бы не выпил… И твердости духа… Уж и ноги не держат, и рука не тверда, а духом стоек и помыслом чист. Поэтому настоящие черти не очень-то его жаловали… Не их клиент.
А вот ангел к нему залетел однажды… Винограду принес гроздь янтарную… Посмотрел на разгром, на видок его творческий, головой покачал участливо. Ничего, говорит, не отчаивайся… Все пройдет. Я тебя не оставлю…
А Корней и не отчаивался… Зачем, говорит, все пройдет? Пусть будет. И набросал ангела карандашом на бумаге с натуры… Среди разгрома и хаоса своего… А как тот отлетел, изобразил все на холсте достоверно. А виноград съел.
Меня сюда тянуло… Порою неодолимо… А как иначе? Подлинность, как вечность, не возможно присытиться…
Мастерская Корнея была забита вечностью… как склад боеприпасов снарядами. Снаряды взрывались под взглядом, расширяя пространство вокруг, разносили в прах затхлый мир мастерской, дырявили стены, пробивали окно в небеса, наполняя все воздухом… Пьяный бог кривился, создавая свою вселенную… Новые галактики зарождались под его рукой. Он отпускал их на волю: живите, красавицы… Ему нравилась эта работа…
Даже на самых крутых виражах своего напряженного пьянства он не выпускал из рук кисть… Он всегда был на службе. Беззаветно служил лишь одной госпоже… Разгребет мусор в углу, разглядит свое в этом хаосе и рисует, как есть, не лукавя… Или бомжа с улицы приведет. Тогда портрет… Кошка приблудная крысу в зубах притащила… Чем не сюжет? Сретенские переулки… дворы… урна на бульваре… Все буравил своим черным глазом главный Черт. Высвечивал одному ему ведомый Смысл и помечал своим знаком.
Живопись — страшная сила. Всегда обнажена… Я давно дозрел до догадки: холст не обманешь… Он несет в себе все, что ты есть в своей сути. Любая картина — автопортрет… В любом мазке — биография. Научись считывать этот ток, войди в резонанс звучания… И тебе раскроются Судьбы великие или пустые. Под какой бы личиной не прятался пес, кем бы не прикидывался, как бы виртуозно не сплетал свой узор — холст все отразит досконально. А время вскроет этот позор. Шелуха отпадет; манера, сюжет, мастерство — все станет вторично… Останутся голые уродцы — ваши души — синюшные истины…
Я всегда боялся чужой живописи. Боялся и трепетал… Это был мой кошмар… Мое вечное испытание! Краска, положенная на холст не мной, выводила из равновесия… Мозг бил тревогу! Он не хотел это воспринимать… Он не хотел делиться! Он задыхался от ревности! Желчь разливалась и душила меня… Никто не должен к ней прикасаться! Особенно те, кто поднаторел в этом деле. Виртуозные соблазнители… холеные ловеласы… скоты! И этот… пьяный галл… любвеобильный атаман… всаживает свой черный глаз в твою распахнутую плоть… в твою вечную сучью девственность… Этот пидор кривится, обладая тобой… С кем ты связалась! Кто он? Что от тебя хочет этот маньяк? Этот трудолюбивый отпрыск приблудной династии дантесов… Он снимает кальки с картонов! Ха! Видели бы вы этот паучий процесс! Это ползанье по поверхности! С карандашом! Он все учитывает скрупулезно… как недоносок… Он все просчитал, наш виртуозный дрочила! Он делает наброски! с натуры! Рисует эскизы… Он знает анатомию! Он может в ракурсе… сверху, снизу, изнутри! Он нарисует копыто лошади… фалангу пальца… глазное яблоко… вставит ноги в зад, шею — в череп… Боже! как много всего… какой первоклассно отточеный мусор! Отличник! Вечный школяр! Прилежный следопыт природы вещей! Он же все умеет!! Он так паскудно неуязвим! Он даже спивается в соответствии со своим профессиональным статусом!
Зачем он тебе нужен, девочка!
Разве он умирает каждый раз, прикасаясь к тебе? как я… в бешеном экстазе… в исступлении… любуясь и проклиная… Я выкинул все кисти! Разве они достойны тебя! Я глажу… мну тебя руками… я готов жрать краску… кусать тебя… всасывать твой сок… Я слепну от цвета! Я вслушиваюсь в пустоту… Я дрожу… жду музыку… Я никогда не знаю, услышу тебя или нет… Я танцую призывный танец… заклинаю… ворожу… Ты проявляешься там и тогда, когда я в отчаяньи, мертвый… звеню пустотой… выхолощен одиночеством… Ты отдаешься так редко… Но как! Как божественны эти встречи! Я не закончил ни одной работы… Никогда! Это не возможно… Я не умею! Не хочу… Зачем? Но краска, положенная на холст, живет… дрожит… пульсирует… Мы пульсируем в унисон! Я не знаю, что с этим делать… Она меня волнует! бьет током! Это мое! Я никого не подпущу к тебе… Никаких недоносков… ни одного Рафаэля… ни единого Дали… Я один! Один… Яду мне! яду…
Но я уже заступил за черту… Вступил в пределы чужих владений… пересек запретную зону… попал в закрома… в царство Духа… в эпицентр взрыва… концентрацию драмы… изобилие жизни… Гроздья жизни свисали, полыхали, резали глаз! Я будто съежился, как от удара хлыста… уменьши