— Она меня терпеть не может, — выпалил Гарри. — Ей на меня —
— Но она приняла тебя, — прервал его Дамблдор. — Возмущаясь, протестуя, но она приняла тебя, и тем самым укрепила наложенное мной на тебя заклятие. Жертва, принесенная твоей мамой, сделала кровные узы сильнейшей защитой —
— Но я не —
— Пока ты находишься в доме, где течет кровь, близкая к твоей матери, Вольдеморт не в силах причинить тебе вред. Он пролил кровь твоей матери, но она продолжает течь в тебе и твоей тёте. Узы родства с тетей должны были стать твоим прибежищем. Тебе приходится бывать там всего лишь раз в год, но, пока ты там, Вольдеморт не посмеет тебя тронуть. И твоя тётя знает об этом. Я всё объяснил ей в письме, оставленном на пороге вместе с тобой. В течение пятнадцати лет она давала тебе шанс выжить, предоставляя тебе жильё.
— Постойте… — произнес Гарри. Он выпрямился в кресле, уставившись на Дамблдора.
— Это был ваш Напоминатель! Вы сказали ей вспомнить — это был ваш голос —
— Я подумал, — Дамблдор слегка наклонил голову, — что стоит напомнить Петунии о сделке, заключенной нами тогда, когда она приняла тебя в свой дом. Мне казалось, что нападение дементоров напомнит ей о том, что её приемный сын под угрозой.
— Точно, — подтвердил Гарри. — Хотя… дядя волновался больше неё. Хотел вышвырнуть меня из дому, но после Напоминателя тетка позволила мне остаться.
Гарри опустил глаза в пол: — А при чем здесь…
У него не хватало духу произнести имя Сириуса.
— Пять лет назад, — возобновил рассказ Дамблдор, — ты прибыл в Хогвартс — не такой счастливый и холёный, как мне бы хотелось, но зато живой и здоровый. Ты не был избалованным ребенком, а вполне нормальным мальчиком, учитывая обстоятельства. Моя предположения сбывались. Потом… мы прекрасно помним твои приключения в первом классе, с которыми ты достойно справился. Затем ты лицом к лицу встретился с Вольдемортом; ты снова выжил и — более того — помешал ему возродиться. Ты выдержал настоящий бой. Я не могу выразить свое восхищение и гордость тобой.
Тем не менее, в моем плане был один пробел, — сказал Дамблдор, — который мог все разрушить. И я не мог позволить этому этой ошибке развалить все то, что так важно для меня. Я не могу допустить этого, и пришлось проявить твердость. Моё первое испытание настало, когда ты лежал в больничном крыле, ослабший после схватки с Вольдемортом.
— О чем вы? — удивился Гарри.
— Помнишь, как лёжа в больничной палате, ты спросил меня, почему Вольдеморт не убил тебя в детстве?
Гарри кивнул.
— Стоило ли рассказать все тогда?
Гарри посмотрел в голубые глаза Дамблдора и промолчал. Его сердце забилось часто-часто.
— Ты еще не догадался о пробеле в моем плане? Наверное, нет… тогда, в первом классе, я ничего не рассказал тебе. Я сказал себе: ему всего одиннадцать! Рано для таких рассказов, да и в таком возрасте.
Уже тогда мне стоило быть начеку. Стоило обеспокоиться тем, что ты задаешь мне вопрос, на который когда-нибудь мне придется дать ужасный ответ. Я был рад тому, что пока не обязан ничего рассказывать… да, ты был слишком мал для этого.
Когда же начался твой второй год в Хогвартсе, ты вновь столкнулся с испытаниями, которых не видывали и опытные волшебники: ты снова превзошел мои ожидания. Ты не спрашивал, зачем Вольдеморт оставил на тебе свою метку. Мы поговорили о твоем шраме, и подошли близко к разгадке тайны… почему же я не рассказал тебе всего? Тогда я подумал: чем двенадцать лучше одиннадцати? И я отпустил тебя, окровавленного, вымотанного, но гордого. Тогда моя совесть немножко помучила меня, да и перестала. Пойми: ты был еще мал, и мне не хотелось портить твое торжество той ночью…
Ну что, Гарри? Уже разгадал промах в моем плане? Я попал в ловушку, которой мог избежать, о чем много раз говорил себе.
— Я не —
— Я слишком беспокоился за тебя, — просто сказал Дамблдор. — Меня больше волновало твое счастье, и твоё спокойствие, чем какая-то там истина… твоя жизнь была мне дороже тех жизней, которые могли погибнуть по моему плану. И я сделал вид, что мы с тобой — самовлюбленные глупцы, чего и ожидал от нас Вольдеморт.
Так ли было на самом деле? Наверняка каждый, кто следил за твоей жизнью — а я следил за тобой более чем пристально — желал бы избавить тебя от новых страданий. К чему беспокоиться о толпе безликих, безымянных людей, когда можно видеть тебя счастливым и здоровым? Я и не ожидал, что придется делать такой выбор.
Ты перешёл в третий класс. Я наблюдал за тобой, когда ты создавал Патронусов, когда ты нашёл Сириуса, узнал его и спас ему жизнь. Надо ли было рассказать правду тогда, когда ты вырвал своего крестного из лап Министерства? Тебе было уже тринадцать, и мне было трудно оправдывать себя… может, ты и был юн, но смог доказать свою исключительность. Моя совесть не спала, Гарри: я понимал, что вскоре придется все рассказать…
В прошлом году ты выбрался из лабиринта, увидев гибель Седрика Диггори… ты сам едва спасся от смерти… и я опять медлил, хотя знал, что Вольдеморт вернулся, и пора все рассказать. Сейчас я понял, что ты давно был готов узнать правду. Я тянул время, чтобы убедиться, что ты готов выслушать тяжелую истину. Моей нерешительности есть одно оправдание: ты прошел через такое количество испытаний, как никакой другой ученик, и мне было тяжело добавлять к ним еще одно — самое тяжкое.
Гарри ждал, но Дамблдор прервал рассказ.
— Я так и не понял —
— Вольдеморт пытался убить тебя ребенком из-за предсказания, сделанного сразу после твоего рождения. Он знал о существовании предсказания, но не представлял его содержания; он отправился убивать тебя в уверенности, что действует согласно пророчеству. К несчастью для себя, он понял, что ошибался — ведь посланное в тебя заклятие отлетело рикошетом в него. Вернув себе тело, Вольдеморт решил выяснить содержание предсказания. Это оружие, которое он усердно искал после своего возрождения: он пытался выяснить, каким образом умертвить тебя.
Солнце взошло, и кабинет Дамблдора купался в его лучах. Стеклянный ларец, в котором хранился меч Годрика Гриффиндора, казался мутно-белым, словно опал; разбросанные по полу обломки серебряных инструментов блестели, как дождевые капли. За спиной Гарри, в кучке пепла, тихо верещал птенец Фоукс.
— Предсказание разбилось, — отрешенно произнес Гарри. — Я тащил Невилла по ступеням — в той комнате, где была арка — потянул его за одежду, и оно упало —
— Разбитая вещь — всего лишь запись, хранившаяся в архиве Отдела Магических Происшествий. Тот, кому предсказание было предназначено, прекрасно помнит его содержание.
— Кто слышал содержание? — спросил Гарри, заранее зная ответ.
— Я, — ответил Дамблдор. — Шестнадцать лет назад, сырым и холодным вечером в номере «Кабаньей Головы». Я пошел туда на встречу с учителем, ищущим должность Предсказателя, хоть и не хотел оставлять предмет в программе. Та женщина оказалась праправнучкой знаменитой и одаренной предсказательницы, так что я решил встретиться с ней из вежливости. Встреча меня разочаровала — я не обнаружил в ней особых талантов. Извинившись, я отказал ей в должности и собрался уйти.
Дамблдор поднялся, и прошел мимо Гарри к черному шкафу, рядом с которым была жёрдочка Фоукса. Дамблдор наклонился, снял засов и извлек наружу полую каменную чашу, инкрустированную рунами по краям, в которой Гарри увидел своего отца, измывающегося над Снейпом. Дамблдор вернулся к столу, поставил на него Омут Памяти, и поднес к голове палочку. Он извлек из головы серебристо-жидкую мысль и опустил её в Омут. Сев за стол, Дамблдор наблюдал за кружащимися в Омуте мыслями. Потом он вздохнул и коснулся серебристой поверхности кончиком палочки. В Омуте вращалась фигура, укутанная во множество шалей, с увеличенными очками большими глазами; ноги её оставались в чаше. Когда Сибилла Трелани заговорила, её голос был не обычным мистическим, потусторонним, а резким и вдохновенным — однажды Гарри уже слышал её, говорящей этим голосом:
— Близится время того, кто победит Темного Лорда… он будет рожден на исходе седьмого месяца теми, кто трижды сражался с ним… Темный Лорд оставит на нем метку, как на равном себе, но сила его не будет равна силе Лорда… один из двоих погибнет от руки чужого, и выживет в схватке лишь один… способный побороть Темного Лорда родится на исходе седьмого месяца…
Сибилла Трелани опустилась в серебристую жидкость и растворилась.
В кабинете воцарилась мертвая тишина. Молчали Гарри с Дамблдором и все портреты; замолк даже Фоукс.
— Профессор Дамблдор? — тихо спросил Гарри. Дамблдор, погрузившись в думы, смотрел в Омут. — Это значит, что… что же это значило?
— Это значит, — сказал Дамблдор, — что единственный, способный бороться с Вольдемортом, был рожден в конце июля, шестнадцать лет назад. Ребенок родился у родителей, три раза сражавшихся с Вольдемортом.
На Гарри будто надвинулась гроза. Ему опять стало тяжело дышать.
— Значит, это я?
Дамблдор посмотрел на него поверх очков.
— Есть одна странность, Гарри, — мягко сказал он. — Предсказание Сибиллы могло касаться двух мальчиков, рожденных в конце июля того года, и родители обоих состояли в Ордене Феникса, трижды избежав смерти от рук Вольдеморта. Один из них, само собой, ты. Второй — Невилл Лонгботтом.
— Тогда… почему на предсказании моё имя, а не Невилла?
— Официальная запись была изменена после того, как Вольдеморт напал на тебя, — объяснил Дамблдор. — Хранителю архива Предсказаний казалось, что, раз Вольдеморт напал именно на тебя, то и предсказание Трелани относится к тебе.
— Значит… это могу быть и не я? — спросил Гарри.
— Боюсь, что… — с трудом произнес Дамблдор, будто каждое слово причиняло ему боль, — что это именно ты.
— Но ведь Невилл родился в конце июля, и его родители тоже —
— Ты забываешь о второй половине предсказания, подробно описывающей соперника Вольдеморта… Вольдеморт