Однако с деторождением, похоже, придется повременить… до следующей недели, хотя бы… Чтобы успеть просохнуть. А как тут просохнешь, когда намокание приобрело тотальный оттенок… Так что не рыпайся. Довольствуйся данным. Этот музейный полумрак куда предпочтительней сомнительных авантюр со всякими животами и задницами всех Дульсиней вместе взятых. Эти прелести — исключительная приманка для ловцов человеческих душ! Знаем! а то! какие случаются тут метаморфозы! Всю дорогу вел тебя чей-то живот… маячила перед носом чья-то трепетная попка… а угодил прямиком в суконную рожу сержанта. А этот никаких превращений не признает! Он сам — князь тьмы Дракула — превратит тебя в кого угодно! В момент! и кровь высосет… Так что накапай себе здравого смысла в стакан и любуйся нарисованным животом чьей-то прабабушки… Такова твоя участь на данный период.
Однако не хватало, если не зрелищ, то хотя бы скромных развлечений… Поговорить что ли с потомком крутой реликтовой ветви… Я-то — бытописатель — слава богу, помню еще цель своей вылазки. Собрать кой-какой матерьялец для заключительной главы. Так ведь ничего нового не будет! Все сказано. Все собрано. Все в сундуках… Все разобрано и подшито. А «Смерть бомжа» не состоялась… Время не пришло. Ну так и прекрасно! Куда нам торопиться… Да и как тут поговоришь… Гений теперь отдыхает. Тихий час в нашем санатории… После прогулки и легкого ланча. До обеда.
Он, правда, не совсем гений. Не полноценный. Процентов на восемьдесят. Он сам так решил однажды… Я, говорит, Пикассо… процентов на восемьдесят… пять. Во как! Значит пятнадцать процентов не доложили… Ну, а поскольку с юмором у Корнея никак, то есть полный пролет, то заподозрить его в насмешничестве или какой-нибудь дурацкой самоиронии я не мог. Оставалось воспринять заявление буквально. Но что он имел в виду? Ладно Птица Асс… мастер сильных высказываний: «Я гениальный художник современности!». О, кей… Или экзальтированный Лева Зверь: «Мой учитель Леонардо да Винчи. Но я его превзошел!». Здесь все ясно… из какой оперы арии. Артисты театра «Большой Прикид». Но этот! профи… он же на полном серьезе! Он уже все просчитал… Но откуда такая бухгалтерия? из какой канцелярии? Что за еврорейтинги? на нашей зыбкой почве… Что за картонные крылья любви? Нет, все-таки много белых пятен в природе выдающегося потомка… Можно даже сказать, заснеженная долина… Одни загадки… Или вот еще… наблюденьеце… для будущих следопытов… Кого бы я не назвал… ну, к примеру: Пушкин… он тут же начинает морщиться: Пушкин? Да, это же такой сукин сын! (Естественно… Дантес куда приятней твоему французскому черствому сердцу…) Ты еще декабристов вспомни! — Вспомнил. Ну и что? — Ты хоть знаешь, кто это такие? Это обиженные. Их не пустили в высший свет, вот они и надулись… — А Пушкин? — И Пушкин… Кстати, про того же Пикассо, но в другой раз: Пикассо? Да это же еврей! — Логики при этом никакой. (Ну и что, если еврей… Я-то, собственно, об искусстве…) А он развеселился вдруг и продолжил о чем-то своем: еще y них есть один… Нобель! Вот и поговори с ним о прекрасном…
Вообще имена при нем было лучше не называть. Всем достанется. О Христе как-то вспомнили… — Христос? это такой… — Сукин сын? — Много хуже. Впрочем, это вопрос Веры… — Что он имел в виду? Создавалось впечатление, что он просто не соглашался с установленным миропорядком. Он не вписывался в него… Он был не согласен с ним по большому счету. А имена это так… обозначение вех. Фишки на доске. Его больше интересовала логика событий… В принципе, мне импонировало его низвержение кумиров… Действительно! Чего с ними церемониться? Такие же живые люди… лучше ли, хуже… кто знает точно?.. люди, обросшие легендами… По мне, так и вовсе не существует касты неприкасаемых… Хотя человечество, в основной массе, никогда с этим не согласится. Без «идеального» они просто заплутают в своих темных переулках. Или запьют с горя и передерутся… Вот и западают на Поводырей различных рангов и мастей с детской непосредственностью и недетским пафосом. Берегись встать на пути их сумасшедшего экстаза! А тут уж всякого рода прохвосты, числом немереным, рядышком… Крутятся у заповедных зон. А вдруг и им что перепадет с царского стола… И ведь перепадает! Каких только кумиров не создавало себе капризное дитятко — силавесисво… Многих потом, правда, стаскивало за подол с пьедестала и загрызало… Или наоборот, сначала загрызало, а потом громоздило на пьедестал. Ну так и что? Да ничего! Такая у кумиров нелегкая доля. За любовь платить надо. А за сумасшедшую любовь — по высшему разряду… А справедливой любви не бывает, как выяснилось… Корней это знал точно. Его прагматичные мозги не давали впадать в эйфорию. Он четко обозначал причины: «Куликовская битва? Великий русский народ бьет бусурман? Князь Донской на белом коне? Так что ли? Брось… Там половина были наемники… всякий сброд. И с той и с другой стороны. У кого денег больше, тот и победил…». Что тут возразишь? Можно, конечно, про русский дух высказаться… о патриотизме порассуждать… Только Корнея на такую дуру не купишь. Какой, на хрен, патриотизм, когда речь шла о выживании… Понимал, товарищ, откуда ноги растут, как шея к черепу крепится… Взрослый был. Не страдал издержками романтизма. Не фантазировал. Не рассыпался бисером по шелкам… Он словно фотографировал суть явлений. Хотя, подозреваю, за кадром много чего оставалось… Многие загадки хранил в себе этот бесстрастный фотограф. Он, кстати, высказался однажды… ни с того ни с сего! Без тени смущенья. Так просто, сказал и все. Просто отметился… Констатировал факт. Сфотографировал явление.
— Так я, если честно, просто святой…
Я чуть не поперхнулся от столь неожиданного разворота мысли. Но удивился я, как ни странно, лишь тому, что не удивился этому сообщению нисколько. Конечно святой! Разве другие бывают? Я даже… быть может, впервые! почувствовал мимолетную острую зависть… Я тоже хочу! Я бы записался в их полк… добровольцем… А что? Не взяли бы? — Чего, дурак, спрашиваешь, — ответил я сам себе. — Конечно же нет. Туда таких не берут. — Каких это таких? — Таких во все и вся сомневающихся. — Вполне возможно… Ну, a в великомученики, к примеру, в великомученики должны бы взять… туда сомневающихся берут? — Туда берут. Но ты же нетерпим, как бестия, экзальтированный до бешенства, сумасброд… Вот ты кто. А там таких не любят. — Пусть не любят… Я сам себе порой невыносим. Только… вот что… К этим я и сам, пожалуй, не полезу… Чего? Эта вековая скорбь… унылая, как тяжесть в желудке… это повальное засушливое послушание… Смирение, на столбняк похожее… Страстотерпцы стреноженные! А эти убежденные высказывания, как причмокивание… и глаза покорные, на все готовые: «Бог терпел и нам велел», чик-чирик… Да не терпел он как раз!.. рабы Божьи, болоболы-послушники… В том-то все и дело! За три дня разнес в пух и прах Храм, построенный кучкой жуликов, злобных кривоногих карликов в законе, с Талмудом наперевес, покрытым тысячелетним прахом… Храм-термитник с тараканьей моралью! И в три дня воздвиг Новый Храм! Чистый, прозрачный, доступный… Ничего себе терпение… Да это же взрыв музыки! Экстаз земли и неба! содрогание всех сфер! вулканический выброс! духовный прорыв! ярость Господня! вызов на смертный бой на века! Вот что такое наш Бог человеческий. А вы говорите, смирение…
Так что в их стойло меня не затащишь… Впрочем… с другой стороны… что уж… все мы родом оттуда! Все до единого, на русской земле живущие… Все из великомучеников. Уж чего-чего, а этой жизни скабрезной, на анекдот похожей, мы нажевались… И теперь жуем. Шамкаем ртами беззубыми… силимся заглотить пилюлю… из вранья, покаянием приправленную… Не сблевать бы только. Вон, святой Корней знает, не даст соврать, как нам блевать охота… Но терпим. А что делать? Все равно в этой жизни пьяной никто никогда ничего не поймет! Одни сполохи над бескрайней пустыней, да разрывные пули, как птички… фить… фить… Ни с чем не сравнимый поросячий восторг, с последующей многолетней живодерней. Вот что такое наша жизнь.
Но я взорвался однажды… в один из пресветлых дней своих, после многодневной ходки в места, где жизнь бьет ключом… Психанул по-крупному! Я сказал тогда: «Хватит. Баста. Я наелся. Больше мое сердце не вмещает…». Остается только уйти, с гордо поднятой головой и залечь в свою берлогу, расплевавшись со всем, что так долго водило меня на веревочке… и так дорого народу моему. Я плюю на все твои ценности, о народ! По одному плевку на каждую твою ценность. Великомученик из меня не получился… Пардон. Осталось одно зубоскальство. И еще любовь к ближнему. А ближе себя самого я никого вокруг не обнаружил… И стал посылать я все и вся, обретая свободу крупицами… С утра и до вечера твердил, как молитву одно: «А пошли вы! Все! И друзья, и враги! И любовь, и преданность! И шикарные ****и, и смешливые девульки в кудряшках… И жены, и дети! И правители в законе… И коммунисты с диссидентами в обнимку! И христиане с антихристом, одно поле изгадившие! И вы попы — волки позорные — со своим тщедушным покаянием! И вы, классики российской словесности! И Бог, и Черт! И Шишкин с Айвазовским! И правила хорошего тона туда же! Вы меня достали!!».
И что же вы думаете? я проиграл? я опустошен и несчастен? я вою на луну? я скалюсь на солнце? я рычу на проходящих мимо людей? Как заблудшая овца, умираю от одиночества? Как бы не так! Я радуюсь жизни! хохочу, как сумасшедший… я почти в обмороке, от навалившегося на меня счастья! Я только жить начинаю! Я стал свободен! как птичка… Я стал абсолютно свободен! Мне стало плевать, что обо мне вы подумаете… и даже… О! даже… — страшно представить! — мне плевать, что сам я о себе думаю!
Я сделал всех!!
Ессс!!!
Чу! Слышите? Кажется произошла подвижка… Над вечным покоем рассвет… Солнце российского изоискусства взошло над погостом! Мой драматический герой проявил интерес к жизни. Восстал из могилы, как Лазарь… Обугленная птичка Феникс с всклокоченной бородой. Ослепительно было то сияние…
— А не выпить ли нам…
Свежая идея, однако… Я обиженно промолчал, щурясь на солнце. Выпить… Чего ж не выпить, когда этого добра, хоть залейся… Тут и дурак выпьет! А ты попробуй закусить, когда шаром покати…