На следующий день у него был посетитель. Лейтенант Харви Паундз уведомил Босха, что по выздоровлении тот будет откомандирован в секцию убийств Голливудского полицейского отделения. Приказ поступил с шестого этажа здания на Паркер-центр. Больше лейтенант, в сущности, не имел ничего сказать. Он также вовсе не упомянул о газетной статье. Гарри воспринял новость с улыбкой и согласным кивком, не желая даже намеком выдавать то, что думал и чувствовал в действительности.
– Разумеется, трудно предсказать заранее, сможете ли вы успешно пройти ведомственную медкомиссию, когда выйдете из-под опеки здешних врачей, – добавил Паундз.
– Разумеется, – кивнул Босх.
– Знаете, Босх, некоторые полицейские были бы рады выйти на пенсию по инвалидности, с восьмидесятипроцентной оплатой. Вы могли бы получить работу в частном секторе и жить припеваючи. Вы вполне этого достойны.
А, подумал Гарри, вот она, истинная причина его визита.
– Это именно то, чего хочет от меня наше ведомство, лейтенант? – спросил он. – Вы явились ко мне в роли их глашатая?
– Конечно же, нет. Голливудское отделение хочет, чтобы вы поступили, как сочтете нужным, Гарри. Я просто смотрю на преимущества, которые сулит ваша ситуация, – так, знаете ли, информация к размышлению. Как я понимаю, спрос на частный сыск в девяностых годах сильно возрос. Общий кризис доверия, знаете ли. В наши дни, знаете ли, люди втайне собирают всеобъемлющую информацию о тех, с кем хотят вступить в брак. Касательно состояния здоровья, финансовых дел, романтических связей – настоящие досье, можно сказать.
– Это не совсем мой профиль, знаете ли.
– Значит, вы собираетесь опять занять место в секции убийств?
– Как только пройду медкомиссию.
В этот день у него был еще один визитер. На сей раз именно тот, которого он ждал. Занявшая стул для посетителей женщина по фамилии Чавес являлась прокурором из ведомства федерального атторнея и интересовалась событиями той ночи, когда был убит Шарки. Значит, Элинор Уиш все-таки явилась с повинной, подумал Босх.
Он сообщил прокурору, что провел ту ночь с Элинор, – подтверждая тем самым ее алиби. Чавес сказала, что ей важно было получить подтверждение, прежде чем начинать переговоры о судебной сделке. Она задала еще несколько вопросов, касающихся данного криминального дела, затем поднялась, собираясь уходить.
– Что с ней будет? – спросил Босх.
– Я не могу это обсуждать, детектив.
– Не для протокола.
– Не для протокола – она, очевидно, некоторое время будет отсутствовать, но, скорее всего, недолго. Общественный климат сейчас благоприятствует тому, чтобы судебный процесс был проведен без излишнего шума, не привлекая ненужного внимания общественности. Подсудимая явилась с повинной, наняла компетентного адвоката и, как представляется, не была непосредственно замешана в случившихся смертях. Если хотите знать мое мнение – она отделается очень легко. Она обратится с ходатайством о снисхождении и проведет, вероятно, самое большее месяцев тридцать в «Текачапи».
Босх кивнул, и Чавес покинула палату.
Гарри тоже покинул палату на следующий день и был отправлен домой долечиваться. Он получил шестинедельный отпуск по болезни – перед тем, как отрапортовать о своем возвращении в полицейский участок в Уилкоксе. По возвращении в дом на сваях на улице Вудро-Вильсон-драйв Босх обнаружил в почтовом ящике желтый листок. Он отнес его на почту и обменял там на широкий плоский пакет в плотной оберточной бумаге. Он не стал вскрывать его, пока не вернулся домой. Пакет был от Элинор Уиш, хотя на нем это не значилось. Гарри знал, что в этой посылке. После того, как он сорвал бумагу и пластиковую внутреннюю прокладку, его глазам предстала вставленная в раму репродукция хопперовских «Полуночников». Это была та самая картина, которую он увидел над кушеткой в ее гостиной в ту первую ночь, когда был с ней.
Босх повесил репродукцию в прихожей, рядом с входной дверью, и время от времени, приходя домой, останавливался и долго смотрел на нее, особенно после утомительного дня или ночи. Эта картина никогда не уставала волновать его воображение – как и возбуждать воспоминания об Элинор Уиш. Мрачный, темный тон. Кромешное одиночество. Одиноко сидящий человек. Его лицо, обращенное в тень.
«Этот человек я», – всякий раз глядя на картину, неизменно думал Гарри Босх.
Майкл КоннеллиЧЕРНЫЙ ЛЕД
Посвящается Линде Маккалеб Коннелли
Глава 1
Дым, поднимавшийся над дорогой Кауэнга-пасс, рассеивался под натиском холодного ветра, который дул ему навстречу. С того места, откуда наблюдал за пожаром Гарри Босх, дым напоминал серую наковальню, возвышающуюся над ущельем. Клонящееся к закату солнце придавало серым клубам дыма розоватый оттенок, но только наверху; у основания они были густо-черными. Где-то там, внизу, проходила полоса огня, который, пожирая кустарник на восточном склоне, быстро устремлялся к вершине холма.
Переключив сканер на волну, выделенную специально для муниципальных служб округа Лос-Анджелес, Босх прислушивался к радиопереговорам батальона пожарных. Они сообщали своему командованию, что огонь полностью уничтожил девять домов на одной улице и подбирается к следующей. В голосах пожарных звучало отчаяние: пожар быстро распространялся и, расправившись с населенными районами, двигался к холмам Гриффитс-парка, где бушевал бы несколько часов, пока его не локализовали.
На горизонте появилось звено пожарных вертолетов, издали похожих на стрекоз. Лавируя между столбами дыма, они сбрасывали на пылающие деревья и дома тонны воды, смешанной с оранжевым противопожарным реактивом, и разворачивались для следующего захода. Увидев их маневры, Босх подумал о Вьетнаме, где боевые машины по нескольку раз обрабатывали одно и то же место в джунглях, не давая противнику ни малейшего шанса опомниться. Более всего походил на это надрывный, с присвистом, стрекот перегруженных двигателей «вертушек». Сквозь дым массы воды опрокидывались на горящие крыши, и над ними тут же вздымался плотный белый пар.
Босх отвернулся и посмотрел вниз, в заросли сухих кустов, которые покрывали подножие холма и доходили до самых опор, поддерживавших его дом на западном краю обрыва. Среди веток чаппареля белели редкие маргаритки и скромные полевые цветы, но, сколько ни вглядывался Босх, ему никак не удавалось разглядеть сероватую спину койота; он впервые заметил его внизу несколько недель назад, когда зверь охотился, затаившись в буреломе. С тех пор Босх время от времени сбрасывал вниз кусочки цыпленка, но осторожный койот так ни разу и не приблизился к угощению. Только после того как Гарри уходил с веранды, койот выползал из кустов, чтобы принять подношение, и Босх окрестил его Тимидо[53]. Впрочем, иногда по ночам он слышал вой Тимидо; эхо разносило его голос над дорогой, ведущей к перевалу.
Когда он снова повернулся к пожару, оттуда донесся громкий взрыв, и Босх увидел плотное черное облако, которое, словно воздушный шар, рванулось снизу к плоской вершине дымной наковальни. Вслед за этим из динамиков сканера донесся взволнованный гул сразу нескольких голосов, и Босх с трудом разобрал доклад командира пожарного батальона. Тот извещал начальство, что в чьем-то сарае взорвался приготовленный для барбекю баллон с пропаном.
Проследив за тем, как черный дым постепенно тает на сером фоне, Гарри снова переключил сканер на оперативную частоту ПУЛА — полицейского управления Лос-Анджелеса. В свое рождественское дежурство Босх обязан был постоянно быть на приеме. Впрочем, не услышав через полминуты ничего, кроме рутинных радиопереговоров патрульных, он решил, что нынешнее Рождество в Голливуде выдалось на редкость спокойным.
Посмотрев на часы, Босх вернулся в дом, прихватив с собой радиосканер. Открыв духовку, он переложил свой рождественский ужин — жареную цыплячью грудку — с противня на тарелку, потом снял крышку с горшочка, в котором томился распаренный рис с бобами. Положив рядом с цыпленком изрядную порцию риса, Босх перенес тарелку в гостиную, где на столе его ждали бокал красного вина и три рождественские открытки, пришедшие по почте в начале недели. Босх, однако, не торопился вскрывать их. Проигрыватель компакт-дисков он заранее зарядил колтрановским «Блюзом подземки» и теперь предвкушал удовольствие долгого рождественского вечера.
За едой Босх все-таки вскрыл конверты и теперь размышлял об их отправителях. Для него, встретившего в одиночестве не одно Рождество, этот ритуал стал уже привычным, но он об этом почти не думал. Босх любил быть один.
Первое письмо пришло от бывшего партнера. Тот, получив свою долю гонорара за книгу и за фильм, снятый об их приключении, вышел в отставку и переехал в Энсенаду. В письме не было ничего нового. Как обычно, Андерсон писал об одном: «Гарри, когда ты приедешь?»
Вторая открытка также была из Мексики — от следопыта, с которым Босх провел прошлым летом шесть недель, отдыхая, совершенствуя испанский и рыбача в заливе Сан-Фелипе. Тогда ему необходимо было отдохнуть и набраться сил после ранения в плечо. Благодаря солнцу и морскому воздуху он выздоровел довольно быстро. Впрочем, и Джордж Баррера не проявил изобретательности: в своем коротеньком послании, написанном по-испански, он тоже звал Босха вернуться.
Последнюю открытку Босх вскрывал медленно и аккуратно, поскольку понял, от кого она, еще до того, как увидел подпись. Судя по почтовому штемпелю, конверт с открыткой был послан из Техачапи, и отгадать, кто автор сего послания, не составляло для Босха труда. Сама открытка со слегка смазанным рождественским сюжетом была отпечатана вручную на отбеленной бумаге, вышедшей из тюремного измельчителя отходов и пущенной в дело по второму разу. Ее написала женщина, с которой Босх провел только одну ночь, хотя думал о ней в последнее время гораздо чаше, чем следовало. Она тоже просила Гарри приехать к ней на свидание, однако оба отлично знали, что вряд ли это когда-нибудь случится.