– Ну и что это за гадость? – свирепо спросил Рон.
– Весьма тяжелый кожный недуг, молодой господин, из-за него ваше обличье обретет еще более изъязвленный и ужасающий вид, нежели теперь…
– У самого у тебя ужасающий вид! – Уши Рона сильно покраснели.
– …есть только одно лекарство – возьмите печень жабы, в полнолуние крепко привяжите ее к горлу, обнажитесь, встаньте в бочку с глазами угря…
– У меня нет никакой ряборылицы!
– Но, молодой господин, неприглядные пятна на ваших ланитах…
– Это веснушки! – истерично заорал Рон. – Оставь меня в покое! Вали на свою картину!
Он повернулся к остальным. Те изо всех сил пытались сохранять невозмутимость.
– Какой этаж?
– По-моему, шестой, – сказала Гермиона.
– Нет, это пятый, – возразил Гарри, – нам на следующий…
Но тут он оказался на площадке и застыл в изумлении: перед ним были двойные двери, которые, согласно вывеске, вели в отделение порчетерапии, а в дверях – окошко, откуда, прижимая нос к стеклу и широко, бессмысленно улыбаясь, пристально смотрел голубоглазый белозубый мужчина с золотистыми кудрями.
– Батюшки мои! – воскликнул Рон, уставившись в свой черед на кудрявого блондина.
– Мамочки! – воскликнула и Гермиона, задохнувшись от удивления. – Профессор Чаруальд!
Бывший преподаватель защиты от сил зла изящно распахнул дверь и направился к ребятам. На нем был длинный лиловый халат.
– Здравствуйте, здравствуйте! – бодро воскликнул он. – Вы, я полагаю, ко мне за автографами?
– Надо же, ничуть не изменился, – шепнул Гарри на ухо Джинни, и та усмехнулась.
– Э-э… как поживаете, профессор? – поинтересовался Рон слегка виновато: в свое время Чаруальд лишился памяти и оказался в Лоскуте из-за барахлившей волшебной палочки Рона. Впрочем, Чаруальд тогда хотел стереть память и Гарри и Рону, поэтому Гарри сейчас не очень-то ему сострадал.
– Прекрасно, даже восхитительно, благодарю вас! – с чувством ответил Чаруальд и достал из кармана изрядно потрепанное павлинье перо. – Ну-с, сколько вам автографов? Я, знаете ли, выучился писать без отрыва!
– Эмм… Спасибо, но сейчас нам автографы не нужны. – Рон, повернувшись к Гарри, поднял брови.
– Профессор, – сказал Гарри, – вам, наверное, не следует ходить по коридорам? Вам нужно бы вернуться в палату.
Улыбка Чаруальда постепенно увяла. Он внимательно поглядел на Гарри, а затем спросил:
– Мы с вами, случайно, не встречались?
– Да… встречались, – подтвердил Гарри. – Вы были у нас учителем. В «Хогварце», помните?
– Учителем? – слегка встревожился Чаруальд. – Я? Правда? – А затем его лицо с пугающей внезапностью вновь расцвело улыбкой: – Я ведь научил вас всему, что вы знаете, не так ли? Ну-с, так как же автографы? Дюжины, я полагаю, будет довольно? Подарите их своим друзьям-приятелям, чтобы они не чувствовали себя обделенными!
Тут из двери в дальнем конце коридора показалась чья-то голова, и раздался крик:
– Сверкароль, проказник, куда ты опять удрал?
Немолодая знахарка с добрым лицом и елочным дождем в волосах торопливо дошла до двери и заулыбалась ребятам.
– Ах вот что, Сверкароль! У тебя гости! Как это мило, и к тому же в Рождество! Знаете, к нему ведь никто не ходит, к бедняжке! Ума не приложу почему, он у нас такой зайчик… Правда, лапушка?
– Мы пишем автографы! – с лучезарной улыбкой сообщил Сверкароль знахарке. – Им надо много-много! Отказы не принимаются! Надеюсь, мне хватит фотографий…
– Только послушайте, – с нежностью сказала знахарка, улыбаясь Чаруальду как шаловливому двухлетнему малышу, и взяла его за локоть. – Пару лет назад он был известной личностью, и мы очень надеемся, что его страсть раздавать автографы – признак, что память возвращается. Вы не зайдете? Понимаете, у нас закрытое отделение, он, должно быть, улизнул, пока я вносила рождественские подарки, обычно-то мы дверь запираем… Не подумайте, он не опасен! Но, – она понизила голос до шепота, – бедняжка, храни его небеса, может сам себе навредить… Он же не помнит, кто он такой, уйдет куда-нибудь, а дорогу назад найти не сможет… как замечательно, что вы зашли его навестить.
– Э-э, – Рон показал наверх, – мы вообще-то… э-э…
Но знахарка выжидательно улыбалась, и слова Рона «хотели выпить чаю» как-то растворились в воздухе. Ребята беспомощно посмотрели друг на друга и вслед за Чаруальдом и знахаркой пошли по коридору в отделение.
– Только давайте недолго, – шепнул Рон.
Знахарка указала палочкой на дверь палаты им. Яна Вотжедуба и пробормотала: «Алохомора». Дверь распахнулась, и она, не отпуская Чаруальда, первой ступила через порог, подвела больного к его койке и усадила рядом в кресло.
– Это палата для хроников, – негромко проговорила она. – Для неизлечимых. Конечно, при современных зельях и заклинаниях – и известной доле удачи, разумеется, – можно рассчитывать на некоторое улучшение. Сверкароль, например, явно начинает понимать, кто он такой; у мистера Дода тоже наблюдается улучшение и речь восстанавливается. Мы, правда, никак не разберем, что он говорит… Ладно, ребятки, я еще не всем раздала подарки, так что я вас оставлю, поболтайте пока.
Гарри осмотрелся. Да, сразу видно, что в этой палате пациенты живут постоянно; там, где лежит мистер Уизли, личные вещи никто не копит. Стена у койки Чаруальда сплошь увешана его портретами – все они зубасто улыбаются и приветливо машут. Многие подписаны Чаруальдом для себя, детскими печатными буквами. Сейчас, как только знахарка усадила его в кресло, Сверкароль придвинул к себе свежую стопку фотографий, схватил перо и со страшной скоростью начал ставить автографы.
– Можете раскладывать по конвертам, – сказал он Джинни, одну за другой швыряя подписанные фотографии ей на колени. – Видите, меня не забыли, я постоянно получаю кучу писем от поклонников… Глэдис Прэстофиль пишет каждую неделю… Знать бы еще зачем… – Он озадаченно замер, но затем вновь просиял и с удвоенной энергией взялся за автографы. – Полагаю, дело в моей внешности…
На койке напротив лежал очень печальный мужчина с нездоровым цветом лица; он что-то бормотал себе под нос и не замечал ничего вокруг. Через две койки от него находилась женщина с головой, обросшей густой шерстью; Гарри вспомнил, что нечто подобное случилось во втором классе и с Гермионой – к счастью, ее случай оказался излечим. Две самые дальние койки были отгорожены цветастыми занавесками, чтобы посетители могли спокойно пообщаться с больными.
– Вот видишь, Агнес, – весело обратилась знахарка к женщине с меховым лицом, передавая ей небольшую горку рождественских подарков. – И тебя не забывают! И сын твой прислал сову, что вечерком забежит. Замечательно, правда?
Агнес несколько раз громко гавкнула.
– И, Бродерик, смотри, тебе прислали цветочек в горшке и чудесный календарь. Вот, тут на каждый месяц – новый красивый гиппогриф! Все веселей будет, правда? – Знахарка подошла к бормочущему человеку, поставила на тумбочку малопривлекательное растение с длинными вислыми щупальцами и с помощью палочки повесила на стену календарь. – И… ой, миссис Лонгботтом, вы уже уходите?
Гарри круто обернулся. Цветастые занавески были раздвинуты, а по проходу между койками к двери шли посетители: грозная старуха в длинном зеленом платье, побитой молью лисьей горжетке и остроконечной шляпе с чучелом ястреба и – Невилл. Он уныло брел по пятам за бабушкой.
До Гарри вдруг дошло, кого они навещали, и его бросило в жар. Лихорадочно озираясь, он искал, чем бы отвлечь остальных, чтобы Невилл вышел из палаты незамеченным, чтобы ему не пришлось отвечать на вопросы. Но Рон, услышав фамилию Лонгботтом, тоже поднял глаза и, не успел Гарри его остановить, позвал:
– Невилл!
Невилл вздрогнул и весь сжался, будто чудом увернулся от пули.
– Это мы, Невилл! – обрадовался Рон и вскочил со стула. – Ты видел?.. Тут Чаруальд! А ты кого навещаешь?
– Это твои друзья, Невилл, деточка? – любезно проговорила бабушка Невилла, нависая над ребятами.
Невилл явно готов был провалиться сквозь землю. По его лицу ползли темно-багровые пятна, и он упорно отводил глаза.
– Ах да. – Вглядевшись в Гарри, бабушка сунула ему морщинистую руку, похожую на когтистую птичью лапу. – Да-да. Разумеется, я вас знаю. Невилл отзывается о вас с большим уважением.
– Э-э… спасибо. – Гарри пожал протянутую руку. Невилл упорно не поднимал глаз, и его лицо все гуще багровело.
– А вы, двое, конечно же Уизли, – продолжала миссис Лонгботтом, царственно предлагая руку Рону, а затем Джинни. – Я знакома с вашими родителями – не очень близко, разумеется, – но это прекрасные люди, прекрасные… А вы, должно быть, Гермиона Грейнджер?
Гермиона, изумленная тем, что миссис Лонгботтом знает ее по имени, обменялась с ней рукопожатиями.
– Невилл много о вас рассказывал. Вы его не раз выручали, не так ли? Он хороший мальчик, – она с суровым одобрением поглядела на внука, – но, боюсь, не унаследовал отцовского таланта. – И миссис Лонгботтом кивнула на койки у дальней стены. Ястреб на шляпе угрожающе покачнулся.
– Что?! – поразился Рон. Гарри хотел наступить ему на ногу, но оказалось, что в джинсах проделать это незаметно довольно трудно. – Там твой папа, Невилл?
– Что это значит, Невилл? – грозно осведомилась миссис Лонгботтом. – Ты не говорил друзьям о своих родителях?
Невилл сделал глубокий вдох, поднял лицо к потолку и потряс головой. Гарри никогда и никого не жалел так, как сейчас Невилла, но не знал, чем ему помочь.
– Здесь нечего стыдиться! – сердито воскликнула миссис Лонгботтом. – Ты должен гордиться, Невилл, гордиться! Не затем они пожертвовали своим здоровьем и рассудком, чтобы их стыдился единственный сын!
– Я не стыжусь, – еле слышно отозвался Невилл. Он по-прежнему избегал встречаться взглядом с друзьями. Рон привстал на цыпочки, чтобы получше рассмотреть родителей Невилла.
– Но ты избрал странный способ это показать! – заявила миссис Лонгботтом. – Мой сын и его жена, – она величаво повернулась к Гарри, Рону, Гермионе и Джинни, – потеряли рассудок под пытками приспешников Сами-Знаете-Кого.