— Я собираюсь его открыть, — сказал Гарри, — а ты его рази. Только сразу, лады? Потому что, то, что там внутри, оно будет драться. Кусочек Ребуса в дневнике пытался меня убить.
— Как ты собираешься его открывать? — спросил Рон. Вид у него был перепуганный.
— Попрошу его открыться, по-змеиному, — сказал Гарри. Ответ пришёл ему на язык с такой готовностью, словно Гарри где-то в глубине давно его знал; может, недавняя схватка с Нагини заставила его это понять. Он смотрел на изогнутое змейкой «С», выложенное поблёскивающими зелёными камешками: было очень просто вообразить его крошечной змейкой, свернувшейся на холодном камне.
— Нет! — сказал Рон. — Не открывай его! Я серьёзно!
— Почему нет? — спросил Гарри. — Надо избавиться от этой проклятой штуки, уже который месяц…
— Я не могу, Гарри, я серьёзно… лучше ты…
— Но почему?
— Потому что эта штука плохо на меня влияет! — сказал Рон, отступая от медальона на камне. — Мне нельзя её касаться! Это меня не извиняет, ну, что я там сделал, но от неё мне хуже, чем тебе или Эрмионе, из-за неё я думаю всякое… то есть, я это и так думал, но от неё ещё хуже. Мне не объяснить, но когда я снял эту штуку, моя голова стала на место, и опять связаться с этой поганью… Гарри, я этого не могу!
Он отступил ещё дальше, мотая головой, волоча меч.
— Ты сможешь это сделать, — сказал Гарри, — сможешь! Ты только что достал меч. Я знаю, это тебе назначено им действовать. Пожалуйста, разделайся с этой штукой, Рон.
Звук его имени, казалось, взбодрил Рона. Он сглотнул, потом, по-прежнему сопя своим длинным носом, снова подошёл к камню.
— Скажи мне, когда, — с трудом выговорил он.
— На счёт «три», — сказал Гарри, глядя на медальон, щурясь, сосредоточиваясь на букве «С», воображая её змеёй, а то, что было в медальоне, топталось, словно пойманный таракан. Его можно было пожалеть — если бы ссадину на шее у Гарри прекратило жечь.
— Раз… два… три… откройся.
Последнее слово было шипением и ворчанием, и золотые дверцы медальона распахнулись с лёгким щелчком.
Под каждым из стеклянных окошек мигал живой глаз, тёмный и красивый, какими были глаза Тома Ребуса, пока он не превратил их в красные, со зрачками-щёлочками.
— Коли, — сказал Гарри, крепко удерживая медальон на камне.
Рон трясущимися руками поднял меч: острие заплясало над неистово бегающими глазами, и Гарри крепко сжал медальон, собирая всю свою храбрость, наяву воображая, как из пустых окошек хлещет кровь.
Потом из Разделённой Сути раздался шипящий голос:
— Я видел твоё сердце, и оно моё.
— Не слушай его, — хрипло сказал Гарри. — Коли!
— Я видел твои мечты, Рональд Висли, и я видел твои страхи. Всё, чего ты желаешь, может сбыться, но и всё, чего ты страшишься — тоже…
— Коли! — крикнул Гарри; его голос эхом отдался в лесу, остриё меча задрожало, и Рон уставился в глаза Тома Ребуса.
— Нелюбимый всегда, нелюбимый матерью, которая мечтала о дочери… Нелюбимый сейчас, нелюбимый девушкой, которая предпочла твоего друга… Всегда второй, вечно в тени…
— Коли его, Рон, давай! — истошно заорал Гарри: он чувствовал, как трепещет медальон у него в руках, и в страхе ждал, что сейчас произойдёт. Рон поднял меч ещё выше, и когда он сделал это, глаза Ребуса полыхнули ярко-красным.
Из обоих окошек медальона, из обоих глаз, поднялись как цветы, как причудливые пузыри, головы Гарри и Эрмионы, странно искажённые.
Рон потрясённо взвыл и отскочил подальше, а из медальона вырастали фигуры, сперва по плечи, потом по пояс, потом по колени, пока они не встали на медальоне, словно два дерева из одного корня, качаясь над Роном и настоящим Гарри, который отдёрнул пальцы от медальона, внезапно раскалившегося добела.
— Рон! — завопил Гарри, но Гарри-Ребус заговорил голосом Волдеморта, и Рон, словно загипнотизированный, уставился ему в лицо.
— Зачем ты вернулся? Нам было лучше без тебя, счастливее без тебя, мы радовались, что тебя нет… Мы смеялись над твоей глупостью, твоей трусостью, твоими претензиями…
— Претензиями! — эхом подхватила Эрмиона-Ребус, которая была много красивее, но и много страшнее, чем настоящая Эрмиона; она качалась, похохатывая, перед Роном, который казался охвачен ужасом, но не мог оторвать от неё взгляда, бессильно опустив руку с мечом. — Кому было дело до тебя, кому могло быть дело до тебя, если тут был Гарри Поттер? Что ты сделал такого, в сравнении с Избранным? Что ты вообще такое, в сравнении с Мальчиком-Который-Выжил?
— Рон, бей его, БЕЙ! — взвыл Гарри, но Рон не шевельнулся. Его глаза были широко открыты, и Гарри-Ребус и Эрмиона-Ребус отражались в них, их волосы мотались, как пламя, их глаза светились красным, их голоса поднимались злым хором.
— Твоя мать призналась, — глумился Гарри-Ребус, под усмешки Эрмионы-Ребуса, — что она предпочла бы иметь меня своим сыном, была бы рада обменять…
— Почему бы и не предпочесть его, какая женщина тебя захочет, ты ничто, ничто, ничто перед ним, — нараспев протянула Эрмиона-Ребус, вытянулась, как змея, и обвилась вокруг Гарри-Ребуса, крепко его обняв; их губы встретились.
На земле, перед ними, лицо Рона наполнилось злостью. Он дрожащими руками высоко поднял меч.
— Давай, Рон! — взвыл Гарри.
Рон взглянул на него, и Гарри почудился в его глазах алый отсвет.
— Рон…?
Меч сверкнул, метнувшись вниз: Гарри откинулся в сторону с его пути, и был лязг металла, и долгий, затихающий стон. Гарри извернулся вокруг себя, оскользаясь на снегу, палочка наготове для защиты, но биться было не с кем.
Чудовищные версии его самого и Эрмионы исчезли: был только Рон, с мечом в ослабевшей руке, глядящий вниз, на расколотые остатки медальона на плоском камне.
Медленно Гарри пошёл к нему, толком не зная, что сказать или сделать. Рон тяжело дышал; его глаза уже не были красными, а нормальными, голубыми; и в них были слёзы.
Гарри наклонился, притворяясь, что не видит этого, и подобрал сломанную Разделённую Суть. Рон пробил стёкла в обоих окошках: глаза Ребуса пропали, и грязная шёлковая подкладка медальона слегка дымилась. Того, что обитало в Разделённой Сути, не стало, издевательство над Роном было его последним деянием. Звякнул выроненный Роном меч. Рон бессильно опустился на колени, и сжал голову руками. Он дрожал, но, как сообразил Гарри, не от холода. Гарри сгрёб обломки медальона в карман, присел рядом с Роном и осторожно положил руку ему на плечо. Он принял за добрый знак, что Рон руку не сбросил.
— После того, как ты ушёл, — сказал он негромко, благодарный тому, что лица Рона ему не видно, — она неделю плакала. Может, и больше, только она не хотела, чтобы я видел. Сколько было ночей, когда мы вообще не разговаривали. С твоим уходом…
Он не мог закончить; только сейчас, когда Рон опять был здесь, Гарри по-настоящему понял, чем было для них его отсутствие.
— Она мне как сестра, — продолжил он. — Я люблю её, как сестру, и, полагаю, она ко мне относится в этом же роде. Так всегда было. Я думал, ты знаешь.
Рон не отозвался, но отвернулся от Гарри и шумно вытер нос о рукав. Гарри снова поднялся на ноги и пошёл туда, где в нескольких шагах от них валялся Ронов огромный рюкзак, брошенный, когда Рон побежал к пруду, чтобы не дать Гарри утонуть. Он взвалил его себе на спину и пошёл назад к Рону, который при приближении Гарри тоже поднялся, глаза красные, но в остальном взявший себя в руки.
— Извини, — сказал он напряжённо. — Извини, что я ушёл. Я понимаю, я был… был…
Он оглянулся в темноту, словно надеясь, что достаточно мерзкое слово само прилетит, заклеймить его.
— Ну ты как сегодня ночью с этим разделался, — сказал Гарри. — Достал меч. Прикончил Разделённую Суть. Меня спас.
— Тебя послушать, так я много круче, чем на деле, — пробормотал Рон.
— Такие вещи, когда о них слушаешь, всегда выходят круче, чем на деле, — сказал Гарри. — Я тебе это уже который год втолковываю.
Не сговариваясь, они шагнули друг к другу и обнялись, Гарри стиснул в пальцах мокрую куртку на спине Рона.
— А теперь, — сказал Гарри, когда они расцепились, — всё, что нам надо, это отыскать палатку.
Но это не составило труда. Хотя путь через лес вслед за ланью казался долгим, путь назад, рядом с Роном, оказался на удивление коротким. Гарри не терпелось разбудить Эрмиону, и он быстро и возбуждённо нырнул в палатку; Рон чуть-чуть замешкался.
После пруда и леса внутри было восхитительно тепло; свет был только от голубого, как колокольчики, огня в чашке на полу. Эрмиона крепко спала, свернувшись в комок под одеялами, и не ворохнулась, пока Гарри не позвал её по имени несколько раз.
— Эрмиона!
Она пошевелилась, потом быстро села, отбрасывая с лица волосы.
— Что случилось? Гарри? С тобой всё в порядке?
— Ещё как, всё путём. Больше чем путём, просто классно. Тут кое-кто пришёл.
— О чём ты? Кто…?
Она увидела Рона; он стоял, держа меч, и с его одежды капало на протёртый до основы ковёр. Гарри отступил в угол потемнее, скинул Ронов рюкзак, и попытался слиться с полотном палатки.
Эрмиона соскользнула с койки и пошла к Рону шагом лунатика, не сводя глаз с его бледного лица. Она остановилась прямо перед ним, рот полуоткрыт, глаза бешеные. Рон попробовал улыбнуться и приподнял руки…
Эрмиона подалась вперёд и начала колотить его вовсюда, куда только могла дотянуться.
— Ох… ой… отстань! Что ты…? Эрмиона… ОЙ!
— Ты — сущая — задница — Рональд — Висли!
Она отмечала каждоё слово ударом; Рон отступал перед ней, прикрывая голову.
— Приполз — назад — сюда — через — недели — и недели — ой, где моя палочка?
Её вид показывал, что она готова вырвать её у Гарри из рук, и он среагировал инстинктивно:
— Протего!
Невидимый щит раскинулся между Роном и Эрмионой. Сила заклинания толкнула Эрмиону спиной на пол. Она тут же вскочила, выплёвывая попавшие в рот волосы.