— Я думал, что ты так скажешь, — проговорил Гарри. Он не хотел позволить себе выплескивать свой гнев на неё, но спокойный голос давался ему с трудом. — Я думал, что ты скажешь «они были молоды». Им было столько же лет, сколько нам сейчас. И вот здесь мы, рискуем жизнями в борьбе с Тёмными искусствами, а вот там он, тусуется со своим свеженьким лучшим другом, сговаривается, как им установить власть над магглами.
Он больше не мог сдерживать свои чувства, встал и прошёлся, пытаясь остыть.
— Я не пытаюсь защищать, что там Дамблдор написал, — сказала Эрмиона. — Вся эта чушь о «праве властвовать» — то же, что «Магия — сила». Но, Гарри, ведь его мать только что умерла, он остался один-одинёшенек в доме…”
— Один? Он не был один! У него были для компании брат и сестра, его сестра-сквиба, которую он держал взаперти…
— Я не верю в это, — сказала Эрмиона. Она тоже встала. — Что там ни было с той девушкой неладного, я не думаю, что она была сквибой. Дамблдор, каким мы его знали, никогда, никогда бы не позволил…
— Дамблдор, каким мы его считали, что знаем, не хотел покорять магглов силой! — Гарри кричал, его голос разносился над пустынной вершиной холма, и несколько черных дроздов взвились в воздух и с криками закружились под перламутровыми переливами неба.
— Он изменился, Гарри, он изменился! Это ж так ясно! Быть может, он верил во всё это, когда ему было семнадцать, но всю остальную жизнь он посвятил борьбе с Тёмными искусствами! Именно Дамблдор остановил Гринделвальда, именно он всегда поднимал голос в защиту магглов и за права магглорождённых, он с самого начала боролся с Сам-Знаешь-Кем, и умер, пытаясь его повергнуть!
Книга Риты лежала на земле между ними, так что лицо Альбуса Дамблдора печально улыбалось им обоим.
— Гарри, извини, но мне кажется, настоящая причина твоего гнева в том, что Дамблдор никогда сам не рассказывал тебе ничего об этом.
— Может и так! — заорал Гарри, и вцепился пальцами в голову, не зная, пытается ли он сдержать свой гнев, или защититься от груза собственного разочарования. — Смотри, чего он требовал от меня, Эрмиона! Рискуй своей жизнью, Гарри! Снова! И снова! И не жди чтобы я тебе что-то объяснил, просто слепо верь мне, верь, что я знаю, что делаю, доверяй мне даже если я не доверяю тебе! Никогда всей правды! Никогда!
Его голос сорвался от напряжения, и они стояли в белой пустоте, глядя друг на друга, и Гарри чувствовал, что под огромным небом они малы и незначительны как букашки.
— Он любил тебя, — прошептала Эрмиона. — Я знаю, что он любил тебя.
Гарри уронил руки.
— Не знаю, Эрмиона, кого он любил, но точно не меня. Это не любовь — та каша, в которую он меня сунул. С Геллертом Гринделвальдом он делился тем, что он в самом деле думал, в чёртову кучу раз больше чем когда-либо делился со мной.
Гарри подобрал палочку Эрмионы, которую он уронил в снег, и опять уселся у входа в палатку.
— Спасибо за чай. Я докараулю своё до конца. А ты возвращайся в тепло. — Она поколебалась было, но поняла, что Гарри хочет остаться один. Она подобрала книгу и ушла обратно в палатку, но, проходя мимо Гарри, легонько потрепала его по голове. Он зажмурился при её прикосновении, он ненавидел себя за желание, чтобы сказанное ею оказалось правдой, что Дамблдор действительно заботился о нём.
Глава девятнадцатая Серебряная лань
Когда в полночь Эрмиона встала на караульную вахту, шёл снег. Гарри спал неспокойным, обрывочным сном, в котором появлялась и исчезала Нагини — в первый раз она выползла из венка рождественских роз. Он то и дело просыпался в страхе, уверенный, что кто-то зовёт их издалека, принимающий шум ветра, хлещущего по палатке, за чьи-то шаги или голоса.
В конце концов он поднялся в темноте и вышел к Эрмионе, которая, пристроившись у входа в палатку, читала при свете палочки Историю магии. Снег валил густо, и Эрмиона с радостью приняла предложение Гарри утром упаковаться и убраться отсюда пораньше.
— Нам надо куда-нибудь, где не так открыто, — согласилась Эрмиона; она дрожала, натягивая свитер поверх пижамы. — Мне всё казалось, что я слышу, как кто-то снаружи ходит. Я даже раз или два подумала, что кого-то вижу.
Гарри прервал на секунду натягивание джемпера, чтобы взглянуть на молчащий недвижный Плутоскоп на столе.
— Наверняка я всё это вообразила, — сказала Эрмиона, тем не менее нервничая. — Снегопад в темноте — от него всякое чудится… Но, может, нам лучше телепортировать под Плащом-невидимкой, просто на всякий случай?
Через полтора часа — палатка убрана, Разделённая Суть на шее у Гарри, а Эрмиона сжимает бисерную сумочку — они телепортировали прочь. Обычное удушье охватило их, ноги Гарри расстались со снегом, потом крепко ударились обо что-то, что казалось промёрзшей землей, укрытой листьми.
— Где это мы? — спросил он, видя вокруг опять сплошные деревья; Эрмиона в это время открыла сумочку и начала вытягивать из неё шесты для палатки.
— Лес Дина. Мы тут с мамой и папой как-то отдыхали на природе.
Тут тоже вокруг на деревьях снег лежал, и жгло холодом, но, по крайней мере, тут не было ветра. Они провели почти весь день в палатке, пристроившись для тепла поближе к очень полезному ярко-голубому огоньку, который можно было убирать в кувшин; Эрмиона была мастерицей его устраивать. Гарри чувствовал себя так, словно он выздоравливал после короткой, но тяжёлой болезни, заботливость Эрмионы усиливала это ощущение. К вечеру снежные хлопья опять поплыли по воздуху, и даже их укрытую прогалину припорошило свежим снегом.
После двух ночей недосыпа чувства Гарри были напряжённее обычного. Они по такому краешку спаслись из Годриковой Лощины, что Волдеморт казался как-то ближе, чем ранее, ещё грознее. Когда опять стемнело, Гарри не согласился с предложением Эрмионы покараулить, и велел ей отправляться спать.
Гарри вытащил старую диванную подушку ко входу в палатку, и уселся на ней, надев на себе все, какие у него были, свитера, но всё-таки дрожа от холода. Час от часу тьма сгущалась, пока не стала совершенно непроглядной. Гарри уже собрался было взять Карту Грабителя, и немножко последить за точкой Джинни, но вспомнил, что сейчас рождественские каникулы, и Джинни, наверное, вернулась в Нору.
Лесной простор словно усиливал каждое крошечное движение. Гарри понимал, что лес полон всякой живности, но он желал, чтобы вся она замерла и заткнулась, что ли, чтобы он не путал их невинное копошение и беготню со звуками, которые могли возвещать иные, зловещие движения. Он вспомнил шуршание плаща по опавшей листве, много лет назад, и тут же подумал, что вновь его слышит — прежде чем мысленно одёрнул себя. Их защитные чары уже не один месяц работают; с чего бы им сейчас сломаться? И всё-таки он не мог отбросить ощущения, что этой ночью что-то не так.
Несколько раз он рывком выпрямлялся, и его шея болела, потому что он, оказывается, уснул, неловко привалившись к боку палатки. Ночная тьма достигла такой бархатной черноты, словно он завис в нигде, между исчезновением и появлением при телепортации. Он как раз поднял руку к лицу, проверить, можно ли разглядеть пальцы, когда это случилось.
Яркий серебряный свет вспыхнул прямо перед ним, двигаясь среди деревьев. Какой бы ни был его источник, но двигался он бесшумно. Огонь, казалось, просто плыл сюда.
Гарри — голос замёрз у него в горле — вскочил на ноги и поднял палочку Эрмионы. Он зажмурился, потому что свет — деревья на его фоне были чёрными силуэтами — стал ослепительным, и всё это приближалось…
А потом то, что было источником света, вышло из-за дуба. Это была лань из белого серебра, ослепительно-яркая, как луна, она беззвучно шла по земле, и не оставляла следов на чистом свежем снегу. Она шагнула к Гарри, высоко подняв свою прекрасную голову с большими глазами под длинными ресницами.
Гарри смотрел на это создание, полный удивления, не перед странностью его, а перед тем, насколько оно ему необъяснимо знакомо. Он чувствовал, что ждал его появления, но что он позабыл — до этого самого мгновения — что они условились о встрече. Его намерение позвать Эрмиону, столь сильное только что, пропало. Он знал, жизнью мог поручиться, что лань пришла к нему, к нему одному.
Несколько долгих мгновений они смотрели друг на друга, потом лань повернулась и пошла прочь.
— Нет, — сказал Гарри, и его голос от долгого молчания срывался. — Вернись!
Но лань словно нарочно продолжала уходить под деревья, и скоро её сияние перечеркнули чёрные толстые стволы. Гарри колебался одну шаткую секунду. Осторожность бормотала, что это может быть уловка, приманка, ловушка. Но чувство, подавляющее всё чувство говорило ему, что это не Тёмная магия. И он пошёл вдогонку.
Снег хрустел у него под ногами, но лань шла среди деревьев без звука, ведь она была только светом. Глубже и глубже в лес уводила она его, и Гарри шёл быстро, уверенный, что когда она остановится, то позволит ему подойти. И тогда она заговорит, и голос поведает ему, что он должен знать.
Наконец лань остановилась. Она ещё раз повернула к Гарри свою прекрасную голову, и он бросился бегом, вопрос горел в нём, но только он разжал губы, чтобы его задать, как лань исчезла.
Хотя её поглотила тьма, её горящий образ отпечатался у него на сетчатке, он мешал смотреть, ярчал, когда Гарри опускал веки, сбивал с направления. Теперь пришёл страх: её присутствие означало безопасность.
— Люмос! — прошептал Гарри, и кончик палочки засветился.
Образ лани бледнел с каждым морганием его глаз, пока он стоял, прислушиваясь к лесным шумам, далёкому скрипу веток, мягкому шороху снега. На него сейчас нападут? Она заманила его в засаду? Это ему кажется, что кто-то стоит за пределами света его палочки, и следит за ним?
Он поднял палочку повыше. Никто не выбежал к нему, и вспышка зелёного света не полыхнула из-за дерева. Зачем, тогда, привела его лань на это место?
Что- то блеснуло в свете палочки, и Гарри рванулся туда, но там был только маленький замёрзший пруд, его чёрная, в трещинах, поверхность искрилась, когда Гарри поднял палочку повыше, чтобы его осмотреть.