— Именно что школа! Это был его первый настоящий дом, то, что он там, значило, что он особенный, это значило для него всё, и даже когда он её окончил…
— Это ты о Сам-Знаешь-Ком говоришь? Не о себе часом? — поинтересовался Рон. Он теребил цепочку медальона на своей шее; Гарри посетило желание схватить эту цепочку, и ею Рона придушить.
— Ты говорил нам, что Сам-Знаешь-Кто просил Дамблдора дать ему место в школе, после окончания, — сказала Эрмиона.
— Именно так, — сказал Гарри.
— Но его же не взяли на работу, так ведь? — продолжила Эрмиона. — Так что он никак не мог найти там что-то, принадлежавшее основателям, и спрятать его в школе!
— Ладно, согласен, — признал поражение Гарри. — Забыли про Хогвартс.
Не имея понятия, с чего ещё начать, они отправились в Лондон и, скрываясь под Плащом-невидимкой, искали приют, в котором Волдеморт рос. Эрмиона прокралась в библиотеку и выяснила, что приют много лет как снесли. Они побывали на его месте и увидели многоэтажный деловой центр.
— Можно порыться под фундаментом, — предложила Эрмиона, совсем не искренне.
— Не будет он тут свою Суть прятать, — сказал Гарри. Он всегда это знал. Сиротский приют — отсюда Волдеморт всегда хотел убежать, он никогда бы не спрятал эдесь часть своей души. Дамблдор показал Гарри, что Волдеморт искал для своих тайников места величественные или таинственные; а этот мрачный серый уголок Лондона был невообразимо далёк от Хогвартса, или Министерства, или зданий вроде Гринготтса, колдовского банка, с золочёными дверями и полами из мрамора.
И уж совсем без никакой идеи они отправились дальше по стране, каждую ночь раскидывая свою палатку на новом месте, для безопасности. Каждое утро они удостоверивались, что ликвидировали все следы своего пребывания, и отправлялись на поиски другого уединённого, безлюдного места, телепортировали в леса, в тёмные щели в приморских утёсах, на лиловые вересковые равнины, в предгорья, а однажды — на покрытый галькой берег уединённой бухточки. Каждые двенадцать, примерно, часов они передавали друг другу Разделённую Суть, словно играли в какую-то извращённо-медленную игру, где надо было успеть передать что-то товарищу, прежде чем кончится музыка, потому что расплатой за опоздание были двенадцать часов страха и тревоги.
Шрам у Гарри по-прежнему временами покалывало. Чаще всего это, он заметил, случалось, когда была его очередь носить медальон. Иногда ему не удавалось скрыть свою боль.
— Что там? Что ты видишь? — требовательно спрашивал Рон, когда замечал, что Гарри морщится.
— Лицо, — каждый раз бормотал в ответ Гарри. — Всё то же лицо. Вор, что обокрал Грегоровича.
И Рон каждый раз отворачивался, не пытаясь скрыть разочарования. Гарри знал, что Рон надеется услышать новости о родных и прочих, кто в Ордене Феникса, но, в конце-то концов, он, Гарри, не телевизор, он мог видеть только то, о чём сейчас думает Волдеморт, а не переключать программы, куда самому хочется. И сейчас Волдеморт размышлял без конца о неизвестном юноше с весёлой физиономией, а как этого юношу зовут, и где он, Волдеморт знал не больше Гарри — Гарри был в этом уверен. А как шрам продолжал гореть, и весёлый белобрысый парень всё маячил дразнящей загадкой в мыслях Гарри, то он выучился не показывать ни знака боли или неудобства, потому что его друзья при упоминании вора лишь морщились от досады. Он не мог всерьёз винить их за это, потому что от бесплодных поисков Разделённых Сутей все и так были близки к отчаянию.
Дни складывались в недели, и Гарри начал подозревать, что Рон с Эрмионой повадились беседовать без него, но о нём. Несколько раз они обрывали разговор, когда Гарри входил в палатку, и дважды он случайно заставал их, уединившихся подальше, голова к голове, и говорящих быстро-быстро; оба раза они замолкали, когда соображали, что он подходит, и поспешно делали вид, что пошли за водой или собирают хворост.
Гарри не мог отделаться от мысли, что они только потому согласились пойти с ним в это, как сейчас казалось, бесцельное и бестолковое странствие, что думали, будто у него есть какой-то тайный план, который они узнают, когда будет нужно. Рон не пытался скрыть своё дурное настроение, и Гарри начал опасаться, что и Эрмиона разочарована его жалким руководством. В отчаянии он пытался обдумывать, в каких местах могут находиться оставшиеся Разделённые Сути, но единственное, что приходило ему в голову, это Хогвартс, а как никто не считал это правдоподобным, он прекратил о нём говорить.
Они продолжали странствовать, а кругом накатывалась осень. Палатку теперь ставили на ворохе опавших листьев. Природные туманы соединялись с теми, что напускали дементоры; ко всем бедам прибавились ветер и дождь. То, что Эрмионе всё лучше удавалось определять, какие грибы можно есть, не могло перевесить их бесконечного одиночества, нехватки человеческого общества, полного неведения о том, как идёт война с Волдемортом.
— Моя мать, — сказал Рон как-то вечером, когда они сидели в своей палатке на речном берегу в Уэльсе, — может делать хорошую жратву из ничего.
Он уныло потыкал вилкой в кусок подгорелой до угля рыбы на своей тарелке. Гарри машинально взглянул на Ронову шею и увидел, как и ожидал, поблёскивающую на ней золотую цепочку Разделённой Сути. Гарри ухитрился побороть желание крепко обругать Рона, он же знал, что когда тому придёт время снять цепочку, его настроение понемногу улучшиться.
— Твоя мать не может приготовить еду из воздуха, — сказала Эрмиона, — и никто не может. Пища — первое из пяти Принципиальных Исключений из Гэмпова закона Природных Преобразо…
— Ох, трудно по-человечески сказать? — выговорил Рон, выковыривая кусочек рыбы, застрявший между зубов.
— Сделать хорошую еду из ничего невозможно! Её можно Призвать, если знаешь, откуда, её можно изменить, можно увеличить её количество, если у тебя уже сколько-то её есть…
— Ну, увеличением этого можешь себя не утруждать, такая гадость, — сказал Рон.
— Эту рыбину поймал Гарри, а я сделала с ней, что могла! Я заметила, что почему-то именно мне выпадает готовить еду, подозреваю, потому, что я девушка!
— Нет, потому, что тебя подозревают лучшей в магии! — огрызнулся в ответ Рон.
Эрмиона вскочила, и куски жареной щуки посыпались с её жестяной тарелки на пол.
— Завтра, Рон, можешь взять стряпню на себя, если сможешь найти, из чего, и наколдовать из этого что-нибудь съедобное. А я буду сидеть тут, и кривить рожу, и ныть, и ты увидишь свою персону…
— Заткнитесь! — Гарри вскочил и поднял руки. — Заткнитесь сейчас же!
Эрмиона взъярилась:
— Как ты можешь за него заступаться, он к стряпне и пальцем…
— Эрмиона, тихо, мне кто-то послышался!
Гарри прислушивался изо всех сил, продолжая держать руки поднятыми, показывая друзьям, чтобы те молчали. Потом, сквозь плеск и журчание реки, он снова услышал голоса. Он посмотрел на Плутоскоп — тот не двигался.
— Ты чары Заглушения наложила, точно? — прошептал он Эрмионе.
— Я всё сделала, — прошептала она в ответ, — Заглушение, Отгоняние Магглов, Прозрачарование, все чары. Кто бы там ни был, они нас не услышат и не увидят.
Тяжёлые шаги, шорох, звук скатывающихся камней и сдвинутых сучьев — всё это говорило, что несколько человек пробираются вниз по крутому, заросшему склону к узкой полосе берега, где друзья поставили палатку. Они ждали, вынув палочки. Заклинания, которыми они себя окружили, в почти совершенной темноте должны были надёжно укрыть их от магглов или обычных ведьм и колдунов. Если же там Пожиратели Смерти, то, возможно, их оборону впервые испытает Тёмная магия.
Пришельцы подошли к берегу, и их голоса стали громче, но не разборчивее. Гарри прикинул, что до тех, кому голоса принадлежали, не было и двадцати футов, но шумящая на камнях река не позволяла сказать точнее. Эрмиона схватила бисерную сумочку и принялась в ней рыться; через мгновение она вытащила Ушлые Уши, и бросила по штуке Гарри и Рону. Те поспешно засунули кончики телесного цвета шнурков себе в уши, а другие концы направили из входа в палатку.
Через несколько секунд Гарри услышал усталый мужской голос:
— Тут должны быть форели, или ты считаешь, им ещё не сезон? Ассио форель!
Вдалеке несколько раз плеснуло, а потом послышались шлепки рыбы, падающей в руки. Кто-то одобрительно хмыкнул. Гарри поглубже вдавил Ушлое Ухо в собственное: сквозь журчание реки он определил ещё несколько голосов, но там говорили не по-английски, и вообще ни на каком слышанном им человеческом языке. Это была грубая и немелодичная речь, череда рокочущих гортанных звуков, и говорили, похоже, двое, один чуть пониже и помедленнее другого.
Огонь вспыхнул за брезентом палатки, между палаткой и огнём заходили огромные тени. Вкуснейший запах поджариваемой форели поплыл по воздуху, причиняя танталовы муки. Застучали ножи по тарелкам, и снова послышался первый голос:
— Вот, берите, Грифук, Горнук.
— Гоблины! — губами беззвучно изобразила Эрмиона; Гарри кивнул.
— Спасибо, — хором сказали гоблины по-английски.
— Значит, вы трое уже давно в бегах? — спросил новый, добродушный и приятный голос; он показался смутно знакомым, и Гарри вообразил кого-то упитанного, с весёлой физиономией.
— Шесть недель… семь… забыл, — сказал уставший. — Через пару дней встретил Грифука, а вскоре объединили свои силы и с Горнуком. Хорошо быть хоть в маленькой, да компании. — Разговор прервался, пока ножи скребли по тарелкам, а жестяные кружки поднимались и снова ставились на землю. — А тебя что сорвало с места, Тэд? — продолжил первый говоривший.
— Знал, что за мной придут, — ответил добродушный голос, и Гарри неожиданно понял, кто это: отец Тонкс. — Услышал, что на той неделе Пожиратели Смерти в округу наведывались, и решил, что лучше мне удрать. Я ж отказался регистрироваться как магглорождённый, из принципа, понимаешь, ну и знал, что это только вопрос времени, что когда-нибудь придётся мне смыться. С женой будет всё путём, она чистокровная. А потом я тут встретил Дина, где-то совсем недавно, так, сынок?