Он удивленно нахмурился и хотел взять письмо, но тут на стол стали садиться еще совы – вторая, третья, четвертая, пятая… Каждая хотела вручить свое письмо первой; совы пихались, толкались, наступали в масло, опрокинули соль…
– Что это?! – изумился Рон.
Гриффиндорцы, пытаясь понять, в чем дело, наклонились над столом и смотрели на Гарри. Возле него приземлились еще семь сов. Птицы кричали, ухали и хлопали крыльями.
– Гарри! – почти беззвучно воскликнула Гермиона, сунула руку в пернатое месиво и извлекла оттуда совку с длинной цилиндрической посылкой. – Кажется, я знаю… Открой сначала вот это!
Гарри сорвал коричневую упаковку, достал свернутый плотной трубкой мартовский номер «Правдобора» и, развернув, увидел на обложке собственное глупо улыбающееся лицо. По фотографии шла надпись большими красными буквами:
– Хорошо получилось, да? – сказала Луна, подплыв к гриффиндорскому столу и втискиваясь между Фредом и Роном. – Номер вышел вчера, я попросила папу прислать тебе бесплатный экземпляр. А это, – она обвела рукой совиное сборище, – видимо, письма от читателей?
– Вот и я думаю, – поддержала Гермиона. – Гарри, не возражаешь, если мы?..
– Пожалуйста, – кивнул Гарри, немного оторопев.
Рон и Гермиона принялись разрывать конверты.
– Так… Этот считает, что ты слетел с катушек, – сообщил Рон, быстро пробегая глазами письмо. – Ну что ж…
– А эта дама рекомендует тебе пройти курс шоковой порчетерапии у святого Лоскута, – разочарованно произнесла Гермиона, скомкав второе письмо.
– Зато вот это нормальное, – медленно проговорил Гарри, бегло просматривая длинное письмо от ведьмы из Пейсли. – Смотрите-ка! Она пишет, что верит мне!
– А этот колеблется. – Фред с энтузиазмом подключился к чтению писем. – Говорит, что ты, конечно, вовсе не такой псих, как он считал, но ему ужасно не хочется верить в возвращение Сами-Знаете-Кого, и он теперь не знает, что и думать. Надо же, столько пергамента зря перевел!
– Гарри! Вот еще человек, который тебе поверил! – воскликнула Гермиона. – «Прочитав ваше интервью, пришла в выводу, что “Оракул” обошелся с вами крайне несправедливо… Да, мне очень не хочется верить в возвращение Того-Кто-Не-Должен-Быть-Помянут, но я вынуждена признать, что вы говорите правду…» Отлично!
– Так, этот дядя думает, что ты ку-ку. – Рон выбросил скомканное письмо через плечо. – Зато тетя… считает тебя настоящим героем… ты ее убедил… Вот, кстати, и фотография… Ух ты!
– Что здесь происходит? – пропел фальшиво-сладкий девичий голосок.
Гарри, держа в руках охапку писем, поднял глаза. За Фредом и Луной, пристально глядя на стаю сов и груду писем, стояла профессор Кхембридж. У нее из-за спины за происходящим жадно следила толпа школьников.
– Откуда у вас столько писем, мистер Поттер? – ровным голосом спросила Кхембридж.
– Это что, преступление? – громко огрызнулся Фред. – Получать почту?
– Ведите себя прилично, мистер Уизли, иначе мне придется вас наказать, – проговорила Кхембридж. – Итак, мистер Поттер?
Гарри замялся. Признаваться или нет? Пожалуй, скрывать бессмысленно; Кхембридж так или иначе скоро узнает.
– Это письма от людей, которые прочли мое интервью, – объяснил Гарри. – О том, что случилось в прошлом июне.
Почему-то, сказав это, он посмотрел на учительский стол, и ему показалось, что Думбльдор только-только отвел от него взгляд. Впрочем, сейчас директор был полностью поглощен беседой с профессором Флитвиком.
– Интервью? – Кхембридж даже привзвизгнула. – Что вы имеете в виду?
– Я имею в виду, что репортер задавал мне вопросы, а я отвечал. Вот… – И Гарри бросил ей «Правдобор».
Кхембридж поймала, поглядела на обложку, и ее бледное одутловатое лицо пошло безобразными фиолетовыми пятнами.
– Когда это было? – дрожащим голосом спросила она.
– В прошлый поход в Хогсмед, – ответил Гарри.
Она смотрела на него, побелев от гнева; журнал мелко дрожал в коротких толстых пальцах.
– Больше вы не пойдете в Хогсмед, мистер Поттер, – просипела она. – Как вы могли… как посмели… – Она набрала побольше воздуха. – Я ведь учила вас, что лгать нельзя. Видимо, мои уроки до вас не дошли. Минус пятьдесят баллов с «Гриффиндора» и неделя наказаний.
Прижав «Правдобор» к груди, она удалилась. Школьники проводили ее взглядами.
К середине дня вся школа – не только доски объявлений в общих гостиных, но и классы, и коридоры – была увешана огромными плакатами.
Учащиеся, у которых будет найден журнал «Правдобор», подлежат немедленному исключению из школы.
Данный указ выпущен на основании декрета об образовании № 27.
Гермиона, видя эти плакаты, по какой-то загадочной причине сияла от счастья.
– Чему ты так радуешься? – поинтересовался Гарри.
– Гарри, неужели ты не понимаешь? – шепнула Гермиона. – Ничего лучше она придумать не могла! Запретить журнал! Да теперь твое интервью прочитает вся школа!
Как оказалось, Гермиона была совершенно права. За весь день Гарри не увидел и краешка «Правдобора», но скоро его интервью уже цитировали повсюду: в коридорах перед аудиториями, на уроках, за обедом и даже, по словам Гермионы, в туалете. Она заскочила туда перед рунами и услышала, как какие-то девочки переговариваются друг с другом из разных кабинок, обсуждая статью.
– Потом они увидели меня и засыпали вопросами – они, видимо, знали, что мы с тобой знакомы, – блестя глазами, рассказывала Гермиона, – и знаешь, Гарри, мне кажется, они тебе верят, мне правда так кажется, по-моему, тебе наконец удалось всех убедить!
Профессор Кхембридж между тем расхаживала по школе и искала «Правдобор», наугад останавливая учеников и требуя показать учебники и вывернуть карманы. Но школьники оказались хитры и проворны. Страницы из журнала были заколдованы и непосвященному взгляду казались исписанными или совершенно пустыми пергаментами. Очень скоро в школе не осталось ни одного человека, который не читал бы интервью.
Декретом номер двадцать шесть учителям запрещалось обсуждать статью, но они все-таки находили способы на нее откликнуться. Профессор Спарж начислила «Гриффиндору» двадцать баллов только за то, что Гарри передал ей лейку; профессор Флитвик после урока сунул ему коробочку пищащих сахарных мышей, шепнул: «Ш-ш-ш!» – и убежал; а профессор Трелони разрыдалась на уроке и, к вящему неудовольствию Кхембридж, объявила удивленному классу, что, как выясняется, Гарри не грозит безвременная кончина и он доживет до преклонного возраста, станет министром магии и родит двенадцать детей.
Но самый большой подарок Гарри получил на следующий день, когда бежал по коридору на превращения. Внезапно его остановила Чо; не успел он опомниться, как ее рука оказалась в его руке, и она зашептала ему на ухо:
– Не обижайся на меня, пожалуйста, не обижайся. Это интервью… Ты такой смелый… Я так плакала!
Жаль, конечно, что ей снова пришлось проливать слезы, но зато она и Гарри помирились! Какое счастье! Потом Чо быстро поцеловала его в щеку и убежала. Ликование Гарри было беспредельно; казалось, обрадоваться еще больше невозможно, но тут у класса превращений к нему подошел Шеймас.
– Я только хотел сказать, – промямлил он, щурясь на левое колено Гарри, – что я тебе верю. И еще я послал журнал маме.
А когда после обеда в библиотеке Гарри увидел Малфоя с дружками, его счастье стало абсолютным. Малфой, Краббе, Гойл и еще какой-то дохляк – Гермиона шепнула Гарри на ухо, что это Теодор Нотт, – сидели, склонившись друг к другу. Гарри искал на полках книгу по частичным исчезаниям. Компания Малфоя дружно оглянулась. Гойл угрожающе хрустнул костяшками, а Драко шепнул что-то Краббе – несомненно, какую-то гадость. Гарри прекрасно понимал, что с ними такое: благодаря ему теперь все знают, что их отцы – Упивающиеся Смертью.
– А главное, – шепнула довольная Гермиона, когда они выходили из библиотеки, – эти болваны не смеют ничего отрицать – нельзя же признаться, что они читали интервью!
И, словно для полноты счастья, за ужином ребята узнали от Луны, что ни один номер «Правдобора» не расходился быстрее.
– Папа печатает дополнительный тираж! – сообщила она Гарри, возбужденно тараща глаза. – Он поражен: оказалось, людям это даже интереснее, чем складкорогие стеклопы!
Вечером Гарри был героем гриффиндорской гостиной. Фред с Джорджем дерзко наложили на обложку «Правдобора» увеличительное заклятие и повесили ее на стену. Гигантская голова Гарри, наблюдая за общим весельем, периодически громко изрекала что-нибудь вроде: «МИНИСТЕРСТВО – КОЗЛЫ» или «ЖРИ НАВОЗ, КХЕМБРИДЖ». Гермиона ругалась, что это не смешно и мешает ей сосредоточиться. Кончилось тем, что она разозлилась и рано ушла спать. Через пару часов говорильное заклятие начало выветриваться, и плакат больше не казался таким уж забавным: он, все тоньше пища, чаще и чаще выкрикивал отдельные слова: «НАВОЗ!.. КХЕМБРИДЖ!» От этого у Гарри разболелась голова; шрам стало покалывать, и скоро, под разочарованный стон гриффиндорцев, сидевших вокруг и в невесть какой раз просивших рассказать об интервью, он объявил, что тоже хочет лечь пораньше.
В спальне никого не было. Гарри постоял у окна, прижимаясь лбом к холодному стеклу, – это успокаивало боль. Потом разделся и лег, мечтая лишь об одном – чтобы прошла голова. Его подташнивало. Он повернулся на бок, закрыл глаза и практически сразу уснул…
И очутился в темной комнате с занавешенными окнами, освещенной единственным канделябром. Он стоял позади кресла, держась за спинку. На темном бархате обивки резко выделялись пальцы, длинные, белые – такие белые, будто он много-много лет провел под землей. Его кисть напоминала большого бесцветного паука.