— Нет! — закричал Гарри, и, хотя он поднял палочку, ему в голову не пришло ни одного заклинания. — Нет! Это не мы! Мы не убивали тебя…
При слове убивали фигура взорвалась огромным облаком пыли: кашляя, со слезящимися глазами, Гарри оглянулся, и увидел, что Эрмиона скорчилась на полу у двери, закрывая руками голову, а Рон, дрожа с головы до пяток, неловко треплет её по плечу и говорит: — Всё в п-порядке… Оно уш-шло…
Пыль кружилась вокруг Гарри, как туман, рассеивая голубой газовый свет, а миссис Блэк вопила:
— Грязнокровки, мразь, пятна позора, бесчестье дому моих предков…
— ЗАТКНИСЬ! — заорал Гарри, наставляя на неё палочку, и со звонким ударом и фонтаном красных искр занавеси сомкнулись, заставив её замолкнуть.
— Это… это был… — хныкала Эрмиона, пока Рон помогал ей встать.
— Ага, — сказал Гарри, — но ведь это же не взаправду он? Просто чтобы напугать Снэйпа.
Сработало ли это, гадал Гарри, или Снэйп просто смёл зримый ужас с дороги, так же деловито, как он убил настоящего Дамблдора? С напряжёнными нервами, он пошёл первым по прихожей, ожидая, что вот-вот заявит о себе новый ужас, но ничего не двигалось, только мышь пробежала по плинтусу.
— Прежде чем мы пойдём дальше, я думаю, лучше проверить, — прошептала Эрмиона, подняла палочку и сказала: — Хоминум ревелио.
Ничего не произошло.
— Ну, ты же была в таком шоке, — успокаивающе сказал Рон. — А что должно было быть?
— Всё сработало, как я и хотела, — раздражённо ответила Эрмиона. — Это было заклинание, выявляющее человеческое присутствие, и здесь нет никого, кроме нас!
— И старого Пыльника, — добавил Рон, оглянувшись на то место на ковре, откуда поднялось видение мертвеца.
— Пойдём наверх, — сказала Эрмиона, испуганно взглянув туда же, и первая пошла по скрипучим ступеням в гостиную на втором этаже.
Там Эрмиона взмахом палочки засветила старые газовые светильники, потом, слегка дрожа (в комнате откуда-то дуло), упала на диван, крепко обхватив себя руками. Рон прошёл через гостиную к окну, и чуть-чуть раздвинул тяжёлые бархатные шторы.
— Снаружи никого не видно, — сообщил он. — И как выдумаете, если на Гарри до сих пор Пригляд, они за нами сюда заявятся? Я знаю, что в дом им не попасть, но… в чём дело, Гарри?
Гарри закричал от боли: его шрам опять ожгло, и в то же время что-то промелькнуло в его сознании, словно яркий блик на воде. Он увидел большую тень, и почувствовал, как ярость, которая не была его яростью, жутко и быстролётно сотрясла его тело, как удар током.
— Что ты видел? — спросил Рон, надвигаясь на Гарри, — Ты видел его у нас дома?
— Нет, я только почувствовал злость — он очень зол…
— Но это могло быть в Норе, — громко сказал Рон. — Ещё что? Ты что-нибудь видел? Он заклинает кого-то?
— Нет, я просто чувствовал злость — не могу сказать, почему…
Гарри чувствовал себя затравленным, растерянным, и Эрмиона не помогла, сказав испуганным голосом: — Твой шрам, опять? Но что случилось? Я думала, связь перекрыта?
— Была, какое-то время, — пробормотал Гарри; шрам всё ещё болел, и мешал сосредоточиться. — Я… я думаю, она опять открывается, когда он выходит из себя, вот почему…
— Но тогда ты должен закрывать своё сознание! — наставительно заявила Эрмиона. — Гарри, Дамблдор не хотел, чтобы ты использовал эту связь, он хотел, чтобы ты её запер, вот почему ты должен был овладеть Окклеменцией! Иначе Волдеморт может выращивать в твоём сознании ложные картины, помнишь…
— Да помню я, спасибо, — сказал Гарри сквозь стиснутые зубы; он и без рассказа Эрмионы знал, как Волдеморт однажды использовал эту саму собой установившуюся связь между ними, чтобы заманить его в ловушку, и то, что завершилось это смертью Сириуса. Он жалел, что рассказывал о том, что видел и чувствовал; это делало Волдеморта ещё более грозным, словно он стоял прямо за окном; а шрам продолжал болеть, и он боролся с болью: это было как пытаться справиться с приступом тошноты.
Он повернулся спиной к Рону и Эрмионе, притворяясь, что рассматривает старый гобелен с родословным древом Блэков на стене. Тут Эрмиона пронзительно вскрикнула: Гарри вновь выхватил палочку, рывком повернулся и увидел, как серебряный Покровитель пронизывает окно и приземляется на полу перед ними; здесь он собрался в ласку, заговорившую голосом Ронова отца:
— Семья в безопасности, не отвечайте, за нами следят.
Покровитель растаял и исчез. Рон испустил что-то среднее между всхлипом и стоном и упал на диван, Эрмиона упала рядом, схватив его за руку.
— С ними всё хорошо, с ними всё хорошо! — прошептала она, и Рон, чуть не смеясь, обнял её.
— Гарри, — сказал он из-за плеча Эрмионы, — я…
— Нет проблемы, — сказал Гарри; от боли в голове его тошнило. — Это твоя семья, к'нешно, ты переживал. Я тебя понимаю. — Он подумал о Джинни: — Я в самом деле тебя понимаю.
Боль в шраме выросла до предела, он горел, как тогда в Норе, в саду. Гарри еле расслышал, как Эрмиона сказала: — Я не хочу оставаться одна. Может, мы возьмём спальные мешки, которые я захватила, и устроимся на ночь здесь?
Он слышал, как Рон согласился. Он не мог больше бороться с болью. Она его одолевала.
— Я в ванную, — пробормотал он, и вышел из комнаты так быстро, как только мог идти, а не бежать.
Он едва успел: дрожащими руками закрыв за собой дверь на задвижку, он сжал руками свою раскалывающуюся голову и упал на пол; потом во взрыве страдания он ощутил, как ярость, которая не была его яростью, завладела его душой, и увидел длинную комнату, освещённую только светом очага, и огромного Пожирателя Смерти на полу, стонущего и извивающегося, и чью-то тонкую фигуру, стоящую над ним, с палочкой в протянутой руке, а сам он, Гарри, говорил высоким, холодным, беспощадным голосом:
— Что, Роул, добавить, или мы закончим на этом и скормим тебя Нагини? Лорд Волдеморт не уверен, что на этот раз он простит… Ты вызвал меня сюда за этим, рассказать, что Гарри Поттер опять спасся? Драко, ну-ка ещё угости Роула нашим неудовольствием… Делай, или сам ощутишь мой гнев!
В очаге упало полено: языки пламени поднялись, их свет заплясал на перепуганном остроносом лице… чувствуя себя так, словно он вынырнул с большой глубины, Гарри глубоко вздохнул и открыл глаза.
Он лежал, раскинув руки, на холодном полу из чёрного мрамора, почти уткнувшись носом в один из серебряных змеиных хвостов, что поддерживали большую ванну. Гарри сел. Исхудалое, окаменелое лицо Малфоя горело у него перед глазами. Гарри мутило от того, что он увидел — к какой работе сейчас Волдеморт приставил Драко.
По двери резко постучали, и Гарри подскочил, услышав звонкий голос Эрмионы:
— Гарри, тебе зубная щётка нужна? Я принесла.
— Ага, здорово, спасибо, — сказал он, пытаясь говорить как ни в чём не бывало, встал и отпер дверь.
Глава десятая Рассказ Кричера
На следующее утро Гарри, закутанный в спальник на полу гостиной, проснулся рано. Между тяжелыми шторами виднелась узкая полоска неба. Она была холодного, чистого голубого цвета разведённых чернил, что-то между ночью и рассветом, и всё вокруг было тихо, за исключением медленного, глубокого дыхания Рона и Эрмионы. Они лежали на полу рядом, и казались Гарри тёмными тенями. Рона посетил приступ галантности, и он настоял на том, чтобы Эрмиона спала на диванных подушках, так что её силуэт возвышался над Роновым. Её согнутая рука лежала на полу, пальцы были у самых пальцев Рона. Гарри задал себе вопрос, не держались ли они за руки, засыпая. От этой мысли он почувствовал себя странно одиноко.
Он взглянул на тёмный потолок, на затянутый паутиной канделябр. Двадцати четырёх часов не прошло, как он стоял под солнцем у входа в шатёр, готовясь встречать свадебных гостей. Казалось, это было целую жизнь назад. Чего ждать теперь? Он лежал на полу и думал о Разделённых Сутях, об устрашающе сложном задании, которое ему оставил Дамблдор. Дамблдор…
Печаль, владевшая им с момента гибели Дамблдора, теперь ощущалась по другому. Обвинения, которые он услышал на свадьбе от Мюриэль, похоже, поселились в его мозгу как болезнетворные микробы, заражающие его воспоминания о боготворимом волшебнике. Мог ли Дамблдор допустить, чтобы такое случилось? Он что, был вроде Дадли, спокойно наблюдал пренебрежение и жестокое обращение, пока они не касались его самого? Мог ли он повернуться спиной к сестре, которую прятали, как в тюрьме?
Гарри думал о Годриковой Лощине, о могилах там, про которые Дамблдор никогда не упоминал; он думал о загадочных вещах, оставленных без всяких объяснений в завещании Дамблдора, и в темноте нарастало негодование. Почему Дамблдор не сказал ему? Почему не объяснил? Да вообще заботился ли Дамблдор о Гарри? Или Гарри был ничем иным, как орудием, которое шлифуют и оттачивают, но которым просто пользуются, которое не посвящают в смысл дела?
Гарри стало невыносимо лежать в компании одних только горьких мыслей. В отчаянных поисках какого-нибудь занятия, чтобы отвлечься, он вылез из спальника, взял палочку и осторожно вышел из комнаты. На лестничной площадке он прошептал «Люмос», и, светя палочкой, пошёл вверх по лестнице.
На следующей площадке была спальня, которую занимали они с Роном, когда были здесь прошлый раз; он заглянул в неё. Платяной шкаф стоял нараспашку, постельное бельё — сорвано. Гарри вспомнилась перевёрнутая нога тролля внизу. Кто-то обыскивал дом после того, как Орден ушёл. Снэйп? Или, может, Мундугнус, который вволю навытаскивал всего из дома, как до, так и после смерти Сириуса? Взгляд Гарри перешёл к портрету, в котором иногда бывал Финеас Нигеллус Блэк, прапрадед Сириуса, но там было пусто, на портрете был лишь кусок грязной портьеры. Наверно, Финеас Нигеллус проводил ночь в Хогвартсе, в кабинете директора.
Гарри продолжил путь вверх по лестнице, пока не достиг самой верхней площадки, со всего двумя дверями, та, что была прямо напротив него — с табличкой «Сириус». Гарри никогда раньше не заходил в спальню крестного. Толчком он открыл дверь, высоко подняв палочку, чтобы осветить сразу как можно больше. Комната была просторная, и когда-то, наверное, красивая. В ней были большая кровать с резным деревянным изголовьем, высокое окно, прикрытое длинными бархатными занавесками, и канделябр, плотно укутанный пылью; в гнёздах всё ещё были огарки свечей, застывший воск свисал сосульками. Сплошной слой пыли покрывал картины на стенах и изголовье кровати, между канделябром и верхом большого деревянного шкафа растянулась паутина, и когда Гарри вошёл в комнату, то услышал шорох разбегающихся потревоженных мышей.