Гарри шел, едва ли понимая куда, он так часто за это лето обходил городок, что ноги сами несли его по привычному маршруту. Каждые несколько шагов он оглядывался через плечо. Кто-то магический находился поблизости, он почувствовал это, лежа среди увядающих бегоний тети Петунии. Почему же они не заговорили с ним, почему не попробовали вступить в контакт, почему сейчас они прятались?
Но постепенно его уверенность испарилась. Возможно, это был вовсе не магический звук. Возможно, он так отчаялся, что был рад любому даже маленькому напоминанию о его принадлежности к другому миру. В конце-концов, в соседнем доме могло что-то сломаться.
Гарри приуныл, сосущее чувство в желудке превратилось в ощущение безнадежности, которое мучило его все лето. Завтра утром, его все равно разбудит в пять часов сова, принесшая «Ежедневного пророка». Но будет ли смысл читать его, он не знал, стоило просмотреть первые страницы, чтобы убедиться, что эти идиоты-бумагомаратели еще не поняли, что лорд Вальдеморт вернулся. Они написали бы об этом во всех заголовках — и это было единственное, что по-настоящему волновало Гарри.
Если повезет, завтра прилетят совы и от его друзей Рона и Гермионы, но, хотя он и ждал этих писем, их содержание он мог предсказать заранее.
Мы ничего не можем сказать о Сам-знаешь-ком…Мы договорились не писать ничего важного, на случай, если наши письма собьются с пути…Мы весьма заняты, и не можем рассказывать здесь о подробностях…Но, как мы и договаривались, обязательно поговорим обо всем при встрече…
Но когда же они встретятся? Никто не казался обеспокоенным конкретной датой. Гермиона написала внутри поздравительной открытки — надеюсь, мы увидимся очень скоро. Но как скоро случится это скоро? Насколько Гарри мог судить из их полунамеков, Рон и Гермиона находились вместе, возможно в доме родителей Рона. Он едва не умер, представив, как они развлекаются там, пока он медленно сходит с ума на Бирючиновой Аллее. Сказать по правде, он так на них рассердился, что выкинул две коробки сладостей из «Рахатлукулла», присланных ко дню рождения. Об этом он горько пожалел за ужином, пережевывая увядший салат тети Петунии.
И чем же были так заняты Рон с Гермионой? Почему ему, Гарри, нечем заняться? Разве он не сделал больше, чем они? Разве они забыли, что он сделал? Разве не он оказался на кладбище и видел умирающего Седрика, разве не его привязали к надгробной плите и почти убили?
Он сотни раз переживал в памяти этот ужасающий момент, и кошмары стали посещать его не только во сне, но и наяву.
Гарри направился к Магнолийному перекрестку, на полпути он остановился, чтобы заглянуть в маленький тупичок, где впервые встретил своего крестного. Сириус, по крайней мере, кажется, понимал, что чувствовал Гарри. Признаться честно, его письма были такими же пустыми, как и известия от друзей, но они хотя бы содержали слова утешения и предостережения, вместо мучительных намеков: я знаю, что тебя что-то расстраивает… держи нос чистым, и все будет хорошо… веди себя осторожно и не делай необдуманных поступков…
Хорошо, подумал Гарри и пересек Магнолийную улицу, он вообще делал все так, как рекомендовал ему Сириус. Особенно он сопротивлялся искушению оседлать метлу и немедленно в одиночку отправиться в Пристанище. Хотя, конечно, странно было получать совет держать себя в руках от того, кто провел в тюрьме Азкабан двенадцать лет, и сбежал, чтобы совершить убийство, за которое был уже осужден, а затем скрылся на украденном гипогриффе.
Гарри перелез через запертые ворота парка, такого же пустынного, как и окружающие его улицы. Если по ночам его не беспокоили кошмары о кладбище и несчастном Седрике, то снились тревожные сны о темных коридорах, заканчивающихся тупиком, и запертых дверях. Очень часто его старый шрам на лбу начинало покалывать, но он больше не думал, что Рон, Гермиона или Сириус найдут это интересным. Когда-то в прошлом, его шрам не раз предупреждал о том, что лорд Вальдеморт становиться сильнее, но теперь, когда Вольдеморт и так уже вернулся, это было само собой разумеющимся. Ничего страшного, старые новости…
От такой несправедливости Гарри хотелось яростно завопить. Если бы не он, никто не узнал бы, что Вольдеморт возвращается. И вот награда, целых четыре недели в маленьком городке он был целиком отрезан от магического мира. Что ему оставалось, кроме как, съежившись на клумбе с увядающими бегониями, подслушивать новости о воднолыжном спорте волнистых попугайчиков. Как мог Думбльдор так быстро забыть его? Почему Рон с Гермионой не позвали его с собой? Насколько справедливо было прислушиваться к Сириусу, убеждающему его сидеть спокойно, быть хорошим мальчиком и бороться с искушением написать в «Ежедневный пророк» о том, что Вольдеморт вернулся? Эти мысли душили его, заставляя Гарри корчиться от гнева, а вокруг теплый бархатный вечер наполнял воздух запахом сухой травы. Уличные фонари высветили группу людей, шедших по парковой дорожке. Один из них пел громкую пошлую песню, остальные гоготали.
Гарри узнал своего кузена Дудли Дурслея и его преданную банду головорезов. Дудли был обширен, как никогда прежде, но невыносимо долгое сидение на диете и открытие в нем нового таланта, внесло заметные изменения в его телосложение. Как восхищенно рассказывал дядя Вернон любому, кто соглашался слушать, Дудли недавно стал чемпионом среди юниоров в тяжелом весе школ юго-восточной Англии. «Благородный спорт», как называл его дядя Вернон, сделал Дудли еще более огромным, чем он казался Гарри в начальной школе, когда он служил первой боксерской грушей юного Дурслея.
Гарри больше не боялся кузена, однако соседские дети опасались его так же, как и отъявленного хулигана Поттера, о котором было доподлинно известно, что он посещает центр безопасности святого Брута для неисправимых малолетних преступников.
Гарри, стоявшему в тени дерева вдруг захотелось, чтобы банда Дудли заметила его, чтобы они тогда стали делать? Бросились и начали бить? Как бы повел себя Дудли, оказавшись перед дилеммой — остаться крутым в глазах своих приятелей и хорошенько отделать Гарри, или изо всех сил пытаться избежать конфликта, памятуя о волшебной палочке в руках кузена.
Давайте же… оглянитесь… я здесь совсем один…подходите и начинайте…
Ему необходимо было выпустить часть своего раздражения наружу, он бы показал этим дегенератам, когда-то превратившим его жизнь в кромешный ад.
Их голоса уже замерли вдали, а Гарри все не мог пошевелиться, скрытый под тенью деревьев. Я делаю так, как ты хочешь, Сириус, тупо подумал Гарри. Не тороплюсь, держу свой нос в чистоте, делаю все в противоположность тому, что сделал бы ты.
Гарри потянулся и отряхнул брюки. Тетя Петуния и дядя Вернон всегда считали, что, когда бы Гарри не пришел домой — это уже слишком поздно, а позднее возвращение грозило Гарри ночью, проведенной запертым в сарае. С другой стороны, когда бы их милый Дудли не возвращался с прогулок, это всегда было вовремя. Поэтому Гарри зевнул и направился к воротам парка.
Дома на Магнолийной улице, как и на Бирючиновой Аллее стояли огромные и квадратные, с идеально подстриженными лужайками, и все они принадлежали таким же идеально большим и квадратным владельцам, в точности похожими на дядю Вернона. Гарри любил вечера, когда окна домов задернуты шторами и светятся в темноте, подобно драгоценные камни. И своим появлением на приличной улице в это время Гарри никому не доставлял хлопот. Он ускорил шаг, и на полпути к дому вновь увидел банду Дудли, они стояли под фонарем и что-то живо обсуждали. Гарри отступил в тень большого куста сирени.
— … он визжал, как свинья, правда? — сказал Малколм и заржал.
— Хороший правый хук, Большой Д, — поддакнул Пирс.
— Ладно, значит завтра в тоже время? — спросил Дудли.
— Соберемся у меня, предки свалили, — предложил Гордон.
— Тогда до завтра, — махнул рукой Дудли.
— Пока, Дуд!
— Увидимся, Большой Д!
Гарри подождал, пока вся банда разошлась. Выйдя из-за куста, он быстрым шагом нагнал Дудли, беззаботно насвистывающего что-то немузыкальное.
— Эй, Большой Д!
Дудли резко обернулся.
— А, — проворчал он. — Это ты…
— И как давно ты стал Большим Д? — поинтересовался Гарри.
— Ох, заткнись, — прохрипел Дудли.
— Крутая кликуха, — Гарри теперь шагал рядом с кузеном. — Но для меня, ты всегда останешься Лимпопусиком Дудличкой.
— Я сказал, заткнись, — ветчино-подобные руки Дудли сжались в кулаки.
— А разве твои друзья не знают, как зовет тебя твоя мамочка?
— А ну, заткнись…
— Эй, ты же не предлагаешь ей заткнуться, когда она называет тебя Пупсик или Мусик-Пусик. Если нет, значит, и я могу называть тебя так же.
Дудли ничего не ответил, на его лице отразилась внутренняя борьба, уж очень он хотел врезать Гарри, и не сделать это — требовало огромного самообладания.
— Так кого же вы отделали сегодняшним вечером? — спросил Гарри, усмехаясь. — Еще одного десятилетнего? Я же знаю, что это вы избили Марка Эванса пару дней назад.
— Он сам напросился, — зарычал Дудли.
— Да ты что!
— Он надерзил мне…
— Да? Он что, сказал, что ты похож на свинью, которая встала на задние ноги? Если так, то это не дерзость, Дуд, это истинная правда…
Желваки Дудли задергались. Гарри почувствовал удовлетворение, приведя кузена в ярость, и как будто избавился от части своего плохого настроения. Они свернули в проулок, между Магнолийной улицей и Глициновым переулком, где Гарри впервые увидел Сириуса. Это было пустынное тихое место, куда не доходил даже свет уличных фонарей. Звук шагов приглушался с одной стороны стенами гаражей, а с другой — высоким забором.
— Думаешь, если у тебя есть эта вещичка, то ты уже крутой? — произнес вдруг Дудли.
— Какая вещичка?
— Та, что ты прячешь за поясом.
Гарри снова ухмыльнулся.
— Думаешь, ты не настолько туп, как выглядишь, да Дуд? Наверное, не настолько, иначе ты не смог бы идти и говорить одновременно.