- Это ведь вы отправили ей ту Вопилку. И велели, чтобы она помнила… это же был ваш голос…
- Я подумал, - слегка наклонил голову Дамблдор, - что ей полезно было напомнить о договоре, который она скрепила, когда приняла тебя. У меня тогда возникло подозрение, что атака дементоров напугала ее, и она решила, что опекунство над тобой несет в себе большую опасность.
- Так и случилось, - тихо подтвердил Гарри. – Вообще-то дядя переполошился больше. Он собирался вытолкать меня взашей, но после получения Вопилки она сказала, что мне придется остаться. – Пару мгновений его взгляд был направлен в пол, а затем он спросил:
- А какая тут связь с…?
Имя Сириуса никак не слетало с его губ.
- И вот, пять лет назад, - продолжил Дамблдор так, словно и не было никакой паузы, - ты прибыл в Хогвартс – возможно, не таким счастливым и крепким, каким я желал бы тебя видеть, но все же живым и здоровым. Ты был не избалованным маленьким принцем, а вполне нормальным ребенком – на что я, собственно, и надеялся в сложившихся обстоятельствах. Стало быть, на тот момент мой план работал так, как ему и было положено.
- А после… ты, конечно, помнишь события первого года обучения в Хогвартсе столь же ясно, как и я. Ты с невероятным достоинством принял выпавший на твою долю жребий и встретился с Волдемортом лицом к лицу, и случилось это значительно раньше, чем я предполагал. И ты снова уцелел. Более того, ты оттянул момент его возвращения к прежнему могуществу. Ты сражался, как настоящий боец. Я даже не могу передать, как я тобой гордился…
- И все же в моем блестящем плане был изъян, - вздохнул Дамблдор. – изъян настолько очевидный, что я уже тогда понимал: из-за него все может пойти прахом. Осознавая всю важность успеха, я дал себе слово, что не допущу провала. Успех плана мог обеспечить только я один, и, значит, я один должен был проявить стойкость, и первое мое испытание состоялось, когда ты лежал в больничном крыле, приходя в себя после схватки с Волдемортом.
- Я ничего не понимаю, - сказал Гарри.
- Помнишь, как еще тогда, в больничном крыле, ты задал мне вопрос? Ты спросил, почему Волдеморт пытался убить тебя в младенчестве, помнишь?
Гарри кивнул.
- Обязан ли я был уже тогда все тебе рассказать?
Гарри молча глядел в его голубые глаза, и сердце его снова начало бешено колотиться.
- Ты так и не понял, в чем изъян моего плана? Нет… похоже, нет. Как ты помнишь, я принял решение ни во что тебя не посвящать. Одиннадцать лет, сказал я тогда себе, это слишком юный возраст, чтобы принять подобное знание. Я и не намеревался тогда ничего тебе рассказывать, поскольку это было бы невыносимой ношей для столь юного существа.
- Но я уже тогда обязан был принять опасный сигнал. Я должен был спросить себя, почему, услышав от тебя вопрос, на который рано или поздно вынужден буду дать страшный ответ, я
не встревожился так, как следовало бы. Я обязан был взглянуть правде в глаза и понять, что слишком обрадовался возможности отложить тяжелый разговор до лучших времен… Ты был тогда совсем юным, слишком юным.
- Затем наступил второй год твоего обучения в Хогвартсе. И тебе снова пришлось столкнуться с испытаниями, которые не выпадали на долю даже взрослых волшебников. И ты опять проявил такое мужество, какого я не мог себе представить даже в самых своих безумных снах. Но ты и тогда не спросил меня, почему Волдеморт оставил эту метку на твоем лбу. Мы говорили про твой шрам, это правда… Мы вплотную приблизились к этой теме. Почему я и тогда не сказал тебе всей правды?
- Я посчитал, что двенадцать мало чем отличается от одиннадцати для того, чтобы осмыслить подобные истины, и я отпустил тебя, окровавленного, измученного, но радостного. Если внутренний голос и укорял меня за то, что я опять ничего тебе не рассказал, то мне быстро удалось заставить его замолчать. Ты по-прежнему был слишком юным, к тому же я не отважился испортить тебе ночь триумфа…
- Теперь-то понял? Теперь видишь, в чем состоял изъян моего блестящего плана? Я попал в ловушку, о которой заранее знал, я убеждал себя, что смогу ее избежать, обязан избежать.
- Я все еще не…
- Я был слишком привязан к тебе, - просто сказал Дамблдор. – Твое счастье было для меня важнее того, чтобы ты узнал правду, твое душевное спокойствие весомее моего плана, а твоя жизнь ценнее любых людских потерь, которые стали бы неизбежными, если бы мой план сорвался. Иными словами, я совершал поступки, которых и ожидал от меня Волдеморт – поступки глупца, чье сердце наполнено любовью.
- Есть ли от этого защита? Я не верю, что найдется тот, кто, наблюдая за тобой, как я – а мое внимание к тебе было куда более пристальным, чем ты можешь себе вообразить, - не захотел бы защитить тебя от новой боли, страшнее той, какую тебе уже довелось испытать. И что мне было до того, что в каком-то неопределенном будущем полчища безымянных и безликих людей или иных существ были бы безжалостно уничтожены, если здесь и сейчас ты был жив, здоров и счастлив? Я и думать не мог, что под моей опекой когда-нибудь окажется некто, кто будет представлять для меня такую ценность.
Наступил третий год обучения. Я издалека наблюдал за тем, как ты отбивался от дементоров, как отыскал Сириуса, как узнал, кем он был в действительности, а узнав, освободил его. Следовало ли мне все рассказать тебе тогда, в минуту твоего триумфального спасения Сириуса, когда ты буквально вырвал его из министерских лап? Тебе уже было тринадцать лет, а мой запас аргументов практически истощился. Будучи по-прежнему совсем юным, ты сумел доказать свою исключительность. Меня замучила совесть, Гарри. Я понимал, что решающий час неуклонно приближается…
- А в прошлом году ты вышел из лабиринта, став свидетелем гибели Седрика Диггори и чудом избежав собственной смерти… я и тогда ничего тебе на рассказал, хотя и понимал, что теперь, после возрождения Волдеморта, откладывать дальше уже нельзя. Сегодня я окончательно осознал, что ты давно был готов к восприятию этого знания, от которого я так долго тебя оберегал. Ты доказал, что готов принять ношу, которую я обязан был возложить на тебя намного раньше. Я только одним могу оправдаться: на тебя свалилось больше тягостей, чем на любого другого ученика, который когда-либо оказывался в стенах этой школы, и я не мог заставить себя нанести тебе еще один удар – самый сокрушительный.
Гарри ждал, но Дамблдор не спешил продолжать.
- Я все-таки не понимаю.
- Волдеморт пытался покончить с тобой еще в младенчестве из-за пророчества, которое было сделано накануне твоего рождения. Он знал о существовании пророчества, но ему не было известно его полное содержание. Вознамерившись расправиться с тобой-младенцем, он полагал, что исполняет предсказание. Он осознал свою ошибку, когда направленное на тебя заклятье дало обратный залп. После обретения тела, а особенно после твоего невероятного спасения в прошлом году, он задался целью услышать пророчество целиком. Это и было то самое оружие, которое он столь ретиво разыскивал после своего возрождения. Ему необходимо было знать, как тебя уничтожить.
Солнце уже полностью взошло, и кабинет Дамблдора наполнился светом. Стеклянный футляр, в котором хранился меч Годрика Гриффиндора, переливался белым перламутром, осколки разбитых Гарри приборов блестели на полу, подобно дождевым каплям, а за его спиной птенец Фоукс тихо ворковал в гнезде из пепла.
- Пророчество разбилось, - беспомощно проговорил Гарри. – Я тащил Невилла вверх по скамьям в зале с аркой, случайно порвал его мантию, и сфера выскочила…
- Разбившаяся сфера была всего лишь записью пророчества, которая хранилась в Канцелярии мистерий. Однако само пророчество было сделано в присутствии определенного лица, и это лицо имеет возможность воспроизвести его дословно.
- И кто же это лицо? – спросил Гарри, уже понимая, каков будет ответ.
- Это лицо – я, - ответил Дамблдор. – Пророчество было сделано одной холодной, ненастной ночью шестнадцать лет назад в комнате над барной стойкой в трактире «Кабанья голова». Я отправился туда, чтобы встретиться с кандидатом на должность преподавателя прорицаний вопреки своему намерению исключить этот предмет из школьной программы. Однако кандидатом была праправнучка знаменитой и невероятно одаренной прорицательницы, и я счел, что должен встретиться с ней из вежливости. Я был разочарован встречей. Мне показалось, что у нее нет и малой толики фамильного дара. Я сообщил ей – надеюсь, достаточно учтиво, - что она едва ли подходит на эту должность, после чего встал, собираясь уйти.
Дамблдор поднялся и прошел мимо Гарри к небольшому черному шкафчику, расположенному рядом с насестом Фоукса. Наклонившись, он отщелкнул замок и достал оттуда неглубокую каменную купель, по краям которой шла резьба в виде рун и в которой Гарри видел, как его отец глумился над Снэйпом. Дамблдор вернулся к столу и водрузил на него Архивариум, после чего поднес к виску волшебную палочку и вытянул оттуда несколько серебристых, тонких, словно паутинка, нитей памяти, приставших к концу палочки. Опустив их в купель, он сел за стол и несколько мгновений наблюдал за тем, как перетекали и клубились внутри Архивариума его воспоминания. Затем с тяжелым вздохом он коснулся кончиком палочки серебристой субстанции.
Из глубины поднялась закутанная в шали фигура в очках, неестественно увеличивавших ее глаза, и начала медленно вращаться, утопая ногами внутри купели. Когда Сибилла Трелони заговорила, то зазвучал не свойственный ей эфемерный, мистический голос, а низкий, грубый хрип, который Гарри однажды уже довелось слышать.
«Приближается тот, кому по силам победить Темного Лорда… Рожден он будет на излете седьмого месяца от тех, кто трижды бросал ему вызов… И Темный Лорд отметит его как равного себе, но сила его станет недосягаемой для Темного Лорда… И один должен погибнуть от руки другого, ибо