– Расскажи мне о Ганне.
– Подонок. Хищник. Использовал женщин, покупал женщин. Я не сомневаюсь, что он убил ту девку в мотеле.
– Но окружной прокурор закрыл дело.
– Ага. Ганн утверждал, что это была самозащита. Кое-какие концы в его рассказе не сходились, однако их не хватило, чтобы поддержать обвинение. Он настаивал на самозащите, и противопоставить этому на процессе было практически нечего. Конец истории, переходим к следующему делу.
– А он знал, что ты не веришь ему?
– О, разумеется, знал.
– Ты пытался как следует допросить его?
Босх бросил на собеседника такой взгляд, что Маккалеб все понял и через темные очки. Последний вопрос задевал профессиональное самолюбие следователя.
– Я имею в виду, – быстро добавил Маккалеб, – что произошло, когда ты попытался допросить его?
– На самом деле, по правде говоря, мы этого так и не сделали. В том-то вся и штука. Понимаешь, мы все устроили. Взяли его и посадили одного в комнату для допросов. Мы с напарником планировали помариновать его там немножко, чтобы посидел и поразмыслил. Собирались оформить все бумаги, сложить в папку, а потом взяться за него и попытаться доказать ложность его рассказа. Но мы так этого и не сделали. В смысле так, как надо.
– А что случилось?
– Мы с Эдгаром – это мой напарник, Джерри Эдгар, – пошли выпить по чашечке кофе и обговорить, как нам все сыграть. Пока нас не было, лейтенант видит Ганна, сидящего в комнате для допросов, и не знает, какого черта тот там делает. И решает зайти и удостовериться, что парню должным образом сообщили о его правах.
Даже шесть лет спустя в глазах Босха горел гнев.
– Понимаешь, Ганна взяли как свидетеля и якобы жертву преступления. Он заявил, будто она набросилась на него с ножом, а он только направил на нее лезвие. Поэтому нам не требовалось ничего ему говорить. Мы планировали потрясти его и заставить сделать ошибку. Но говенный лейтенант не знал об этом, он просто зашел и забубнил. И с нами было покончено. Ганн понял, что мы хотим его прищучить. И потребовал адвоката, как только мы вошли в комнату.
Босх покачал головой и посмотрел на улицу. Маккалеб посмотрел туда же. На другой стороне бульвара Виктория была стоянка подержанных автомобилей; красные, белые и синие флажки хлопали на ветру. Для Маккалеба Ван-Нуйс всегда был синонимом автостоянок. Машины были повсюду, новые и подержанные.
– Так что ты сказал лейтенанту?
– Сказал? Ничего я не сказал. Просто вышвырнул его из окна его же кабинета. Меня из-за этого на время отстранили – отправили в принудительный отпуск. Джерри Эдгар со временем передал дело в окружную прокуратуру, там некоторое время волынили, а потом в конце концов отказали.
Босх кивнул. Его взгляд был устремлен на пустую бумажную тарелку.
– Я вроде как облажался. Н-да, облажался.
Маккалеб помолчал. Порыв ветра сдул тарелку Босха со стола, и детектив смотрел, как она несется по улице.
– Ты все еще работаешь с тем лейтенантом?
– Не-а. Вскоре он как-то вечером вышел из дома и не вернулся. Его нашли в машине в тоннеле в Гриффит-парке, возле обсерватории.
– Он что, покончил с собой?
– Нет. Кто-то помог ему. Дело еще открыто. Формально.
Босх посмотрел на Маккалеба. Маккалеб опустил взгляд и заметил, что серебряная булавка для галстука у Босха сделана в форме крохотных наручников.
– Что еще тебе сказать? – произнес Босх. – Все это не имеет никакого отношения к Ганну. Он был просто ложкой дегтя в бочке меда… если под бочкой меда понимать вздор, который называется судебной системой.
– Не похоже, чтобы у тебя было время покопаться в его прошлом.
– Совсем не было. Все, что я тебе рассказал, произошло за восемь или девять часов. Впоследствии – учитывая, что произошло, – я этим делом не занимался, а его отпустили.
– Но ты не сдался. Джей говорила, что ты посетил его в вытрезвителе накануне убийства.
– Верно. Он попался на пьянстве за рулем, когда пытался снять шлюху на Сансете. Его забрали и позвонили мне. Я пошел взглянуть, немножко потрясти его, проверить, готов ли он заговорить. Но этот тип был мертвецки пьян, просто валялся на полу в луже блевотины. Вот так. Мы, можно сказать, и не общались.
Босх посмотрел на недоеденную сосиску Маккалеба, потом на часы.
– Прости, но это все. Ты будешь доедать, или пойдем?
– Еще пару кусков, еще пару вопросов. Хочешь покурить?
– Бросил пару лет назад. Курю только в особых случаях.
– Неужели на Сансете повесили плакат «Ковбой Мальборо стал импотентом»?
– Нет, жена предложила бросить вместе. И мы бросили.
– Жена? Гарри, ты полон сюрпризов.
– Не волнуйся так. Она пришла и ушла. Зато я больше не курю. Не знаю, как она.
Маккалеб только кивнул, чувствуя, что вторгся в чужую личную жизнь. Он вернулся к делу:
– Есть какие-то предположения, кто его убил?
Маккалеб откусывал от сосиски, когда Босх ответил:
– Могу предположить, что он повстречал человека вроде себя. Человека, который где-то переступил черту. Не пойми меня неправильно, я надеюсь, что вы с Джей найдете его. Но пока что этот человек – будь то он или она – не совершил ничего, из-за чего я бы сильно расстроился. Понимаешь, что я имею в виду?
– Забавно, ты сказал «она». Думаешь, убийцей могла быть женщина?
– Я слишком мало знаю. Но, как я сказал, он охотился на женщин. Может быть, одна из них положила этому конец.
Маккалеб просто кивнул, не в силах придумать, о чем бы еще спросить. В любом случае на Босха он особо и не рассчитывал. Связь с ним хотелось восстановить по другой причине.
– Ты вспоминаешь девочку с холма, Гарри?
Он не хотел произносить вслух имя, которое дал ей Босх.
Босх кивнул:
– Она всегда со мной. Как и все остальные.
– Так ничего… никто так и не искал ее?
– Нет. Я еще раз пытался поговорить с Сегеном. Приехал к нему в прошлом году, примерно за неделю до того, как его посадили на электрический стул. Он лишь посмеялся надо мной. Словно знал, что это последнее, в чем он сильнее меня. Так что я встал и, уходя, пожелал ему греться в аду. Представляешь, что он мне ответил? «Я слыхал, это теплое местечко». – Босх покачал головой. – Ублюдок. Я ведь приехал в выходной. Двенадцать часов в машине, и кондиционер не работал.
Он посмотрел прямо на Маккалеба, и тот почувствовал тесную связь с этим человеком.
В кармане лежащей на соседней скамейке ветровки зачирикал телефон. Маккалеб поспешил развернуть куртку, отыскал карман и взял трубку. Это оказалась Брасс Доран.
– У меня есть кое-что для тебя. Не много, но хоть что-то для начала.
– Могу я перезвонить через несколько минут?
– Я в центральном конференц-зале. Мы собираемся устроить «мозговой штурм» по одному делу, и я лидер. Так что освобожусь, наверное, через пару часов, не раньше. Перезвони вечером мне домой, если сейчас…
– Нет, не отключайся.
Он опустил телефон и посмотрел на Босха:
– Важный звонок. Поговорим позже, если что-то всплывет, хорошо?
– Конечно.
Босх встал. Кока-колу он собирался забрать с собой.
– Спасибо, – сказал Маккалеб, протягивая руку. – Удачи на процессе.
– Пожалуй, удача нам понадобится.
Маккалеб смотрел, как он уходит по дорожке, ведущей к зданию суда. Потом снова поднес трубку к уху:
– Брасс?
– Здесь. Итак, ты говорил о совах вообще, верно? Это не особенный вид или порода, верно?
– Верно. Думаю, просто сова вообще.
– Какого она цвета?
– Э-э… в основном коричневая. Спина и крылья.
Он достал из карманов пару сложенных листочков из блокнота и ручку. Оставил недоеденную сосиску и приготовился писать.
– Итак, современная иконография. Сова – символ мудрости и истины, символизирует знание, общую картину в противоположность мелким деталям. Сова видит в темноте. Другими словами, видеть в темноте – значит видеть истину. Она изучает истину, следовательно, получает знания. А от знания идет мудрость. Уловил?
Записывать это Маккалебу не требовалось. Доран говорила очевидные вещи. Но просто чтобы не терять мысль, он записал строчку.
Видеть в темноте = Мудрость.
Потом подчеркнул последнее слово.
– Так, превосходно. Что еще?
– Это в основном то, что я наскребла по современному применению. Но если отправиться в прошлое, становится весьма интересно. Наша подружка сова раньше была плохой девчонкой.
– Рассказывай.
– Доставай карандаш. Сова неоднократно встречается в искусстве и религиозной иконографии с раннего Средневековья до позднего Возрождения. Ее часто изображали в религиозно-аллегорических произведениях: росписи, церковные витражи и тому подобное. Сова была…
– Хорошо-хорошо, Брасс, но что она означала?
– Подхожу. Иногда в ее значении возникали нюансы, но, по существу, она была символом зла.
Маккалеб записал.
– Зло. Хорошо.
– Я думала, ты обрадуешься.
– Просто ты меня не видишь. Я стою на руках. Что еще?
– Дай мне пройти по всему списку. Он составлен из фрагментов, критической литературы по искусству того периода. Встречаются ссылки на изображения сов как символа, я цитирую: рока, врага невинности, самого дьявола, ереси, глупости, смерти и несчастья, тьмы и, наконец, страданий человеческой души в ее неотвратимом пути к вечным мукам. Мило, а? Мне нравится последнее. По-моему, в четырнадцатом веке торговля чипсами с изображением совы на пакетах не пошла бы.
Маккалеб старательно записывал.
– Продиктуй еще раз последнее.
Она повторила, и он записал дословно.
– Так, теперь дальше, – продолжала Доран. – Есть еще кое-какие трактовки совы как кары за зло или кары за гнев. Так что в разные времена и для разных людей символ явно трактовался по-разному.
– Кара за зло, – повторил Маккалеб, записывая. – Он посмотрел на листок. – Что-нибудь еще?
– Этого недостаточно?
– У тебя там названы книги, где это как-то представлено, или имена художников и писателей, которые использовали так называемую птицу тьмы в произведениях?