Статья о блондинке в бетоне принадлежала перу Бреммера. Наряду с цитатами из вступительных заявлений на суде здесь говорилось о том, где было найдено тело, и о его возможной связи с судебным процессом. В статье также сообщалось, что, по данным полицейских источников, детектив Гарри Босх получил анонимную записку, автор которой утверждал, что он и есть настоящий Кукольник.
В голливудском отделении явно произошла утечка информации, но Босх понимал, что обнаружить ее совершенно невозможно. Записка была найдена в дежурной части, так что о ней знали слишком многие полицейские в форме, каждый из которых мог шепнуть о ней Бреммеру. В конце концов, с Бреммером стоило дружить. В прошлом Босх и сам давал Бреммеру информацию, и в ряде случаев Бреммер оказывался весьма полезен.
Цитируя безымянные источники, статья утверждала, что полиция пока не пришла к выводу, является ли записка подлинной и действительно ли нахождение тела связано с делом Кукольника, которое завершилось четыре года назад.
Единственное, что еще было интересно Босху, – это короткий рассказ о бильярдной «У Бинга». Здание сгорело на вторую ночь волнений, арестован за это никто не был. Расследовавшие дело специалисты по поджогам пришли к выводу, что перегородки между помещениями не являлись несущими стенами, а это значило, что все попытки остановить пламя были равнозначны попыткам удержать воду в чашке, сделанной из туалетной бумаги. От момента поджога до полного возгорания прошло всего восемнадцать минут. Большинство помещений арендовали киношники, так что во время этих событий была украдена или сгорела в огне часть ценного реквизита. Само здание выгорело полностью. Следователи установили, что пожар начался с бильярдного зала, где загорелся стол для бильярда.
Отложив газету, Босх принялся размышлять о показаниях Ллойда. Он помнил слова Белка о том, что в этом деле все зависит от него самого. Чандлер тоже должна это понимать. Она будет его подкарауливать, готовая сделать так, что эпизод с Ллойдом покажется ему детской забавой. Босх вынужден был признаться самому себе, что уважает ее за мастерство и жесткость. Эта мысль заставила его кое о чем вспомнить. Поднявшись на ноги, он направился к висевшему перед входом телефону-автомату. Застав Эдгара в столе убийств, Босх был несколько удивлен.
– Есть какие-нибудь успехи в идентификации? – спросил Босх.
– Нет, парень, отпечатки нигде не проходят. Нет вообще никаких совпадений. Она ни разу не привлекалась. Мы все еще пытаемся пробить ее по другим источникам, вроде лицензий на развлечения для взрослых.
– Черт!
– Ну, мы тут предприняли кое-что еще. Помнишь того профессора из Калифорнийского университета, о котором я тебе говорил? Ну так вот, он пробыл тут все утро со своим студентом, разрисовывая гипсовое лицо. В три часа я пригласил сюда прессу, чтобы все это показать. Рохас пошел покупать светлый парик, который мы и напялим на голову. Если это привлечет внимание ТВ, мы сможем получить идентификацию.
– Кажется, неплохой план.
– Угу. Как там суд? В «Таймс» сегодня скандал. У этого Бреммера оказались свои источники.
– В суде все прекрасно. Я тут у тебя хотел кое-что спросить. Когда ты вчера уехал с места преступления и вернулся в участок, где был Паундс?
– Паундс? Он был… мы вернулись одновременно. А что?
– Когда он уехал?
– Чуточку попозже. Как раз перед тем, как ты приехал сюда.
– Он звонил из своего кабинета?
– Думаю, он сделал несколько звонков. Честно говоря, я не следил. А что такое? Ты думаешь, он и есть источник Бреммера?
– Один последний вопрос. Он закрывал дверь, когда звонил?
Босх знал, что Паундс параноик. Он всегда держал дверь своего кабинета открытой, а шторы на стеклянных перегородках поднятыми, чтобы видеть и слышать, что происходит в помещении для инструктажа. Если что-нибудь из этого запиралось или опускалось, подчиненные знали: что-то происходит.
– Ну, теперь, когда ты об этом упомянул, мне кажется, он и вправду ненадолго закрывал дверь. И что с того?
– Бреммер меня не волнует, но кто-то говорил с Мани Чандлер. Сегодня утром в суде она знала, что вчера меня вызывали на место происшествия. В «Таймс» этого не было. Кто-то ее предупредил.
Прежде чем ответить, Эдгар немного помолчал.
– Но зачем же Паундсу ее предупреждать?
– Не знаю.
– Может, это все-таки Бреммер. Он мог ей об этом сказать, хотя и ничего не написал в своей статье.
– В статье сказано, что он не смог получить у нее комментарий. Это должен быть кто-то другой. Хотя, возможно, с Бреммером и Чандлер говорил один и тот же человек. Который хочет мне подгадить.
Эдгар ничего не ответил, и Босх решил пока оставить эту тему.
– Мне пора возвращаться в суд.
– Эй, а как там поживает Ллойд? Я слышал по радио, что он был первым свидетелем.
– Он сделал все так, как и ожидалось.
– Черт! А кто следующий?
– Не знаю. У нее вызваны Ирвинг и Локке, психиатр. Мне кажется, это будет Ирвинг. Продолжит с того места, где закончил Ллойд.
– Ну, удачи. Кстати, если ты ищешь, чем заняться… Я имею в виду тот концерт для ТВ, который я сегодня провожу. Я буду сидеть здесь и ждать звонков. Если хочешь поучаствовать, милости просим.
Босх коротко подумал о своих планах поужинать с Сильвией. Ничего, она поймет.
– Ладно, я приеду.
Послеобеденное заседание не было отмечено особыми событиями. Как показалось Босху, стратегия Чандлер состояла в том, чтобы выставить на обдумывание присяжными сразу два вопроса. Одним из них было предположение об ошибке в расследовании, из которого вытекало, что Босх хладнокровно убил невиновного человека. Вторым – применение силы. Даже если присяжные решат, что примерный семьянин Норман Черч и есть серийный убийца Кукольник, им все равно придется решать, были ли действия Босха соответствующими обстановке.
Сразу после обеда Чандлер вызвала свидетелем свою клиентку Дебору Черч. Та поведала вызывающую сочувствие историю о прекрасной жизни с прекрасным мужем, который был со всеми чрезвычайно ласков – с дочерьми, с женой, с матерью и тещей. Никакого женоненавистничества. Никакого трудного детства. Давая показания, вдова держала в руке пачку «Клинекса», с каждым новым вопросом меняя салфетку.
На ней было традиционное черное платье, какое носят вдовы. Босх вспомнил, какой привлекательной казалась Сильвия, когда он видел ее в черном на похоронах мужа. А вот Дебора Черч выглядела просто ужасно. Казалось, она наслаждается той ролью, которую ей приходится играть в суде, – ролью жены невинной жертвы. Подлинной жертвы. Чандлер прекрасно ее подготовила.
Это было неплохое представление, но тут важно было не переборщить, и Чандлер это понимала. Вместо того чтобы оставить неприятные моменты на потом, чтобы они выявились на перекрестном допросе, она в конце концов спросила Дебору Черч: почему же, если все было так чудесно, ее муж оказался в той квартире над гаражом, которую он снимал под вымышленным именем?
– У нас были некоторые трудности. – Она сделала паузу, чтобы промокнуть глаза салфеткой. – Норман испытывал сильный стресс – он нес большую ответственность в своем конструкторском отделе. Ему нужно было как-то снять напряжение, и поэтому он снял эту квартиру. Он говорил, что ему нужно побыть одному. Подумать. Я ничего не знаю насчет той женщины, которую он туда привел. Думаю, он впервые сделал что-нибудь подобное. Он был наивным человеком. Я думаю, она это заметила. Она взяла у него деньги, а потом позвонила в полицию и рассказала эту безумную историю о том, что он и есть Кукольник. Наверно, это было своего рода расплатой.
Босх написал что-то в блокноте, который держал перед собой, и передал его Белку, который прочитал записку, а затем что-то записал в своем собственном блокноте.
– А как насчет косметики, которую там нашли, миссис Черч? – спросила Чандлер. – Вы можете это объяснить?
– Единственное, что я могу сказать, – я бы знала, если бы мой муж был этим чудовищем. Я бы знала. Если там нашли косметику, значит, ее подложил туда кто-то другой. Возможно, после того, как он умер.
Босх почувствовал, как все смотрят на него, – ведь вдова только что обвинила его в том, что он после убийства ее мужа подбросил вещественные доказательства.
После этого Чандлер перешла на более безопасные темы вроде отношений Нормана Черча с дочерьми, закончив вопросом:
– Он любил своих дочерей?
– Очень, очень любил! – сказала миссис Черч, и из ее глаз полился новый поток слез. На сей раз она не стала вытирать их салфеткой, предоставив присяжным возможность наблюдать, как слезы катятся по ее лицу и исчезают в многочисленных складках ее двойного подбородка.
Дав ей возможность прийти в себя, Белк встал и занял свое место у кафедры.
– Ваша честь, я снова буду краток. Миссис Черч, я хочу, чтобы жюри это было абсолютно ясно. Вы действительно заявили суду, что знали о квартире, которую снимал ваш муж, но ничего не знали о каких-либо женщинах, которых он мог или не мог туда приводить?
– Да, это так.
Белк заглянул в свои записи.
– Разве вы не сказали детективам в ночь происшествия, что ничего не слышали ни о какой квартире? Разве не вы настойчиво отрицали, что ваш муж когда-либо снимал подобную квартиру?
Дебора Черч не ответила.
– Если это поможет освежить вашу память, я могу предоставить для прослушивания в суде запись вашего первого допроса.
– Да, я это говорила. Я солгала.
– Солгали? Зачем же вы солгали полиции?
– Потому что один из полицейских только что убил моего мужа. Я не… я не могла иметь с ними никаких дел.
– Правда заключается в том, что в ту ночь вы сказали правду, не так ли, миссис Черч? Вы никогда не знали ни о какой квартире.
– Нет, это не так. Я знала о ней.
– Вы с мужем о ней говорили?
– Да, говорили.
– И вы это одобрили?
– Да… с неохотой. Я надеялась, что он останется дома и мы вместе справимся с этим стрессом.