припомнил, как что-то похожее приключилось с Гермионой на втором курсе, однако в ее случае причиненный вред, к счастью, носил лишь кратковременный характер. А в дальнем конце палаты стояли две кровати, скрытые ото всех шторками с цветочным орнаментом, которые обеспечивали уединение пациентам и их посетителям.
- Ну-ка, Агнес, держи, - с оптимизмом обратилась целительница к колдунье с мохнатым лицом, протягивая ей несколько небольших рождественских подарков. – Видишь, о тебе не забыли! Сын прислал с совой записку и собирается вечером тебя проведать. Это же прекрасно, правда?
В ответ Агнес громко залаяла.
- Глянь-ка, Бродерик, тебе прислали растение в горшочке и прелестный календарь с красочными рисунками гиппогриффов – что ни месяц, то новый гиппогрифф. Это тебя взбодрит! – суетилась целительница вокруг что-то бормочущего себе под нос мага, устанавливая на прикроватную тумбочку весьма отталкивающего вида растение с длинными колыхающимися щупальцами и прилаживая к стене календарь с помощью волшебной палочки. – И потом… ах, уже уходите, миссис Лонгботтом?
Гарри резко обернулся. Шторки, скрывавшие две кровати в дальнем конце палаты, теперь были раздвинуты, и по проходу между койками продвигались к выходу двое посетителей: престарелая волшебница весьма строгого вида в длинном зеленом платье с побитым молью лисьим воротником и в остроконечной шляпе, чью верхушку венчало украшение, в котором недвусмысленно угадывалось чучело грифа; следом за ней шел некто в крайне подавленном состоянии, и это был Невилл.
На Гарри вдруг нахлынуло прозрение: он понял, кто были те двое в дальнем конце палаты. Он принялся нервозно озираться по сторонам в поисках чего-либо, что могло бы отвлечь внимание остальных и позволило бы Невиллу покинуть палату незаметно и без вопросов, но только и Рон, услышав фамилию «Лонгботтом», вскинул голову и, прежде чем Гарри смог его остановить, окликнул друга:
- Невилл!
Невилл покачнулся и сжался в комок, словно его едва не зацепила пролетевшая мимо пуля.
- Это же мы, Невилл! – радостно воскликнул Рон, вскакивая с места. – Ты Локхарта видел? Он здесь! А ты к кому пришел?
- Это твои друзья, Невилл, дорогой? – благосклонно молвила бабушка Невилла, приближаясь к ребятам.
Невилл, похоже, был бы рад исчезнуть и очутиться в любой другой точке света. Он стоял, не поднимая глаз, а по его пухлощекому лицу медленно растекался багровый румянец.
- Ну, конечно, - сказала бабушка Невилла, оглядев Гарри пристальным взглядом, после чего протянула ему иссохшую, сморщенную руку. – Да-да, разумеется, я знаю, кто вы. Невилл о вас самого высокого мнения.
- Э-э… спасибо, - растерянно проговорил Гарри, обмениваясь с ней рукопожатием. Невилл ни разу на него не взглянул и стоял, вперив взгляд в свои ботинки, с каждым мгновением краснея все больше.
- А вы двое, вне всякого сомнения, Уизли, - продолжала миссис Лонгботтом, с видом монаршей особы протянув руку вначале Рону, а затем Джинни. – И ваших родителей я знаю - мы, правда, лишь шапочно знакомы, но это в высшей степени порядочные люди… А вы, вероятно, Гермиона Грэйнджер?
Гермиона несколько опешила оттого, что миссис Лонгботтом знакомо ее имя, но тем не менее с готовностью протянула ей руку.
- Да, Невилл мне много всего о вас рассказывал. Вы ведь не раз приходили ему на помощь? Он славный мальчик, - добавила она, со сдержанным одобрением глядя на внука с высоты своего костистого носа, - однако, к сожалению, таланта своего отца не унаследовал… - и она так энергично кивнула в сторону двух кроватей, располагавшихся в дальнем конце палаты, что чучело грифа на ее шляпе угрожающе качнулось.
- Как это? – удивился Рон (Гарри порывался наступить Рону на ногу, но сделать это незаметно в джинсах и без мантии оказалось весьма проблематичным). – Так, значит, в том конце палаты твой папа, Невилл?
- Как это понимать, Невилл? – сурово потребовала ответа миссис Лонгботтом. – Неужели ты не рассказал друзьям о своих родителях?
Невилл скорбно вздохнул и отрицательно покачал головой, устремив взгляд в потолок. Гарри не мог припомнить, когда еще он испытывал такое сострадание по отношению к кому бы то ни было, но совершенно не представлял, чем помочь Невиллу.
- Тут, знаешь, нечего стыдиться! – рассердилась миссис Лонгботтом. – Ты должен гордиться родителями, Невилл, гордиться! Они не для того принесли в жертву и свое здоровье, и свой рассудок, чтобы их стыдился единственный сын!
- Я и не стыжусь, - едва слышно пробормотал Невилл, по-прежнему пряча ото всех глаза. Рон приподнялся на носках, чтобы хоть одним глазком взглянуть на обитателей тех двух коек.
- По тебе не скажешь! – заметила миссис Лонгботтом. – Моего сына и его жену, - с достоинством проговорила она, повернувшись к Гарри, Рону, Гермионе и Джинни, - последователи Сами-Знаете-Кого подвергали пыткам до тех пор, пока они не лишились рассудка.
Гермиона и Джинни в ужасе прижали руки к губам. Рон перестал выкручивать шею, пытаясь разглядеть родителей Невилла, и застыл в совершенном смятении.
- Они были Светоносцами, если вы не в курсе, и пользовались огромным уважением в мире магии, - продолжала миссис Лонгботтом. – И оба были невероятно талантливы. Я… Алиса, милая, что случилось?
Из дальнего конца палаты к ним робко вышла мать Невилла в одной ночной рубашке. Это была не та пышущая здоровьем женщина со счастливой улыбкой на лице, которую Гарри видел на фотографии Смура, запечатлевшей первоначальный состав Ордена Феникса. Теперь ее лицо было худым и изможденным, глаза казались чрезмерно большими, а редкие тусклые седые волосы выглядели безжизненными. Говорить она то ли не желала, то ли не могла, и лишь делала неуверенные жесты в сторону Невилла, зажав что-то в протянутой руке.
- Что-то еще? – устало спросила миссис Лонгботтом. – Хорошо, Алиса, милая, очень хорошо… Невилл, возьми то, что она хочет тебе отдать…
Но Невилл уже и сам тянул к ней руку, и мать положила в его раскрытую ладонь пустую обертку из-под взрывной жвачки от Друбля.
- Молодец, дорогая, - преувеличенно бодрым голосом похвалила ее бабушка Невилла, ласково погладив по плечу.
Невилл же тихо проговорил:
- Спасибо, мама.
Алиса нетвердой походкой направилась к своей кровати, что-то тихонько напевая себе под нос. Невилл оглянулся на остальных, словно бросая им вызов: ну, что же вы не смеетесь? Однако ничего менее смешного Гарри в своей жизни не встречал.
- Ну, нам пора возвращаться домой, - вздохнула миссис Лонгботтом, натягивая длинные зеленые перчатки. – Была рада со всеми вами познакомиться. Невилл, выкини эту обертку, она тебе их столько надарила, что ими теперь можно оклеивать стены твоей спальни…
Но Гарри показалось, что Невилл, выходя из палаты, тихонько спрятал обертку в карман.
Дверь палаты за ними закрылась.
- Я и подумать не могла, - призналась Гермиона, и на ее глаза навернулись слезы.
- Я тоже, - сказал Рон внезапно охрипшим голосом.
- И я, - прошептала Джинни.
Все трое посмотрели на Гарри.
- А я все знал, - печально промолвил Гарри. – Мне Дамблдор рассказал, но я дал слово об этом не распространяться… Это Беллатрисса Лестранж пытала родителей Невилла заклятьем Круциатус до тех пор, пока они не лишились рассудка, и именно за это ее отправили в Азкабан.
- Так это дело рук Беллатриссы Лестранж? – прошептала Гермиона, придя в ужас от услышанного. – Той самой, чей портрет хранится в коморке у Криччера?
Наступила тишина, в которую неожиданно ворвался обиженный голос Локхарта:
- Послушайте, вы там, я зря, что ли, осваивал скоростное письмо?
Глава 24ОККЛЮМЕНЦИЯ
Криччер, как оказалось, все это время скрывался на чердаке. Сириус рассказал, что когда нашел его там, Криччер, весь покрытый толстым слоем пыли, рылся в поисках уцелевших реликвий рода Блэков, чтобы переправить их в свой чуланчик. Сириусу, похоже, было вполне довольно этого объяснения, однако это вызвало настороженность у Гарри. Криччер вернулся в куда более приподнятом настроении, злобное ворчание пошло на убыль, и он с большей охотой, чем раньше, выполнял поручения; раз или два, впрочем, Гарри довелось заметить на себе его чересчур пристальный взгляд, который он тотчас отводил в сторону, едва встретившись с Гарри глазами.
Гарри не стал высказывать свои зыбкие подозрения Сириусу, чье радужное настроение по окончании праздников начало таять прямо на глазах. С каждым днем, приближавшим дату возвращения Гарри в Хогвартс, Сириус все больше впадал в состояние, которое миссис Уизли окрестила «приступами ипохондрии»: Сириус становился брюзгливым, несловоохотливым и долгие часы проводил в комнате Орлика. Его меланхолия растекалась по особняку, проникая во все щели, словно тлетворный газ, и вскоре захлестнула всех обитателей дома.
Гарри не хотелось оставлять Сириуса на попечении одного лишь Криччера. По правде говоря, он совсем не рвался обратно в Хогвартс, чего раньше с ним никогда не случалось. Вернуться в школу означало снова стать жертвой тирании Долорес Амбридж, которая за время их отсутствия наверняка сумела пропихнуть еще десятка полтора декретов. К тому же не было никакой перспективы вернуться в сборную по квиддичу, откуда он был изгнан, а вот вероятность того, что груз домашних заданий в преддверии экзаменов станет неподъемным, была очень высока. Дамблдор оставался по-прежнему неприступным, и единственной отдушиной для Гарри был Дивизион Дамблдора. Только это и удерживало его от отчаянного шага: попытаться уговорить Сириуса, чтобы тот позволил ему бросить школу и остаться в особняке на Площади Лихогнилль.
В последний же день каникул случилось нечто такое, отчего возвращение в Хогвартс стало представляться Гарри совершенным кошмаром.
- Гарри, милый, - позвала его миссис Уизли, приоткрыв дверь в их с Роном спальню, где друзья играли в шахматы, а Гермиона, Джинни и Хитрюга внимательно наблюдали за игрой, - тебя не затруднит спуститься в кухню? С тобой хочет побеседовать профессор Снэйп.