Он шел, не выбирая дороги, – он уже столько раз тут бродил, что ноги сами несли его излюбленными маршрутами, – и каждые несколько шагов оглядывался через плечо. Пока он валялся среди умирающих бегоний тети Петунии, рядом был кто-то из колдовского мира, это точно. Почему же они не заговорили с Гарри? И где прячутся теперь?
Разочарование нарастало, а уверенность ослабела и исчезла.
В конце концов, вовсе не обязательно, что звук был волшебный. Может, из-за бесконечного ожидания он, Гарри, дошел до ручки и готов любой самый обычный шум принять за весточку из своего мира? Может, просто у соседей что-то разбилось или взорвалось?
При этой мысли на душе у Гарри сразу стало тягостно, и в мгновение ока опять навалилась горькая безнадежность, преследовавшая его все лето.
Завтра в пять утра он снова проснется по будильнику, чтобы заплатить сове, разносящей «Оракул», – но что толку его выписывать? В последнее время Гарри отбрасывал газету, не раскрывая: новость о возвращении Вольдеморта, когда до идиотов в редакции дойдет наконец, что это правда, поместят на первой полосе, а прочее неинтересно.
Если повезет, совы принесут и письма от Рона с Гермионой. Но Гарри давно оставил надежду узнать от них что-нибудь вразумительное.
Ты же понимаешь, мы не можем писать о сам-знаешь-чем… Нам не велели сообщать тебе никаких важных новостей, на случай, если письма заблудятся… Мы сейчас довольно сильно заняты, но я не могу рассказать в письме подробно… Здесь столько всего происходит, при встрече обо всем расскажем…
При встрече? И когда же это? Что-то никто не торопится назначить дату. На поздравительной открытке, которую Гермиона прислала ему в день рождения, было написано: «Думаю, что мы очень скоро увидимся». Но как скоро наступит это самое «скоро»? Насколько можно понять по их туманным намекам, Рон с Гермионой сейчас вместе, предположительно у Рона. Гарри с трудом мирился с мыслью, что они двое веселятся в «Гнезде», а он вынужден торчать на Бирючинной улице. А если уж до конца откровенно, он злился на друзей так сильно, что выкинул целых две коробки рахатлукулловского шоколада, которые они прислали ему в подарок. Правда, сразу об этом и пожалел – после вялого салата, поданного в тот же вечер на ужин тетей Петунией.
И чем это таким они заняты? И почему он, Гарри, не занят ничем? Разве он не доказал, что способен на много, много большее, чем они? Неужели все забыли, что он сделал? Это ведь он был на кладбище и видел, как погиб Седрик, это его привязали к надгробию и чуть не убили…
Не вспоминай, – в сотый раз за лето приказал себе Гарри. Кладбище снилось ему в кошмарах каждую ночь; не хватало еще думать о нем наяву.
Он свернул в Магнолиевый проезд и вскоре прошел мимо узкого прохода рядом с гаражом, где когда-то впервые увидел своего крестного отца. Сириус хотя бы осознает, каково сейчас Гарри. Конечно, и он толком ничего не рассказывает, но его письма полны не многозначительных намеков, а слов заботы и утешения: я понимаю, как тебе сейчас тревожно… будь умничкой, все наладится… будь осторожен, не глупи…
«Что же – думал Гарри, сворачивая с Магнолиевого проезда на Магнолиевую улицу и направляясь к парку, над которым уже сгущались сумерки, – я по большому счету так и поступаю. Я же не привязал сундук к метле и не улетел в “Гнездо”, хотя ужасно хотелось». Гарри вообще считал себя паинькой – если учитывать, как его злит вынужденное сидение на Бирючинной улице и шнырянье по кустам в надежде хоть что-то узнать о лорде Вольдеморте. Но все равно, совет не глупить от человека, который двенадцать лет отсидел в колдовской тюрьме Азкабан, бежал, предпринял попытку совершить то убийство, за которое, собственно, и был осужден, а затем отправился в бега вместе с краденым гиппогрифом, – мягко говоря, бесит.
Гарри перелез через запертые ворота парка и побрел по высохшей траве. Кругом было так же пустынно, как и на окрестных улицах. Он дошел до площадки с качелями, сел на те единственные, которые еще не были сломаны Дудли и его приятелями, одной рукой обвил цепь и мрачно уставился в землю. Больше не выйдет прятаться на клумбе. Завтра придется изобрести новый способ подслушивать новости. А пока ему не светит ничего хорошего, кроме очередной тяжелой беспокойной ночи: вечно снятся если не кошмары про Седрика, так обязательно какие-то длинные темные коридоры, ведущие в тупик, к запертым дверям. Видно, потому, что и наяву он в отчаянной безысходности. Шрам на лбу довольно часто саднит, но теперь это вряд ли обеспокоит Рона с Гермионой, да и Сириуса тоже. Раньше боль предупреждала о том, что Вольдеморт вновь набирает силу, но теперь, когда и так ясно, что он вернулся, друзья, скорее всего, скажут, что шрам, собственно, и должен болеть… не о чем и говорить… старая песня…
Обида на эту сплошную несправедливость переполняла Гарри, и ему хотелось кричать от ярости. Да если бы не он, никто бы и не знал про Вольдеморта! А в награду его вот уже целый месяц маринуют в Литтл Уинджинге, в полной изоляции от колдовского мира! Вынуждают сидеть среди вялых бегоний и слушать про попугайчиков! Как мог Думбльдор взять и забыть про него? Почему Рон с Гермионой вместе, а его не позвали? Хватает же совести! И сколько ему еще терпеть наставления Сириуса? Сколько сидеть смирно, быть паинькой и бороться с искушением написать в газету: ку-ку, ребята, Вольдеморт вернулся? В голове у Гарри роились гневные мысли, внутри все переворачивалось от злости, а между тем на землю спускалась жаркая бархатистая ночь, воздух был напоен ароматом теплой сухой травы, и в тишине лишь глухо рокотали машины за оградою парка.
Неизвестно, сколько времени Гарри просидел на качелях, но в его мрачные мысли внезапно ворвались чьи-то голоса, и он поднял голову. С близлежащих улиц сквозь кроны деревьев проникал туманный свет фонарей, высветивший силуэты людей, шагавших через парк. Один громко распевал неприличную песню. Остальные смеялись. Все они, судя по приятному стрекотанию, катили рядом с собой дорогие гоночные велосипеды.
Гарри знал, кто это такие. Впереди, вне всякого сомнения, Дудли. Держит путь домой в окружении боевых друзей.
Дудли оставался громадиной, но прошлогодняя суровая диета и вдруг открывшийся талант сильно переменили его внешность. Недавно – о чем с большим восторгом сообщал всем и каждому дядя Вернон – Дудли стал победителем чемпионата по боксу среди юниоров-тяжеловесов школ Юго-Востока. «Благородный», по выражению дяди Вернона, спорт сделал Дудли фигурой еще более устрашающей, чем раньше, во времена, когда они с Гарри ходили в начальную школу и Гарри служил двоюродному брату первой боксерской грушей. Гарри уже не боялся Дудли, но все равно считал, что, если тот научился бить точнее и больнее – это отнюдь не повод для ликования. Для соседских детей Дудли был страшилищем похуже «бандита Поттера», которым их пугали родители, – такой, мол, отпетый хулиган, что его отдали в школу св. Грубуса, интернат строгого режима для неисправимых преступников.
Гарри смотрел на движущиеся силуэты, гадал, кому они наваляли сегодня вечером, и вдруг поймал себя на том, что мысленно призывает их: оглянитесь! Ну же… оглянитесь… я тут совсем один… давайте… подойдите-ка…
Если дружки Дудли увидят его одного, они тут же бросятся к нему – и что тогда делать Дудли? Неприятно ударить лицом в грязь перед своей бандой, но и до смерти страшно спровоцировать Гарри… Интересно будет понаблюдать за этой внутренней борьбой… Дразнить Дудли и видеть, что он боится ответить… А если кто из его прихвостней захочет напасть – пожалуйста, Гарри готов: у него с собой палочка. Пусть только сунутся… он с радостью выместит злость – хотя бы отчасти – на этих типчиках, кошмаре его детства.
Но они не оборачивались и не видели его и почти уже дошли до ограды. Гарри поборол желание их окликнуть… глупо нарываться на драку… ему нельзя колдовать… нельзя рисковать… его же могут исключить из школы…
Голоса затихали; компания, направлявшаяся к Магнолиевой улице, скрылась из виду.
Вот тебе, Сириус, получи, – скучно подумал Гарри. – Я не сглупил. Был умничкой. В отличие от тебя.
Он встал и потянулся. Пора. А то дядя Вернон с тетей Петунией уверены, что домой надо приходить именно во столько, во сколько возвращается их сын, и ни секундой позже. Дядя Вернон даже грозился запереть Гарри в сарае, если тот еще хоть раз вернется после Дудли; подавив зевок и по-прежнему хмурясь, Гарри направился к воротам.
Магнолиевая улица ничем не отличалась от Бирючинной – те же большие квадратные дома с ухоженными газонами, те же большие квадратные хозяева и очень чистые машины. Литтл Уинджинг гораздо больше нравился Гарри ночью, когда занавешенные окна ярко и красиво светились в темноте и можно было спокойно идти мимо, не опасаясь услышать очередную гадость о своей «бандитской роже». Он шагал быстро и вскоре нагнал банду Дудли; они прощались у поворота в Магнолиевый проезд. Гарри спрятался за кустом сирени и стал ждать.
– Визжал прямо как свинья, скажи? – говорил Малькольм под дружный гогот приятелей.
– Отличный хук справа, Чемпион, – хвалил Пирс.
– Завтра в то же время? – спросил Дудли.
– Давайте у меня, предков дома не будет, – предложил Гордон.
– Ладно, пока, – сказал Дудли.
– Пока, Дуд!
– До встречи, Чемпион!
Гарри подождал, пока дружки Дудли разойдутся, и отправился дальше. Когда голоса утихли, он свернул в Магнолиевый проезд и очень скоро почти нагнал Дудли. Тот брел весьма неспешно, немузыкально напевая себе под нос. Гарри шел за ним.
– Эй, Чемпион!
Дудли обернулся.
– А, – пробурчал он. – Это ты.
– Не-а, не я. Чемпион у нас ты, забыл?
– Заткнись, – рыкнул Дудли отворачиваясь.
– Что ж, хорошее имя, – сказал Гарри и, поравнявшись с кузеном, зашагал с ним в ногу. – Но для меня ты навсегда «Дудинька Дюдюша».
– Я же сказал, ЗАТКНИСЬ! – Руки Дудли сжались в кулаки.
– А твои друзья знают, как тебя называет мамочка?