— Что ты скажешь? — спросил он у Эрмионы.
— Ох, Гарри, — устало сказала она, — это целый воз ерунды. Этот знак на самом деле не может этого обозначать. Это всё его свих на эту тему. Только время зря потратили.
— Полагаю, такому человеку в самый раз ловить Складкорогих Стеклопов, — заметил Рон.
— Ты тоже в это не веришь? — спросил его Гарри.
— Неа, это ж просто одна из тех сказочек, что рассказывают малышне, в поучение. Что, не похоже? Ни во что такое не ввязывайся, не задирайся, не возись с тем, чего лучше не трогать! Не высовывайся, занимайся своим делом, и всё будет путём! Если подумать, — добавил Рон, — может, это о том, почему палочки из бузины считаются несчастливыми.
— Это о чём ты?
— Примета такая, поговорка, каких много. «Родишься в мае — выйдешь за маггла», «Заклятие в сумерки сильно до полуночи»,[6] «С бузинной палочкой в люди не выбьешься». Наверняка вы слышали. Моя мама так ими и сыпет.
— Нас с Гарри растили магглы, — напомнила ему Эрмиона. — Нас учили другим приметам. — Она глубоко вздохнула: из кухни поплыл едковатый запах. Единственным полезным следствием её раздражения из-за Ксенофилиуса было то, что она забыла злиться на Рона. — Я думаю, ты прав, — сказала она ему. — Это просто нравоучительная история, о том, что самый лучший подарок тот, который ты сам выбрал…
И все трое сказали одновременно: Эрмиона — «плащ», Рон — «палочка», а Гарри — «камень».
И посмотрели друг на друга в удивлении.
— Предполагается, что надо сказать «плащ», — объявил Рон Эрмионе, — но зачем тебе невидимость, если есть палочка. Непобедимая палочка, пойми, Эрмиона!
— У нас уже есть Плащ-невидимка, — сказал Гарри.
— И он нам много раз помогал, если вы не забыли, — сказала Эрмиона. — А палочка, она будет притягивать несчастья…
— Только если ты будешь разоряться о ней, — возразил Рон. — Только если ты будешь настолько туп, что будешь везде отплясывать с ней, и распевать: «У меня непобедимая палочка, а ну пойдём выйдем, если думаешь, что такой крутой». Но пока ты не разеваешь варежку…
— Оно так, но сможешь ты варежку-то не разевать? — спросила Эрмиона с сомнением. — Единственная правдивая вещь, которую он нам рассказал, это что уже сотни лет ходят истории о сверхмощных палочках.
— Точно ходят? — спросил Гарри.
Эрмиона посмотрела на них с возмущением: выражение настолько до умиления знакомое, что Гарри и Рон ухмыльнулись друг другу.
— Палочка Пагубы, Роковая Палочка, они проходят под разными именами через столетия, обычно ими владели Тёмные маги, и кичились этим.
Профессор Биннс упоминал некоторых из них, но… впрочем, всё это ерунда. Палочки не сильнее тех волшебников, что ими орудуют. Иные волшебники любят хвастать, что их палочки сильнее и ловчее, чем у других.
— Но почему ты знаешь, — сказал Гарри, — что эти палочки — Палочка Пагубы и Роковая Палочка — не одна и та же палочка, за столетия называвшаяся по-разному?
— Что, если это в самом деле Бузинная палочка, сработанная Смертью? — сказал Рон. Гарри рассмеялся: от всего этого ему в голову пришла странная идея, просто смешная. Его собственная палочка, напомнил он себе, была из падуба, не из бузины, и сработал её Олливандер — что бы она ни выделывала в ту ночь, когда Волдеморт гнался за ним по небу; и будь она непобедимая, как тогда она бы сломалась?
— Так почему ты бы взял камень? — спросил его Рон. — Ну, если бы можно было возвращать людей, мы бы вернули Сириуса… Дикого Глаза… Дамблдора… моих родителей… — Ни Рон, ни Эрмиона не улыбнулись.
— Но, согласно Бидлу-Барду, они не вернутся, так ведь? — сказал Гарри, думая о повести, которую они только что слушали. — Мне не кажется, что должно быть полным-полно других историй о камне, который подымает мёртвых, ведь так? — спросил он у Эрмионы. — Нет, — печально ответила она. — Мне не верится, что кто-нибудь, кроме мистера Лавгуда, будет тешить себя такой возможностью. Наверное, Бидл взял идею от Философского Камня; понимаешь, вместо камня, делающего бессмертным, камень, чтобы возвращать мёртвых. — Запах из кухни стал сильнее. Это было, словно горели подштанники. Гарри задумался, сможет ли он съесть из того, что там готовит Ксенофилиус, достаточное количество, чтобы проверить своё впечатление.
— Но, всё-таки, как насчёт Плаща? — медленно проговорил Рон. — Тебе не кажется, что это правда? Я так привык пользоваться Гарриным плащом, и что он такой хороший, что никогда об этом не задумывался. Я никогда не слыхал о таком, как у Гарри. Он такой надёжный. Нас ни разу под ним не заметили…
— Конечно не заметили… Рон, мы же невидимые, когда под ним!
— Но всё, что он там говорил о других плащах, а они, знаешь, не по десятку на Кнут продаются, это ж правда! Мне раньше не приходило в голову, но я слышал всякое, про то, как на них чары от старости снашиваются, как они рвутся от заклинаний, так что получаются дырки; а Гаррин плащ ещё его папа носил, он точно не новенький, но он просто… идеальный!
— Да, Рон, всё верно, но всё-таки камень…
Пока они спорили шёпотом, Гарри пошёл обходить комнату, слушая вполслуха. Дойдя до винтовой лестницы, он без особого любопытства взглянул наверх, на следующий этаж, и тут же был поражён. С потолка верхней комнаты на его смотрело его собственное лицо. Через миг он с недоумением сообразил, что это не зеркало. Заинтересованный, он начал подниматься по ступенькам.
— Гарри, что ты делаешь? По-моему, нам не следует тут всё осматривать, без него!
Но Гарри уже поднялся на следующий этаж. Луна украсила потолок своей спальни пятью прекрасно нарисованными портретами: Гарри, Рон, Эрмиона, Джинни, и Невилл. Они не двигались, как двигались портреты в Хогвартсе, но всё равно в них была какая-то магия. Гарри казалось, что они дышат. По росписи вилось что-то вроде золотой цепи, связывая всех воедино, но, внимательно разглядывая роспись с минуту, Гарри понял, что звенья цепи — это одно-единственное слово, тысячу раз повторённое золотыми чернилами: друзья… друзья… друзья…
Гарри ощутил взрыв признательности и симпатии к Луне. Он оглядел комнату. Рядом с кроватью была большая фотография маленькой Луны и женщины, очень на неё похожей. Они крепко обнимались. Луна на фото была гораздо более ухоженной, чем Гарри когда-либо доводилось видеть в жизни. Фотография была в пыли; эта странность задела Гарри. Он посмотрел вокруг внимательнее. В комнате что-то было не так. Бледно-голубой ковёр тоже в густой пыли. Платяной шкаф стоит нараспашку, и одежды в нём нет. Постель холодная, неуютная какая-то, словно в ней уже которую неделю не спали. В ближайшем окне, на фоне кроваво-красного неба, паутина.
— Что-то не так? — спросила Эрмиона, когда Гарри спустился по лестнице, но прежде чем он смог ответить, из кухни поднялся Ксенофилиус, неся поднос теперь уже с мисками.
— Мистер Лавгуд, — спросил Гарри, — где Луна?
— Простите?
— Где Луна?
Ксенофилиус замер на верхней ступеньке.
— Я… я уже вам говорил. Она там, у Нижнего Моста, удит Плимпов.
— Тогда почему у вас на подносе только четыре прибора?
Ксенофилиус попытался заговорить, но не издал не звука. Слышен был только непрекращающийся стук печатного станка и лёгкое дребезжание подноса в дрожащих руках Ксенофилиуса.
— По-моему, Луны здесь не было уже с месяц, — сказал Гарри. — Её одежды нету, на её кровати не спали. Где она? И почему вы всё время смотрите в окно?
Ксенофилиус уронил поднос. Миски полетели во все стороны и разбились. Гарри, Рон и Эрмиона выхватили палочки. Рука Ксенофилиуса замерла на полпути к карману. В это же миг печатный станок громко бухнул, целая куча Экивокеров хлынула из-под скатерти на пол, и станок наконец затих. Эрмиона, не отводя палочки от мистера Лавгуда, наклонилась и подобрала один из журналов.
— Гарри, посмотри на это. — Он пошёл к Эрмионе так быстро, как только можно было среди куч хлама.
Обложку Экивокера украшало его собственное изображение, сверху — «Нежелательный номер один», снизу — сумма наградных…
— Выходит, Экивокер сменил курс? — холодно спросил Гарри, его голова отчаянно работала. — Так вот что вы там в саду делали, мистер Лавгуд — сову в Министерство отправляли?
Кснофилиус облизал губы.
— Они забрали мою Луну, — прошептал он. — Из-за того, что я тут писал. Они забрали мою Луну, и я не знаю, где она, и что они с ней сделали. Но они вернут её мне, если я… если…
— Выдам им Гарри? — закончила за него Эрмиона.
— Товар не продаётся, — отчеканил Рон. — Вали с дороги, мы уходим.
Ксенофилиус побледнел, как мертвец, он словно постарел на сотню лет, его губы оттянулись в хищном оскале. — Они будут тут в любой миг. Я должен спасти Луну. Я не могу потерять Луну. Вы не должны уйти.
Он раскинул руки, загораживая лестницу, и Гарри внезапно привиделась его мать, так же стоявшая перед его кроваткой.
— Не заставляйте нас применить силу, — сказал Гарри. — Уйдите с дороги, мистер Лавгуд.
— ГАРРИ! — пронзительно вскрикнула Эрмиона.
За окном пролетели фигуры на мётлах. Все трое обернулись к окну, и Ксенофилиус выхватил палочку. Гарри едва успел понять свою ошибку. Он метнулся вбок, отталкивая Рона и Эрмиону, и посланное Ксенофилиусом Ошеломляющее заклятие пролетело через комнату и задело рог громамонта.
Взрыв был ужасным. Грохнуло так, что, казалось, всю комнату разнесло на куски. Куски дерева, клочья бумаги, камни полетели во все стороны, от густой белой пыли стало ничего не видно. Гарри подбросило в воздух и вмазало об пол, он прикрыл голову руками от всего того, что, невидимое в пыли, сыпалось на него. Он слышал визг Эрмионы, вопль Рона, и дробь тошнотворных звонких ударов, которые сказали ему, что Ксенофилиуса сбило с ног, и он катится вниз головой по винтовой лестнице.
Полузасыпанный каменной крошкой, Гарри пытался подняться. Из-за пыли было почти ничего не видно, и почти невозможно дышать. Половина потолка провалилась, и в дыре торчал край Луниной кровати. Рядом с Гарри валялся бюст Ровены Рэйвенкло, половины лица как не бывало; по воздуху летали клочья пергамента; то, что осталось от печатного станка, лежало на боку, перекрывая люк на кухню. Тут к нему подошла белая фигура, и Эрмиона, из-за покрывавшей её пыли — вылитая статуя, прижала палец к губам.