— Пять лет назад, Гарри, ты целым и невредимым приехал в Хогвартс, как я хотел и планировал. Хорошо — не совсем невредимым. Ты страдал. Я знал, что так будет, когда я оставил тебя на пороге дома твоих тети и дяди. Я знал, что обрекаю тебя на десять темных и трудных лет.
Он сделал паузу. Гарри молчал.
— Ты можешь спросить, и с полным основанием, — почему я сделал так. Разве тебя не могла взять какая-нибудь колдовская семья? Многие были бы более, чем счастливы так поступить, и сочли бы за честь вырастить тебя как сына.
Мой ответ: потому, что моей главной задачей было сохранить тебе жизнь.
Ты был в опасности, возможно большей, нежели любой другой, кого я знал. Волдеморт был уже побежден, но его сторонники, а многие из них были почти столь же ужасны, как и он сам, всё еще были на свободе, в ярости, отчаянии и неистовстве. И мне пришлось принимать решение на годы вперед. Верил ли я, что Волдеморт сгинул навсегда? Нет. Я не знал, пройдет ли десять, двадцать или пятьдесят лет прежде, чем он вернется, но я был уверен, что это произойдет, и, зная его, я также был уверен, что он не успокоится, пока не убьет тебя. Я понимал, что познание Волдемортом магии, возможно, более обширно чем у любого другого из живущих ныне колдунов. Я знал, что даже мои наиболее сложные и мощные защитные заклинания и чары, вряд ли окажутся непреодолимыми, если он когда-нибудь вернет себе полную мощь. Но я также знал слабое место Волдеморта. И тогда я принял решение: ты будешь защищен древним волшебством, о котором он знал, которое он презирал и которое он поэтому всегда недооценивал — на свою беду. Я говорю, конечно, о том, что твоя мать умерла, дабы спасти тебя. На долгое время она дала тебе такую защиту, которую он никак не мог ожидать, защиту, которая течет в твоих жилах по сей день. Поэтому я доверился крови твоей матери. Я оставил тебя ее сестре, ее единственной оставшейся родственнице.
— Она не любит меня, — сказал Гарри тотчас же. — Она не даст ни…
— Но она взяла тебя, — прервал его Дамблдор. — Она, возможно, взяла тебя с неохотой, с раздражением, против воли, с горечью, но все же она взяла тебя, и поступив так, скрепила заклятие, которое я на тебя наложил. Жертва твоей матери сделала кровные узы самой сильной броней, которую я мог дать тебе.
— Я все еще не…
— До тех пор, пока ты можешь называть домом место, где живет кровь твоей матери, Волдеморт не сможет достать тебя там или причинить вред. От ее крови он избавился, но она живет в тебе и ее сестре. И эта кровь стала твоим защитником. Тебе нужно возвращаться туда только раз в году, но пока ты будешь называть ее дом своим домом, он не сможет навредить тебе, пока ты там. И твоя тетя это знает. Я объяснил ей, что я сделал, в письме, которое оставил с тобой на ее пороге. Она знает: её согласие приютить тебя спасало тебе жизнь в течении пятнадцати лет.
— Подождите, — сказал Гарри, — подождите минутку… Он выпрямился на стуле и уставился на Дамблдора. — Этот Вопиллер послали вы. Вы велели ей вспомнить — это был ваш голос.
— Я подумал, — сказал Дамблдор, слегка наклоняя голову, — что ей нужно было напомнить о договоре, который она скрепила, взяв тебя. Я подозревал, что нападение дементоров могло побудить ее отказаться от твоего присутствия в её доме в качестве приемного сына.
— И побудило, — сказал Гарри спокойно. — Вернее больше моего дядю, чем ее. Он хотел выгнать меня, но после того, как появился Вопиллер, она сказала, что меня придется оставить.
Секунду он смотрел в пол, затем произнес: "Но какое отношение это имеет к…". Имя Сириуса ему выговорить не удалось.
— Пять лет назад, — продолжил Дамблдор, как если бы он не делал паузу в своем рассказе, — ты приехал в Хогвартс, возможно, не настолько счастливый и обласканный, как мне хотелось бы, но все же живой и здоровый. Ты был не избалованным маленьким принцем, а мальчиком, настолько нормальным, насколько я мог надеяться при данных обстоятельствах. До этого момента мой план удавался.
А затем… Ты помнишь события своего первого года в Хогвартсе так же отчетливо, как и я. Ты замечательно проявил себя в испытании, в котором ты раньше, намного раньше, чем я ожидал, встретился лицом к лицу с Волдемортом. Ты снова выжил. Больше того, ты отсрочил его возвращение к полному могуществу и силе. Ты сражался как взрослый. Я гордился тобой больше, чем мог это выразить. И все-таки в моем замечательном плане был недостаток. Очевидный просчет, который мог погубить все. Но, зная, насколько важен успех моего плана, я сказал себе, что не позволю этому недостатку разрушить его. Лишь я один мог это предотвратить, так что я должен был быть сильным. Мое первое испытание я прошел, когда ты лежал в больничном крыле, ослабленный после сражения с Волдемортом.
— Я не понимаю, о чем Вы говорите, — сказал Гарри.
— Разве ты не помнишь, как, лежа в больнице, ты спросил меня, почему Волдеморт пытался убить тебя, когда ты был ребенком?
Гарри кивнул.
— Должен ли я был тогда ответить?
Гарри взглянул в синие глаза и ничего не сказал, но его сердце опять ускорило бег.
— Все еще не видишь недостатков в моем плане? Нет, наверное, нет. Как тебе известно, я решил не отвечать тебе. Одиннадцать лет, сказал я себе, возраст слишком юный, чтобы всё узнать. Я не собирался открывать тебе твою тайну в одиннадцать лет. Слишком тяжкое знание для столь юного возраста. Уже тогда я должен был распознать признаки опасности. Я должен был спросить себя, почему меня мало встревожило, что ты так рано задал вопрос, на который однажды я должен дать ужасный ответ. Я должен был осознать, что слишком обрадовался мысли не отвечать тебе тогда же, в тот самый день… Ты был еще молод, слишком молод.
Итак, мы подошли к твоему второму году в Хогвартсе. И опять ты принял вызов, с которым не сталкивались даже взрослые колдуны. И опять ты оправдал мои самые безумные надежды. Однако, на этот раз ты ничего не спрашивал о том, почему Вольдеморт оставил тебе эту отметину. Мы обсуждали твой шрам, о да, и подошли очень близко к теме. Почему я не сообщил тебе все? Мне казалось, что получить такую информацию в двенадцать лет будет ненамного легче, чем в одиннадцать. Я разрешил тебе уйти, запачканному кровью, усталому, но воодушевленному, и если у меня и появилось тревожное предчувствие от того, что я до сих пор не сообщил тебе правды, то оно быстро прошло. Ведь ты все еще был таким юным… и я не смог найти в себе силы испортить ночь твоего триумфа…
Ты видишь, Гарри? Теперь ты видишь недостаток в моем блестящем плане? Я попал в ловушку, которую предвидел, которую мог и должен был избежать…
— Я не…
— Я слишком беспокоился о тебе, — сказал Дамблдор просто. — Я беспокоился больше о твоем счастье, нежели о том, чтобы ты узнал правду, больше о твоем душевном спокойствии, чем о своем плане, больше о твоей жизни, чем о жизнях, которые будут погублены в случае, если план потерпит крах. Другими словами, я действовал в точности так, как и ожидал Волдеморт от любящего глупца. Было ли это защитой? Я защищал тебя от любого, кто наблюдал за тобой, как и я — а я наблюдал за тобой более пристально, чем ты можешь себе представить, желая спасти тебя от лишней боли: ведь ты уже настрадался… Что мне было до безликих, безымянных людей и существ, которым суждено было погибнуть в туманном будущем, если здесь и сейчас ты был жив, доволен и счастлив?… Я никогда и не мечтал, что мне придется заботиться о таком человеке, как ты…
Мы подошли к твоему третьему году. Я наблюдал издалека за тем как ты отражал дементоров, как ты нашел Сириуса, как ты узнал, кем он был, и спас его. Мог ли я рассказать тебе правду тогда, в тот момент, когда ты с торжеством выхватил своего крестного отца из челюстей Министерства? Но теперь, когда тебе исполнилось тринадцать лет, поводы для молчания начали иссякать. Возможно, ты и был модод, но доказал, что являешься исключением. Я был в тревоге, Гарри. Я знал, что этот момент наступит скоро… Но ты вышел из лабиринта в прошлом году, увидев смерть Седрика Диггори, едва-едва сам избежав гибели, и я не рассказал тебе, хотя знал, что теперь, когда Волдеморт вернулся, я должен сделать это как можно скорее. А сегодня ночью я понял, что ты был готов узнать правду уже давно, что я оберегал тебя слишком долго, ты доказал, что мог принять это бремя раньше. Мое единственное оправдание в том, что, наблюдая, как ты несешь бремя, уже большее, чем любой другой ученик когда-либо посещавший эту школу, я не мог возложить на тебя дополнительный груз, к тому же самый тяжкий.
Гарри подождал, но Дамблдор молчал.
— Я все еще не понимаю…
— Волдеморт пытался убить тебя ребенком из-за пророчества, сделанного незадолго до твоего рождения. Ему было известно о пророчестве, но не знал его полного содержания. Он пытался убить тебя, когда ты был ребенком, веря, что исполняет его. Он обнаружил, на свою беду, что ошибся, когда проклятие, призванное убить тебя, обратилось против него самого. И поэтому, с тех пор как он вернул себе тело, и особенно после твоего чудесного спасения от него в прошлом году, он стремился услышать пророчество полностью. Оружие, которое он искал столь усердно со времен своего возвращения, — это знание того, как уничтожить тебя.
Солнце полностью взошло: кабинет Дамблдора купался в его лучах. Стеклянный ларец, в котором лежал меч Годрика Гриффиндора, светился матовой белизной, куски приборов, которые Гарри сбросил на пол, блестели, как капли дождя, а позади него птенец Фоукс в своем гнезде из пепла издал нежное чириканье.
— Пророчество разбилось, — бесцветным голосом произнес Гарри. — Я тащил Невилла вверх по скамьям в том… в той комнате со сводчатой аркой…и порвал ему мантию, и оно упало…
— Разбившаяся вещь была просто записью пророчества, хранимой Отделом Тайн. Но само пророчество было сказано одному человеку и этот человек отлично может его повторить.
— Кто его слышал? — спросил Гарри, подумав, что уже знает ответ.
— Я, — ответил Дамблдор. — Однажды сырой и холодной ночью шестнадцать лет назад в комнате над баром в гостинице "Кабанья голова". Я пошел туда, чтобы увидеться с претенденткой на должность преподавателя Прорицания, хотя это и противоречило моему убеждению, что Прорицание не следует преподавать вообще. Впрочем, претендентом была праправнучка очень известного и очень одаренного провидца, и я подумал, что следует встретиться с ней просто из вежливости. Я разочаровался. Мне показалась, что у нее самой нет и намека на дар. Я сказал ей, надеюсь вежливо, что не считаю её подходящей для этой должности и развернулся, чтобы уйти.