— Я ещё решения не приняла, — донёсся из-под одеял приглушённый голос Эрмионы, но Гарри видел, как Рон улыбается, вытягивая из рюкзака свою бордовую пижаму.
Глава двадцатая Ксенофилиус Лавгуд
Гарри не ждал, что гнев Эрмионы усохнет за ночь, и поэтому не удивился, что на следующее утро она общалась в основном презрительными взглядами и нарочитым молчанием. В ответ Рон принимал в её присутствии неестественно унылый вид, как явный знак непрекращающегося раскаяния. В итоге, когда они все трое были рядом, Гарри чувствовал себя как на бедняцких похоронах, где он единственный не был штатным плакальщиком. В те же немногие минуты, когда Рон оказывался вдвоём с Гарри (отправляясь за водой или обшаривая подлесок в поисках грибов), он становился весёлым до неприличия.
— Кто-то помогает нам, — всё повторял он, — кто-то послал ту олениху, кто-то на нашей стороне, одной Сути крышка, дружище!
После сокрушения медальона они с обновлённой уверенностью пустились обсуждать возможное местонахождение остальных Разделённых Сутей, пусть они уже столько раз обсуждали это раньше. Гарри был полон надежд, уверенности, что за первым прорывом последуют и другие. Надутый вид Эрмионы не мог испортить его лучезарного настроения: неожиданный взлёт их удачи, появление загадочной лани, обретение меча Гриффиндора и, самое главное, возвращение Рона — Гарри был так счастлив, что с огромным трудом поддерживал строгость на лице.
Ближе к вечеру они с Роном опять сбежали от сулящего грозы общества Эрмионы и, под предлогом сбора в голых кустах несуществующей черники, продолжили нескончаемый обмен новостями. Гарри наконец смог рассказать Рону полную историю своих с Эрмионой странствий, вплоть до полной версии событий в Годриковой Лощине; теперь Рон посвящал Гарри во всё, что он за недели своего отсутствия разузнал о широком волшебном мире.
— …и как вы узнали про Табу? — спросил он Гарри, после рассказа об отчаянных попытках магглорождённых ускользнуть от Министерства.
— Про что?
— Вы с Эрмионой прекратили называть Сам-Знаешь-Кого по имени!
— Ах, да! Ну, просто подцепили дурную привычку, — сказал Гарри. — Но для меня не проблема назвать его Вол…
— НЕТ! — взревел Рон, так, что Гарри отскочил в кусты, а Эрмиона (у входа в палатку, носом в книгу) скривилась, глядя на них. — Прости, — Рон помог Гарри выпутаться из ежевики, — но это имя заклято, Гарри, они так народ выслеживают! Если произнести это имя, ломаются защитные чары, получается что-то вроде магической встряски… это вот так они нашли нас на Тоттенхэм Корт!
— Потому что мы говорили его имя?
— Точно! И надо отдать им должное, умно придумано. Ведь только люди, которые всерьёз готовы ему противостоять, ну как Дамблдор, решаются его говорить. Вот они и сделали это имя Табу, всякий, кто его скажет, оставит след… простенький способ вычислять членов Ордена! Они чуть не схватили Кингсли…
— Ты серьёзно?
— Ага, Билл говорит, на него насела куча Пожирателей Смерти, но он пробился. Он сейчас в бегах, совсем как мы. — Рон задумчиво почесал подбородок кончиком палочки. — Как ты считаешь, это не Кингсли послал ту лань?
— Его Покровитель — рысь, помнишь, мы на свадьбе видели?
— Ох да…
Они ещё прошли по кустам, подальше от палатки и Эрмионы.
— Гарри… ты не считаешь, что это мог быть Дамблдор?
— Дамблдор что?
Рон, с немного смущённым видом, тихо сказал: — Дамблдор… ну, лань? Я имею в виду, — Рон следил за Гарри краешком глаза, — настоящий меч был у него последнего, так ведь?
Гарри не стал смеяться над Роном, потому что слишком хорошо понял, почему тот запнулся, задавая вопрос. Мысль, что Дамблдор сумел вернуться к ним, что он приглядывает за ними, была невыразимо успокаивающей. Он помотал головой.
— Дамблдор мёртв, — сказал он. — Я видел, как это было, я видел тело. Он определённо умер. И вообще, его Покровитель — феникс, не лань.
— Покровители же меняются, почему этот не может? — сказал Рон. — У Тонкс ведь изменился, разве не так?
— Ага, но если Дамблдор живой, почему он не показывается? Почему он просто не вручил нам меч?
— Без понятия, — сказал Рон. — Может, потому же, почему он не отдал тебе меч, пока был жив? Потому же, почему он оставил тебе старый Снитч, а Эрмионе — книжку детских сказок?
— Так почему? — спросил Гарри, поворачиваясь лицом к лицу с Роном; ему отчаянно был нужен ответ.
— Ну не знаю, — сказал Рон. — Иногда мне казалось, когда мне было хреновато, что он просто шутил… или хотел сделать всё ещё покруче. Но я больше так не думаю, совсем. Он знал, что делал, когда дал мне Гасилку, так ведь? Он… — уши у Рона стали ярко-красными; сам он, казалось, был поглощён созерцанием пучка травы, который он шевелил ногой, — …ну, он, должно быть, знал, что я от вас сбегу.
— Нет, — поправил его Гарри, — он должен был знать, что ты всегда захочешь вернуться.
Рон был явно благодарен за это, но всё равно оставался подавленным. Отчасти чтобы сменить тему, Гарри сказал: — Кстати, о Дамблдоре. Ты слышал, что о нём Москита написала?
— Ещё бы, — сразу ответил Рон. — Об этом кругом много говорили. К'нешно, иди всё по-другому, это были бы забойные новости — Дамблдор в корешах с Гринделвальдом, но сейчас это — для тех, кто не любил Дамблдора — только повод посмеяться, а для всех тех, кто считал его классным парнем, это вроде пощёчины. По мне же, это всё не так уж важно. Он же тогда был совсем молодой…
— Нам ровесник, — сказал Гарри, точно так же, как он возразил Эрмионе, и что-то в его лице заставило Рона догадаться, что продолжать эту тему не стоит.
В кусту ежевики перед ними сидел, в середине промёрзшей паутины, большой паук. Гарри нацелился в него палочкой, которую Рон дал ему прошлой ночью, и которую позже Эрмиона соблаговолила исследовать и определить, что она сделана из тёрна.
— Энгоржио.
Паук вздрогнул и чуть-чуть закачался в паутине. Гарри попробовал ещё раз. Теперь паук чуть-чуть увеличился.
— Прекрати, — отрывисто сказал Рон, — извиняюсь, что сказал, что Дамблдор был молодой, лады?
Гарри забыл Ронову ненависть к паукам.
— Прости… Редуцио.
Паук не уменьшился. Гарри посмотрел на терновую палочку. Сегодня у него каждое простенькое заклинание, которое он пытался с её помощью совершить, выходило слабее, чем те, которые он творил со своей фениксовой палочкой. Эта, новая, ощущалась навязчиво чужой, как если бы к запястью были пришиты чьи-то ладонь с пальцами, вместо своих.
— Тебе просто нужна практика, — сказала Эрмиона, которая бесшумно подошла к ним сзади, и теперь с тревогой наблюдала, как Гарри пытается увеличивать и уменьшать паука. — Тут, Гарри, всё дело в уверенности.
Гарри понял, почему ей хочется, чтобы у него всё было в порядке: она продолжала чувствовать себя виноватой, из-за поломки его палочки. Он прикусил ответ, готовый сорваться с его губ, что если дело, по её мнению, не в палочке, то она может терновую палочку забрать себе, а ему отдать свою. Но, страстно желая, чтобы все они снова стали друзьями, он согласился; но когда Рон на пробу улыбнулся Эрмионе, она ушла, задрав нос, и снова скрылась за книгой.
Когда стемнело, все трое вернулись в палатку, и Гарри пошёл караулить, в первую вахту. Сидя перед входом, он терновой палочкой пробовал заставить летать мелкие камешки у себя под ногами; но магия получалась по-прежнему не такой сильной, как раньше, и какой-то неуклюжей. Эрмиона лежала на койке и читала, а Рон, после многих нервных взглядов на неё, вынул из рюкзака маленький радиоприёмник в деревянном корпусе и стал пытаться его настроить.
— Тут есть одна программа, — сказал он Гарри, понизив голос, — которая даёт новости, какие они есть. Все остальные на стороне Сам-Знаешь-Кого, и рулят вслед за Министерством, но вот эта… погоди, это надо слышать, это здорово. Только она бывает не каждую ночь, им приходится менять место, чтобы их не засекли, и чтобы настроиться, нужен пароль… Беда в том, что последний раз я его прозевал…
Он легонько барабанил палочкой по приёмнику и наугад шептал всякие слова. То и дело он незаметно взглядывал на Эрмиону, очевидно опасаясь взрыва негодования, но она обращала на него внимания не больше, чем если бы его тут вообще не было. Так минут с десять Рон барабанил и бормотал, Эрмиона переворачивала страницы, а Гарри продолжал упражняться с терновой палочкой.
Наконец Эрмиона слезла с койки. Рон тут же перестал стучать.
— Если тебе мешает, я не буду, — нервно сказал он Эрмионе.
Эрмиона не снизошла до ответа, но направилась прямо к Гарри.
— Нам надо поговорить, — объявила она.
Гарри посмотрел на книгу, которую она держала: Жизнь и ложь Альбуса Дамблдора.
— О чём? — спросил он с дурным предчувствием. В его голову влетела мысль, что ведь в книге есть глава о нём; а он не был уверен, что рвётся прослушать Ритину версию своих отношений с Дамблдором. Но ответ Эрмионы оказался совершенно неожиданным:
— Я хочу отправиться повидать Ксенофилиуса Лавгуда.
Гарри уставился на неё:
— Не понял?
— Ксенофилиус Лавгуд, отец Луны. Я хочу пойти поговорить с ним!
— Э… зачем?
Она глубоко вздохнула, словно брала себя в руки, и сказала: — Из-за этого знака, знака из Барда Бидла. Посмотри сюда!
Она сунула Жизнь и ложь Альбуса Дамблдора под нос не особенно желающему смотреть Гарри, и он увидел фотографию письма Дамблдора Гринделвальду, написанного тонким, лёгким Дамблдоровым почерком. Гарри было отвратительно видеть бесспорное доказательство того, что Дамблдор действительно писал эти слова, Что это не выдумка Риты.
— Подпись! — сказала Эрмиона. — Гарри, взгляни на подпись!
Он повиновался. Какое-то мгновение он совершенно не понимал, о чём говорит Эрмиона, но, присмотревшись внимательнее при свете своей палочки, он увидел, что Дамблдор заменил А в «Альбусе» крошечным повторением того же треугольного значка, что был нарисован в