Снова молчание. Уинстон обдумывала его слова.
– Ладно, пойдет. Буду.
34
Вернувшись домой вечером, Босх обнаружил, что огонек автоответчика на телефоне моргает. Он нажал кнопку и прослушал два сообщения – по одному от каждого обвинителя по делу Стори. Решил сначала перезвонить Лэнгуайзер. Набирая ее номер, Босх размышлял, какая такая неотложная необходимость заставила обоих членов группы обвинителей звонить ему. Может, с ними связались агенты ФБР, упомянутые Маккалебом. Или, возможно, репортер.
– Что стряслось? – спросил он, когда Лэнгуайзер ответила. – Раз вы оба звоните мне, произошло что-то очень серьезное.
– Гарри? Как ты?
– Держусь. Что вы там завариваете?
– Забавно, что ты так выразился. Роджер скоро подъедет, и я сегодня вечером собираюсь готовить еду. Мы хотим еще раз изучить показания Аннабел Кроу перед большим жюри. Заедешь?
Босх знал, что Дженис живет в Агуа-Дьюс – час езды на север.
– Я весь день провел за рулем. В Лонг-Бич и обратно. Считаешь, я вам действительно нужен?
– Совсем не обязательно. Просто мы не хотели, чтобы ты чувствовал себя не у дел. Но звонили мы не поэтому.
– А почему же?
Босх был на кухне – ставил в холодильник упаковку из шести бутылок «Энкор стим». Он вытащил из упаковки одну бутылку и закрыл дверцу.
– Мы с Роджером советовались все выходные. Еще говорили с Элис Шорт.
Элис Шорт была заместителем начальника управления шерифа и отвечала за главные процессы. Их босс. Похоже, с ними таки связались по делу Ганна.
– И о чем вы говорили? – спросил Босх.
Он сунул бутылку в открывалку и дернул вниз, срывая крышечку.
– Похоже, мы выигрываем по очкам. Все в масть. В сущности, дело пуленепробиваемое, Гарри, и мы считаем, что лучше бы спустить курок завтра.
Босх мгновение молчал, пытаясь расшифровать все оружейные метафоры.
– То есть завтра вы собираетесь отстреляться?
– Не знаю. Возможно, мы снова поговорим об этом сегодня вечером, но Элис нас благословила, и Роджер считает, что это правильный ход. Утром мы запустим последних свидетелей, а после обеда покажем Аннабел Кроу. И ею закончим – человеческой историей. Она будет нашим замыкающим.
Босх онемел. Вероятно, с точки зрения обвинителей, это правильный ход. Но значит, что со вторника ситуацию будет контролировать Джон Ризн Фауккс.
– Гарри, что ты думаешь?
Он сделал большой глоток из бутылки. Пиво, только что из багажника, было теплым.
– Я думаю, что у вас всего один выстрел. Вам следует серьезно пораскинуть мозгами сегодня, пока ты готовишь спагетти. Второго шанса не дадут.
– Мы понимаем, Гарри. А откуда ты знаешь, что я готовлю спагетти?
Судя по голосу, она улыбалась.
– Угадал.
– Что ж, не беспокойся, мы пораскинем мозгами.
Лэнгуайзер молчала, давая Босху возможность ответить.
– На случай если мы пойдем этим путем, как там Кроу?
– Ждет своего выхода. Готова.
– Можешь связаться с ней сегодня вечером?
– Нет проблем. Скажу, чтобы приехала завтра к полудню.
– Спасибо, Гарри. Увидимся утром.
Они попрощались.
Не следует ли позвонить Маккалебу и рассказать, что происходит? Босх решил подождать. Вышел в гостиную и включил стереосистему. Диск Арта Пеппера по-прежнему был в проигрывателе. Вскоре комнату заполнила музыка.
35
Уинстон подъехала к голливудскому отделению полиции Лос-Анджелеса, вышла из машины и увидела Маккалеба. Тот стоял, облокотившись на бампер «чероки», и рассматривал ее «БМВ».
– Я опаздывала. Не было времени взять служебную машину.
– Мне нравятся твои колеса. Ты же знаешь, что говорят в Лос-Анджелесе: человек есть то, что он водит.
– Не надо составлять мой психологический портрет, Терри. Еще чертовски рано. Где бумаги и пленка?
Маккалеб заметил, что она не в духе, однако комментировать не стал. Обошел свою машину, открыл дверцу с пассажирской стороны и вынул папку с материалами и видеокассету. Вручил их Уинстон, и она отнесла все к себе в машину. Маккалеб закрыл «чероки», глянув через окно на пол перед задним сиденьем, где стояла прикрытая утренней газетой коробка. Прежде чем явиться на свидание, он зашел в круглосуточный магазин на бульваре Сансет и сделал фотокопии всех отчетов. С пленкой было сложнее: он не знал, где ее можно быстро переписать. Поэтому просто купил чистую видеокассету и поменял футляры. Вряд ли Уинстон станет проверять пленку.
Когда она вернулась от машины, Маккалеб указал подбородком на другую сторону улицы:
– По-моему, я должен тебе коробку пончиков.
Как раз напротив участка стояло запущенное двухэтажное здание. В окнах первого этажа сияли дешевые неоновые рекламы с предложениями о поручительстве и номерами телефонов – вероятно, чтобы помочь будущим клиентам запомнить их с задних сидений проезжающих патрульных машин. Фирма посерьезнее обзавелась рисованной вывеской над окном: «Залоги Валентино».
– Которая? – спросила Уинстон.
– «Валентино». От Руди Валентино Таферо. Так его прозвали, когда он работал по эту сторону улицы. – Маккалеб снова окинул оценивающим взглядом объявления и покачал головой: – Я все еще не понимаю, как вообще зацепились неоновый поручитель и Дэвид Стори.
– Голливуд – это просто уличный хлам с деньгами. Так зачем мы здесь? У меня мало времени.
– У тебя жетон с собой?
Уинстон бросила на него взгляд, говорящий: «Кончай дурью маяться», и Маккалеб объяснил, что хочет сделать. Они поднялись по лестнице и зашли в участок. У конторки Уинстон показала жетон и спросила сержанта ночной смены. Из маленького кабинета вышел человек с фамилией Цукер на карточке и сержантскими нашивками на рукаве. Уинстон снова показала жетон и назвалась, потом представила Маккалеба как своего партнера. Цукер нахмурил густые брови, но не спросил, что означает «партнер».
– Мы занимаемся делом об убийстве в новогоднюю ночь. Предыдущую ночь жертва провела у вас в камере. Мы…
– Эдвард Ганн.
– Верно. Вы знали его?
– Был у нас несколько раз. И разумеется, я слышал, что он больше не вернется.
– Нам надо поговорить с кем-нибудь из ночной смены, кто занимается камерами.
– Что ж, наверное, я вам подойду. У нас нет строгого распределения обязанностей. Тут каждый крутится, как может. Что вы хотите знать?
Маккалеб достал из кармана куртки фотокопии материалов дела и разложил на конторке.
– Нас интересует, как за него поручились.
Цукер развернул страницы к себе. Ткнул пальцем в подпись Руди Таферо.
– Здесь же сказано. Руди Таферо. У него контора напротив. Он пришел и поручился.
– Ему кто-то позвонил?
– Да этот тип сам и звонил. Ганн.
Маккалеб постучал пальцем по копии бланка:
– Он звонил по этому номеру. Своей сестре.
– Выходит, она позвонила Руди насчет братца.
– Стало быть, два раза он не звонил.
– Не-а. Мы тут обычно так заняты, что они могут считать себя счастливчиками, если сумеют позвонить хоть один раз.
Маккалеб кивнул, сложил фотокопии и собирался убрать их обратно в карман, но Уинстон забрала их у него из рук.
– У меня будет целее, – сказала она и сунула сложенные бумаги в задний карман джинсов. – Сержант Цукер, – продолжала она, – вы, часом, не из тех славных парней, кто звонит Таферо, поскольку тот бывший коллега, и подсказывает, что тут у вас в аквариуме есть потенциальная рыбка для него?
Цукер мгновение пристально смотрел на нее, его лицо окаменело.
– Это очень важно, сержант.
Каменное лицо трещиной рассекла сухая улыбка.
– Нет, я не из тех славных парней, – произнес Цукер. – И в моей ночной смене нет таких славных парней. И кстати, о смене – у меня мало людей, а значит, я не могу больше беседовать с вами. Всего доброго.
Он шагнул назад.
– Последний вопрос, – быстро сказала Уинстон.
Цукер обернулся.
– Это вы позвонили Гарри Босху и рассказали, что Ганн в камере?
Цукер кивнул.
– У меня от него постоянная заявка. Каждый раз, когда Ганн попадал сюда, Босх хотел знать об этом. Он приезжал и разговаривал с ним, пытался что-то выжать по тому старому делу. Босх не отступался.
– Здесь сказано, что Ганна зарегистрировали только в половине третьего, – заметил Маккалеб. – Вы позвонили Босху посреди ночи?
– Как договорено. Босху было все равно, который час. На самом деле процедура такая: я передавал ему сообщение на пейджер, потом он перезванивал.
– Так все было и в ту последнюю ночь?
– Да, я сбросил весточку на пейджер, и Босх перезвонил. Я сказал ему, что Ганн снова у нас Гарри приехал. Я пытался уговорить его подождать до утра, потому как тип был мертвецки пьян – в смысле Ганн, – но Гарри все равно пошел. А почему вы расспрашиваете о Гарри Босхе?
Уинстон не ответила, и Маккалеб вмешался:
– При чем тут Босх? Мы спрашиваем о Ганне.
– Что ж, это все, что я знаю. Могу я теперь идти? Смена была долгой.
– Будто не все такие, – ответила Уинстон. – Спасибо, сержант.
Они вышли на крыльцо.
– Твое мнение? – спросила Уинстон.
– Мне он показался честным. Но знаешь, давай несколько минут понаблюдаем за служебной стоянкой.
– Зачем?
– Уважь меня. Давай поглядим, на чем сержант поедет домой.
– Ты тратишь мое время, Терри.
Они все-таки сели в «чероки» Маккалеба и, объехав квартал, добрались до служебной автостоянки голливудского участка. Маккалеб остановился ярдах в пятидесяти от выезда, перед пожарным гидрантом. Приладил зеркальце бокового обзора так, чтобы видеть все выезжающие со стоянки машины. Пару минут они сидели молча, потом Уинстон заговорила:
– Если человек есть то, что он водит, то кто же тогда ты?
Маккалеб улыбнулся:
– Никогда не задумывался. «Чероки»… Наверное, я – последний в породе, что ли.
Он покосился на нее, потом снова посмотрел в зеркало.
– Ну, а как насчет слоя пыли на всем, что…
– Есть. По-моему, это он.