И всё вокруг стало холод и темнота: солнце только-только начало подниматься над горизонтом, когда он скользил, рядом со Снэйпом, через школьные земли к озеру.
— Я скоро буду у тебя в замке, — сказал он высоким, холодным голосом. — А сейчас оставь меня.
Снэйп поклонился и пошёл назад по тропе, чёрный плащ вздувался у него за спиной. Гарри шёл медленно, ожидая, пока фигуры Снэйпа не станет видно. Не подобает Снэйпу, да и никому другому, видеть, что он сделает. Но в замковых окнах не было ни огонька, и он мог скрыть себя… и в следующее мгновение он набросил на себя Прозрачаровальные чары, которые скрыли его от его собственных глаз.
И он шёл, по краю озера, вбирая в себя очертания замка, его любви, его первого королевства, королевства по праву рождения…
И вот она, у озера, отражается в тёмных водах. Белая мраморная гробница, ненужное пятно на знакомом пейзаже. Он вновь ощутил прилив контролируемого восторга, опьяняющее чувство тяги к разрушению. Он поднял свою старую тисовую палочку: как удачно, что её последним великим деянием будет именно это.
Гробница раскололась снизу доверху. Тело в саване было длинное и худое, такое же, каким было при жизни. Он вновь поднял палочку.
Ткань упала, открыв тело. Лицо бледное, полупрозрачное, иссохшее, но сохранилось исключительно хорошо. На кривом носу были даже очки: его это просто рассмешило. Руки Дамблдора были сложены на груди, и здесь была она, вложенная ему в руки, погребённая вместе с ним.
Что, старый дурень воображал, будто мрамор или смерть оборонят палочку? Что, он полагал, будто Тёмный Лорд устрашится нарушить покой его гробницы? Кисть, похожая на паука, протянулась и вытащила палочку из пальцев Дамблдора, и, как только он её взял, из её кончика вырвался фонтан искр, замерцал над трупом бывшего владельца палочки, той палочки, что нашла, наконец, нового господина.
Глава двадцать пятая В Раковине
Дом Билла и Флёр одиноко стоял на высоком берегу; его окна открывались на море, его стены были выложены раковинами и белой галькой. Это было уединённое и красивое жилище. Где бы ни был Гарри, в крошечном доме или в саду, он слышал непрестанный накат и откат волн, словно дыхание огромного дремлющего зверя. Последующие несколько дней Гарри большей частью проводил вне полного народу дома, ускользая из него под выдуманными предлогами; его тянуло смотреть с вершины утеса на небо и широкое пустынное море, чувствовать на лице холодный солёный ветер. Гарри продолжала пугать необычность его собственного решения — не пробовать обогнать Волдеморта. Он не мог припомнить, чтобы когда-нибудь прежде выбирал не делать. Он был полон сомнений, тех самых, которые Рон обязательно излагал, стоило им оказаться вместе:
— Что, если Дамблдор хотел, чтобы мы вовремя разобрались с тем знаком, и достали палочку? Что, если выяснение, что это за знак, должно было «подтянуть» тебя, чтобы разыскать Дары тебе было по силам? Гарри, если это в самом деле Бузинная палочка, то каким чёртом, спрашивается, мы теперь будем кончать Сам-Знаешь-Кого?
У Гарри не было на это ответов; были мгновения, когда он задумывался, не был ли отказ от попытки помешать Волдеморту взломать гробницу совершенным безумием. Он даже не мог толком объяснить, почему он принял решение этого не делать: чем больше он пытался восстановить те соображения, в глубине души, которые его к нему привели, тем более жалкими они ему казались.
Странное дело: поддержка со стороны Эрмионы заставляла Гарри чувствовать неуверенность не меньше, чем сомнения Рона. Вынужденная теперь признать, что Бузинная палочка существует на самом деле, Эрмиона постановила, что Палочка — орудие зла, и что путь, которым Волдеморт её раздобыл, настолько мерзкий, что они, конечно, никогда бы на него не ступили.
— Ты бы никогда этого не сделал, Гарри, — повторяла она снова и снова. — Ты бы не смог вломиться в могилу Дамблдора.
Но мысль о мёртвом теле Дамблдора страшила Гарри гораздо меньше, чем возможность того, что он неправильно понял намерения живого Дамблдора. Он чувствовал себя, словно пробирающийся ощупью в темноте; он выбрал дорогу, но всё время мысленно оглядывается, гадает, правильно ли он понял знаки, не следует ли ему выбрать другой путь. Порой его вновь охватывала злость на Дамблдора, не уступающая по силе волнам, разбивающимся об утёс, на котором стоял дом, злость на то, что Дамблдор ничего не объяснил ему, пока был жив.
— Но он точно мёртв? — спросил Рон, на четвёртый день их жизни в Раковине. Гарри бездумно смотрел через стену, отделявшую сад от утёса, когда Рон и Эрмиона нашли его; Гарри хотелось бы, чтобы они его не нашли — у него не было никакого желания ввязываться с ними в спор.
— Да, да. Пожалуйста, Рон, хватит об этом.
— Смотри, Эрмиона, что мы имеем, — сказал Рон через голову Гарри, продолжавшего разглядывать горизонт. — Серебряная олениха. Меч. Глаз, который Гарри видел в зеркале…
— Гарри признаёт, что он мог и вообразить этот глаз. Правда, Гарри?
— Мог, — сказал Гарри, не глядя на Эрмиону.
— Но ты же не думаешь, что ты его вообразил? — спросил Рон.
— Нет, не думаю, — сказал Гарри.
— Вот видишь! — торопливо сказал Рон, чтобы опередить Эрмиону. — Если это не был Дамблдор, то объясни, Эрмиона, как Добби узнал, что мы в погребе?
— Не знаю… но ты можешь объяснить, как Дамблдор послал Добби, если он лежит в гробнице в Хогвартсе?
— Откуда мне знать? Может, это его призрак!
— Дамблдор не вернётся призраком, — сказал Гарри. Сейчас он не во многом был уверен насчёт Дамблдора, но это он знал твёрдо. — Он наверняка ушёл.
— Что ты имеешь в виду — «он ушёл»? — спросил Рон, но прежде, чем Гарри смог что-то сказать, сзади послышалось: — 'Арри?
К ним из дома шла Флёр, её длинные серебристые волосы трепал ветер.
- 'Арри, Гри'уук хочет говорить с тобой. Он в самой маленькой изз спален, он говор'ит, он не хочет, чтобы 'азговор подслушали.
Было заметно, как ей не нравится, что гоблин посылает её с поручениями; с недовольным видом она направилась обратно в дом.
Как Флёр и сказала, Грифук ждал их в самой маленькой из трёх спален, в той, в которой ночевали Эрмиона и Луна. Гоблин задёрнул красные хлопчатобумажные шторы, отгородившись от яркого неба в облаках; комнату словно освёщал багровый огонь, что казалось странным в этом светлом, свободном доме.
— Я пришёл к решению, Гарри Поттер, — сказал гоблин; он сидел в низком кресле, скрестив ноги и постукивая своими длинными тонкими пальцами по подлокотникам. — Хотя гоблины Гринготтса сочтут это изменой самым основам, я пришёл к решению помочь тебе…
— Это здорово! — Гарри охватило чувство облегчения. — Спасибо, Грифук, ты по-настоящему…
— …в обмен, — твёрдо завершил Грифук, — на вознаграждение.
Ожидавший немного не этого, Гарри ответил не сразу.
— Сколько ты хочешь? У меня есть золото.
— Не золото, — сказал Грифук, — золото я имею.
Его чёрные, без белков, глаза поблёскивали.
— Я хочу меч. Меч Годрика Гриффиндора.
Сердце у Гарри упало, как свинцовое.
— Ты не можешь его взять, — сказал он. — Сожалею.
— Значит, — вкрадчиво сказал гоблин, — у нас будут проблемы.
— Мы можем дать тебе что-то другое, — пылко заговорил Рон. — Ручаюсь, у Лестрангов много всякого такого, ты сможешь выбрать, что тебе надо, как только мы попадём в хранилище.
Он сказал явное не то. Грифук вспыхнул от гнева.
— Я не вор, понял, мальчишка! Я не стремлюсь загрести сокровища, на которые у меня нет права!
— Меч наш…
— Не ваш, — сказал гоблин.
— Мы гриффиндорцы, а он был Годрика Гриффиндора…
— А прежде чем он стал Гриффиндоровым, чей он был? — потребовал ответа гоблин, выпрямившись в кресле.
— Ничей, — сказал Рон. — Он был сделан для него, разве не так?
— Нет! — закричал гоблин, ощетинясь от злобы, тыча длинным пальцем в Рона. — Опять волшебничье высокомерие! Меч — Рагнука Первого, у него Годрик Гриффиндор его забрал! Это потерянное сокровище, порождение гоблинского труда! Он принадлежит гоблинам! Меч — цена моей работы на вас, соглашайтесь, или никаких разговоров!
Грифук смотрел на него горящими глазами. Гарри оглянулся на друзей, потом сказал: — Нам надо обсудить, Грифук, устраивает ли нас это. Дашь нам несколько минут?
Грифук кивнул с мрачным видом.
Внизу, в пустой гостиной, Гарри пошёл к очагу, хмурясь от бешенства, пытаясь придумать, что же делать. За его спиной Рон сказал: — Он насмехается. Мы не можем дать ему меч.
— Это правда? — спросил Гарри у Эрмионы. — Гриффиндор украл меч?
— Не знаю, — обречённо ответила Эрмиона. — Волшебная история часто поминает мельком, как волшебники обходились с другими магическими народами, но свидетельств о том, что Гриффиндор украл меч, я не знаю.
— Должно быть, одна из этих гоблинских сказок, — предположил Рон, — о том, как волшебники всегда пытаются сесть им на шею. Полагаю, мы ещё радоваться должны, что он не потребовал от нас волшебной палочки.
— Рон, у гоблинов есть солидные поводы не любить волшебников, — сказала Эрмиона. — В прошлом с ними жестоко обращались.
— А гоблины, они тоже не пушистенькие крольчата, между прочим, — ответил Рон. — Тоже кучу наших положили. И тоже нечестно дрались.
— Но спор с Грифуком о том, чей народ более коварный и жестокий, вряд ли склонит его нам помочь.
Некоторое время все молчали, каждый думал о том, как обойти возникшую проблему. Гарри взглянул через окно на могилу Добби: Луна пристраивала у могильного камня цветы морской лаванды в банке из-под варенья.
— Вот, — сказал Рон, и Гарри повернулся к нему лицом, — как тебе это? Мы говорим Грифуку, что меч нам нужен, пока мы не попадём в хранилище, а там он может его забрать. Там же лежит подделка, так ведь? Мы их быстренько подмениваем, и отдаём ему липовый.
— Рон, он лучше нас знает, как их различить! — сказала Эрмиона. — Ведь только он единственный понял, что в хранилище отдали не то!