Гарри всмотрелся – не блеснет ли эфес меча или рубин – и краем глаза заметил, что старуха как-то странно дернулась. Он повернулся – и остолбенел от ужаса: тело старухи обмякло, а из шеи выползала огромная змея.
Он поднял палочку, и змея бросилась; от укуса в предплечье палочка взлетела к потолку, рисуя тонкую световую спираль, и погасла. Мощный хвост ударил Гарри в солнечное сплетение; он, задохнувшись, упал на туалетный столик в кучу грязного тряпья и быстро откатился, лишь чудом избежав нового удара – хвост саданул по столику, и на Гарри, который свалился на пол, посыпался дождь стеклянных осколков. Гермиона позвала снизу:
– Гарри?
Но ему не хватило дыхания крикнуть в ответ: тяжелое, гладкое, невероятно сильное тело придавило его, ползло по нему…
– Нет! – еле выдохнул он, притиснутый к полу.
– Да, – прошептал голос. – Есссть… держу тебя… держу…
– Акцио… Акцио палочка…
Ничего не вышло, и Гарри нужны были обе руки, чтобы отталкивать змею, обвивавшую его кольцами, выжимавшую воздух из легких, вдавившую окаянт в грудь. Тот, ледяной и живой, бился рядом с его сердцем, и сознание залил холодный белый свет, мысли исчезли, собственного дыхания не слышно, чьи-то шаги вдалеке, все поплыло…
Металлическое сердце било по груди, и Гарри летел, летел, радостно, победоносно, без метлы и тестраля…
Он вдруг очнулся в кисло пахнущей темноте; Нагини его отпустила. Он с трудом поднялся и в освещенном дверном проеме увидел силуэт змеи: та нанесла удар, а Гермиона с криком отпрянула. Ее заклятие, срикошетив, вдребезги разнесло занавешенное окно. Оттуда хлынул морозный воздух. Гарри метнулся в сторону, спасаясь от осколков, и поскользнулся на каком-то длинном карандаше – на своей же волшебной палочке…
Он нагнулся, схватил ее, но теперь змея, хлеща хвостом, словно заполнила собой всю комнату. Гермиона куда-то исчезла, и на секунду Гарри испугался, что случилось худшее, но тут раздался громкий хлопок, полыхнуло красным, и змея взлетела в воздух, ударив его по лицу. Виток за витком она взвивалась к потолку, и Гарри поднял палочку, но тут шрам страшно обожгло – давно такого не бывало.
– Он здесь! Гермиона, он здесь! – закричал Гарри.
В тот же миг змея с гневным шипением рухнула. Кругом был хаос: она разбила полки на стене, и повсюду разлетелись осколки фарфора. Гарри перепрыгнул кровать, ринулся на силуэт, в котором узнавал Гермиону…
Та вскрикнула от боли; Гарри перетащил ее обратно через кровать. Змея вновь поднялась, но Гарри знал: приближается нечто много страшнее змеи. Возможно, он уже у калитки. От боли в шраме раскалывалась голова.
Он прыгнул, волоча за собой Гермиону. Змея сделала выпад. Гермиона крикнула:
– Конфринго! – и заклятие, пролетев через комнату, разбило зеркало в шкафу и заметалось, рикошетя от пола и потолка. Оно обожгло Гарри руку; осколок стекла распорол щеку… Гарри, таща за собой Гермиону, перескочил на разломанный туалетный столик, а затем – прямиком в разбитое окно, в пустоту. В воздухе они повернулись; крик Гермионы гулко раскатился в ночи…
А потом шрам будто взорвало, и он уже был Вольдемортом и бежал через зловонную спальню… Его длинные белые пальцы вцепились в подоконник, и он, уловив, как лысый мужчина и маленькая женщина крутанулись в воздухе и исчезли, завопил от ярости, и его вопли смешались с девчоночьим криком, эхом разнеслись над темными садами, перекрывая звон рождественских колоколов…
Его крик был криком Гарри, его боль – болью Гарри… и это могло случиться здесь, где однажды уже случилось… недалеко от дома, где он едва не познакомился со смертью… смерть… боль была так ужасна… его выдернуло из тела… но раз у него нет тела, почему же так болит голова; если он мертв, почему ему так плохо, разве боль не прекращается после смерти, разве она не уходит?..
Сырая ветреная ночь; двое детей, наряженных тыквами, ковыляют через площадь, где витрины оклеены бумажными пауками – глупой мишурой, знаками того мира, в который муглы не верят… А он, непобедимый, целеустремленно скользит вперед, им движет сознание правоты… не злоба… злоба – удел слабаков… но триумф, да… Он этого ждал, он на это надеялся…
– Отличный костюм, мистер!
Когда мальчишка подбежал и заглянул под капюшон его плаща, улыбка пропала… ужас на разрисованной мордочке; мальчишка развернулся, кинулся наутек… он нащупал под плащом палочку… одно простое движение – и щенок никогда не вернется к матери… Но все это ни к чему, решительно ни к чему…
Он свернул на другую улицу, где было еще темнее, и цель замаячила впереди, и Заклятие Верности разрушено, хотя они об этом пока не знают… Двигаясь тише палой листвы, скользившей по тротуару, он поравнялся с темной изгородью и взглянул поверх.
Они не задернули штор, и он ясно их видел: сидят в своей маленькой гостиной, высокий черноволосый мужчина в очках пускает из волшебной палочки струи разноцветного дыма на потеху черноволосого малыша в синей пижаме. Мальчик смеется и ловит дым, хватает ручкой…
Дверь открылась, и вошла мать, что-то сказала – он не разобрал слов; длинные темно-рыжие волосы закрывали ее лицо. Отец взял ребенка на руки и передал матери, бросил палочку на диван, потянулся, зевая…
Калитка скрипнула, но Джеймс Поттер не услышал. Белая рука достала палочку из-под плаща и указала на дверь. Та распахнулась с грохотом.
Он как раз переступил порог, когда Джеймс выбежал в коридор. Все было так просто, слишком просто, болван даже не захватил палочку…
– Лили, хватай Гарри и беги! Это он! Скорей! Беги! Я его задержу!..
Задержит? Без палочки?.. Он расхохотался, прежде чем произнести проклятие…
– Авада Кедавра!
Зеленый свет залил узкий коридор, выхватил из темноты детскую коляску у стены; перила засветились, точно громоотводы, и Джеймс Поттер рухнул как марионетка, у которой обрезали нити…
Он слышал, как она кричит наверху, в западне; ничего: если будет благоразумна, ей не стоит бояться… он поднимался по лестнице, с легкой улыбкой слушая, как она там баррикадируется… у нее тоже нет при себе палочки… как они глупы, как доверчивы – думали, друзья их защитят, можно ходить без оружия…
Одно ленивое движение палочки – и дверь открылась, отбросив спешно наваленные стулья и коробки… вот и она с ребенком на руках. Увидев его, бросает сына в кроватку и широко раскидывает руки, будто это спасет, будто, если она заслонит сына собой, он выберет ее вместо него…
– Только не Гарри, не Гарри, пожалуйста, не Гарри!
– Отойди, глупая девчонка… отойди сейчас же.
– Только не Гарри, пожалуйста, возьми меня, убей лучше меня…
– Последний раз предупреждаю…
– Только не Гарри! Пожалуйста… сжалься… пощади… Не Гарри! Не Гарри! Пожалуйста – я сделаю что угодно…
– Отойди. Отойди, глупая девчонка!
Он мог бы ее оттолкнуть, но, похоже, будет разумнее уничтожить обоих…
Зеленая вспышка озарила комнату, и женщина упала, как и ее муж. Ребенок не плакал; стоял, ухватившись за перильца кроватки, и с живым интересом рассматривал вошедшего – может, думал, что это его отец из-под плаща пускает красивые огни, а мать вот-вот вскочит, смеясь…
Он аккуратно направил палочку малышу в лицо; хотел своими глазами видеть, как исчезнет эта непонятная угроза. Ребенок заплакал: сообразил, что перед ним не Джеймс. Он не выносил детский плач еще с приютских времен…
– Авада Кедавра!
И вдруг: он разбит, стал ничем, от него остались только боль и ужас, и надо прятаться, но не здесь, не в развалинах дома, где в западне орал ребенок, а далеко… очень далеко…
– Нет! – застонал он.
Змея ползла по полу, хрустя осколками, а он убил мальчишку, однако сам был этим мальчишкой…
– Нет…
А сейчас он стоял у разбитого окна в доме Батильды и вспоминал о величайшей своей утрате; под ногами огромная змея скользила по битому стеклу и фарфору… Он опустил глаза и увидел нечто… нечто невероятное…
– Нет…
– Гарри, все хорошо, ты жив!
Он наклонился и подобрал фотографию под расколотым стеклом. Вот этот неизвестный вор, которого он ищет…
– Нет… Я уронил… уронил…
– Гарри, все в порядке, очнись, очнись!
Он – Гарри… Гарри, не Вольдеморт… и шуршит не змея…
Он открыл глаза.
– Гарри, – шепотом спросила Гермиона, – ты как?
– Нормально, – солгал он.
Он лежал в палатке на нижней кровати, заваленный одеялами. Судя по холоду и свету, сочившемуся сквозь полотняную крышу, уже светало. Он весь в поту; простыни и одеяла намокли.
– Мы выбрались.
– Да, – сказала Гермиона. – Я уложила тебя в кровать невесомой чарой. Не могла поднять. Ты был… Ну, в общем, не в самом…
Под ее карими глазами залегли фиолетовые тени, а в руке она держала маленькую губку, которой отирала его лицо.
– …лучшем виде, – закончила она. – Точнее, в худшем.
– Давно мы?..
– Несколько часов назад. Скоро утро.
– Я был… без сознания?
– Не совсем, – смутилась Гермиона. – Кричал, стонал и прочее, – добавила она таким тоном, что Гарри стало неловко. Что он делал? Выкрикивал проклятия, как Вольдеморт, или плакал, как младенец в кроватке?
– Никак не могла снять с тебя окаянт. – Гермиона явно хотела сменить тему. – Он прямо приклеился к груди. Теперь там шрам. Извини, пришлось отрезать обрывным заклятием. А еще тебя укусила змея, но я промыла и обработала рану диким бадьяном…
Гарри оттянул ворот потной футболки и посмотрел: на груди алел овальный след медальона. Отметины на предплечье уже заживали.
– Куда ты дела окаянт?
– В сумку. Пусть пока там полежит.
Он откинулся на подушки и глянул в осунувшееся, серое лицо Гермионы.
– Не надо было соваться в Годрикову Лощину. Это моя вина, целиком. Прости.
– Ничего не твоя. Я и сама хотела… Я правда думала, что Думбльдор оставил там меч.