- Как хорошо! – воскликнул волшебник. – Без него было так скучно, прямо тоска.
Он поудобнее устроился в роскошном, словно трон, кресле, в котором его когда-то изобразил художник, и дружелюбно улыбнулся Гарри.
- Дамблдор о вас очень высокого мнения, как вам, несомненно, известно, - проговорил он с довольным видом. – Так и есть. Относится к вам с большим почтением.
Заполнявшее Гарри чувство вины начало теснить и распирать грудь, словно чудовищный паразит. Выносить это было невозможно, невмоготу было оставаться тем, кем он являлся, оставаться Гарри… Он впервые чувствовал, что заточен внутри себя, и мучительно желал быть кем-нибудь еще, все равно кем…
Пустой камин вдруг взорвался изумрудно-зеленым пламенем, и Гарри, отскочив от двери, вперил взор во вращающийся внутри камина силуэт. Когда из огня появилась высокая фигура Дамблдора, обитатели развешенных по стенам полотен мгновенно проснулись. Кабинет огласился многочисленными приветственными выкриками.
- Благодарю, - тихо проговорил Дамблдор.
Не взглянув на Гарри, он прошел к насесту, располагавшемуся рядом с дверью, вынул из внутреннего кармана мантии крошечного, жалкого, лишенного оперения Фоукса и бережно уложил его на покрытый мягким пеплом поддон под золотой жердью, где обычно восседал уже полностью оперившийся Фоукс.
- Ну, Гарри, - обратился к нему Дамблдор, отвернувшись наконец от птенца, - рад сообщить тебе, что никто из твоих друзей серьезно не пострадал в результате ночных перипетий.
Гарри попытался сказать: «Хорошо», однако не смог вымолвить ни звука. Ему казалось, что Дамблдор намеренно напоминает ему, сколько бед он натворил нынешней ночью, и хотя впервые за все время Дамблдор смотрел ему прямо в лицо, и взгляд его отнюдь не был осуждающим, а, наоборот, полным сочувствия, Гарри не мог заставить себя взглянуть ему в глаза.
- Мадам Помфри уже оказывает всем им необходимую помощь, - сказал Дамблдор. – Нимфадоре Тонкс, возможно, придется провести некоторое время в Св. Мунго, но она, несомненно, выздоровеет.
Гарри ограничился тем, что кивнул, приклеившись взглядом к ковру, который между тем становился все светлее, по мере того как бледнело небо за окном. Ему казалось, что портреты жадно ловят каждое слово Дамблдора, гадая, где это они с Гарри были и почему кто-то получил увечья.
- Мне понятны твои чувства, Гарри, - очень тихо сказал Дамблдор.
- Нет, не понятны, - возразил Гарри, и его голос неожиданно для него самого прозвучал громко и звонко. Внутри него вспыхнула неукротимая ярость. Дамблдор ничего не понимал в его чувствах – ровным счетом ничего.
- Что я говорил, Дамблдор? – послышался глумливый голос Финеаса Нигеллуса. – Даже и не пытайтесь понять учеников. Они терпеть этого не могут. Они предпочитают быть трагически непонятыми, купаться в жалости к себе любимым, томиться собственными…
- Достаточно, Финеас, - остановил его Дамблдор.
Гарри повернулся к Дамблдору спиной и демонстративно уставился в окно напротив. Вдалеке был виден стадион. Когда-то давно там появился Сириус в облике лохматого черного пса, чтобы понаблюдать за игрой Гарри… Возможно, ему хотелось посмотреть, так ли он хорош в квиддиче, как в свое время был Джеймс… Гарри так ни разу его об этом и не спросил…
- Гарри, тебе нечего стыдиться своих чувств, - донесся до него голос Дамблдора. – Напротив… главная твоя сила и состоит в способности испытывать такую жестокую боль.
Гарри чувствовал, как бешеная ярость разрастается внутри него, заполняя собой чудовищную пустоту, разжигая желание ударить Дамблдора, ибо он не в силах был выносить его спокойствие, его ничего не значащие слова.
- Значит, в этом моя главная сила, да? – срывающимся голосом выпалил Гарри, по-прежнему глядя на стадион, но уже не видя его. – Да вы понятия ни о чем не имеете… Вы не знаете…
- О чем я не знаю? – спокойно спросил Дамблдор.
Это было последней каплей. Гарри развернулся, содрогаясь от ярости.
- Я не желаю обсуждать то, что чувствую, понятно?
- Гарри, твои страдания доказывают, что ты остаешься человеком! Испытывать душевные муки – это участь человека.
- ТОГДА – Я – НЕ – ХОЧУ – БЫТЬ ЧЕЛОВЕКОМ! – взорвался Гарри. Схватив один из изящных серебряных приборов с соседнего тонконогого столика, он с силой швырнул его в противоположную стену, и прибор разлетелся на сотню крошечных осколков. По портретам побежали волны сердитых и испуганных криков, а портрет Армандо Диппета изрек:
- Однако!
- МНЕ ПЛЕВАТЬ! – огрызнулся на них Гарри, и на этот раз в камин полетел луноскоп. – С МЕНЯ ХВАТИТ, НАСМОТРЕЛСЯ, НАДОЕЛО, ПУСТЬ ВСЕ ЗАКОНЧИТСЯ, ТЕПЕРЬ МНЕ ВСЕ БЕЗРАЗЛИЧНО…
Он хватил об пол столиком, на котором стоял серебряный прибор. Столик сломался, и ножки раскатились во все стороны.
- Тебе не безразлично, - сказал Дамблдор. Он даже не вздрогнул и не предпринял ни единой попытки остановить Гарри, чтобы тот перестал громить его кабинет. Выражение его лица оставалось спокойным и бесстрастным. – Тебе до такой степени не безразлично, что тебе кажется, будто ты исходишь кровью.
- НЕПРАВДА! – закричал Гарри на разрыв аорты, и в какое-то мгновение ему захотелось наброситься на Дамблдора и сокрушить его: расквасить это чересчур спокойное старческое лицо, тряхнуть его изо всех сил, причинить ему боль, чтобы он испытал хотя бы малую часть того ужаса, который переполнял Гарри.
- Тебе не безразлично, - еще спокойнее проговорил Дамблдор. – Ты потерял не только отца с матерью, но и самого близкого после родителей человека. Конечно же, тебе не безразлично.
- ВЫ НЕ ЗНАЕТЕ, ЧТО Я ЧУВСТВУЮ! – бушевал Гарри. – ВЫ… СТОИТЕ ТУТ… ВЫ…
Но слова уже не помогали, как не помогло бы, если бы он продолжал крушить все, что попадало под руку. Ему хотелось бежать, бежать без оглядки, спасаясь бегством от этих глядящих на него в упор ясных голубых глаз, от этого старческого, ненавистного в своем спокойствии лиц. Он бросился к двери и рванул ручку.
Однако дверь не поддалась.
Гарри повернулся лицом к Дамблдору.
- Выпустите меня, - сказал он. Его бил озноб с головы до ног.
- Нет, - односложно ответил Дамблдор.
Несколько мгновений они смотрели друг на друга.
- Выпустите меня, - вновь потребовал Гарри.
- Нет, - повторил Дамблдор.
- Ах, так… если вы запрете меня здесь… если не выпустите…
- Тогда продолжай все крушить, сделай милость, - безмятежно промолвил Дамблдор. – Боюсь, мой кабинет слишком захламлен.
Он обошел вокруг стола и уселся в кресло, наблюдая за Гарри.
- Выпустите меня, - продолжал настаивать Гарри, и в его голосе зазвучали холод и спокойствие, почти равное безмятежности Дамблдора.
- После того, как ты меня выслушаешь, - сказал Дамблдор.
- Вы… вы и вправду думаете, что я… что я захочу… ДА МНЕ ПЛЕВАТЬ НА ТО, ЧТО ВЫ СТАНЕТЕ ГОВОРИТЬ! – буйствовал Гарри. – Я не желаю ничего слушать!
- А придется, - с грустью возразил Дамблдор. – Потому что ты не настолько зол на меня, как следовало бы. И если тебе хочется меня ударить – а я вижу, что это так, - я бы предпочел, чтобы ты понимал, чем именно я это заслужил.
- О чем это вы…?
- В смерти Сириуса виноват я, - отчетливо проговорил Дамблдор. – Точнее, вина почти полностью лежит на мне – я не настолько самонадеян, чтобы присвоить себе всю ответственность целиком. Сириус был бесстрашным, умным и решительным человеком; такие люди не могут спокойно отсиживаться дома, если другие, как им кажется, находятся в опасности. И все же ты не должен был даже на миг допускать, что в твоей вчерашней поездке в Канцелярию мистерий была хоть какая-то нужда. Если бы я был откровенен с тобой, Гарри, – а я не был, о чем жалею, - ты бы давно знал, что Волдеморт мог попытаться заманить тебя в Канцелярию мистерий, и ты не поддался бы сегодня на этот обман. И тогда Сириусу не пришлось бы бросаться туда вслед за тобой. Вина за это лежит на мне, и на мне одном.
Гарри не отдавал себе отчета в том, что по-прежнему стоит у двери, взявшись за ручку. С трудом переводя дыхание, он во все глаза глядел на Дамблдора и слушал, но не понимал его слов.
- Сядь, будь добр, - сказал Дамблдор. Его слова не были приказом, это была просьба.
Немного помешкав, Гарри пересек кабинет, заваленный серебряными и деревянными обломками, и сел в кресло напротив письменного стола Дамблдора.
- Означает ли это, - послышался голос Финеаса Нигеллуса слева от Гарри, - что мой праправнук, последний из рода Блэков, мертв?
- Да, Финеас, - ответил Дамблдор.
- Не верю, - резко возразил Финеас.
Гарри повернул голову и едва успел заметить, как Финеас покидает свой портрет, явно отправляясь в свой дубликат на Площади Лихогнилль. Вероятно, он намеревался пройтись по всем висевшим в особняке портретам в поисках Сириуса…
- Гарри, я должен тебе все объяснить, - сказал Дамблдор. – Обязан растолковать ошибки старика. Я лишь теперь понял: все, что я сделал, и чего не сделал по отношению к тебе, говорит о том, что у старости есть своя ахиллесова пята. Юность ничего не может знать о том, что чувствует и о чем думает старость. Но раз старость забывает о том, что значит быть юным, это вина старости… А я, видимо, эти воспоминания растерял…
Солнце уже поднималось из-за горизонта. Над горами появилась полоса слепяще оранжевого света, а небо над ней прояснилось и обесцветилось. Солнечный свет пролился на серебро бровей и бороды Дамблдора и на глубокие морщины, которые время выгравировало на его лице.
- Пятнадцать лет назад, - продолжил Дамблдор, - я увидел шрам у тебя на лбу и понял, какой в нем может быть заключен смысл. Я догадался, что это знак связи, возникшей между тобой и Волдемортом.
- Я уже это слышал, профессор, - грубо парировал Гарри. Ему было не до хороших манер. Теперь ему вообще было на все наплевать.