— Я верю, что Тот-кто-не-должен-быть-помянут действительно вернулся, и верю, что ты сражался с ним, и сбежал от него.
— Эээ… точно, — смутился Гарри.
Вместо сережек, в ушах Луны болталось нечто, похожее на оранжевые редиски, заметив которые, Парвати с Лавандой захихикали.
— Вы можете смеяться, — повысив голос, произнесла Луна, очевидно решив, что Парвати с Лавандой смеются над тем, что она сказала, а не над тем, что на ней было надето. — Но раньше люди тоже не верили, что есть такие вещи, как Жужжливый Пустозвон или Мяторогий Храпун.
— А разве они были так уж не правы? — нетерпеливо спросила Гермиона. — Нет никаких Жужжливых Пустозвонов и Мяторогих Храпунов.
Луна послала ей уничижающий взгляд и метнулась прочь, отчаянно тряся редисками. Парвати и Лаванда согнулись пополам, задыхаясь от смеха.
— Ты не могла бы не унижать тех немногих людей, которые мне верят? — спросил Гарри Гермиону, когда они вошли в класс.
— Ради небес, Гарри, ты заслуживаешь много лучшего, — ответила Гермиона. — Джинни рассказала мне о ней, Луна верит только в те вещи, которые не имеют вообще никаких доказательств. Чего еще можно ждать от человека, чей папаша руководит «Каламбурщиком».
Гарри подумал о зловещих крылатых лошадях, виденных им в ночь прибытия, и как Луна сказала, что тоже их видит. Настроение упало. Неужели она лгала? Но прежде, чем над этим вопросом удалось поразмышлять, к нему подошел Эрни МакМиллан.
— Хочу, чтобы ты знал, Поттер, — произнес он громким и убедительным голосом. — Что тебя поддерживают не только люди со странностями. Я верю тебе на сто процентов. Моя семья и я всегда поддерживали Думбльдора.
— Эээ…. Большое спасибо, Эрни, — ответил Гарри, ошеломленный, но довольный.
Эрни порой выражался чересчур напыщенно, но Гарри высоко ценил доверие тех, кто не носил в ушах редисок. Слова Эрни стерли усмешку с губ Лаванды Браун, а еще Гарри заметил выражение лица Симуса, одновременно смущенное и вызывающее.
Ни для кого не оказалось сюрпризом, что профессор Спаржелла начала свой урок с лекции о важности сдачи на С.О.В.У. Гарри это уже осточертело; стоило вспомнить, сколько домашних заданий еще предстоит сделать, как его живот тоскливо сжимался. Совсем плохо ему стало, когда в конце урока, профессор Спаржелла задала классу еще одно эссе. Спустя полтора часа, усталые и сильно пропахшие драконьим навозом, любимым удобрением профессора Спаржеллы, студенты медленно тащились обратно в замок, не имея сил даже на то, чтобы переброситься словечком. Так прошел еще один длинный день.
Поскольку Гарри умирал от голода, а ему еще предстояло наказание у Умбридж в пять часов, то, даже не забросив свою сумку в Гриффиндорскую башню, он отправился прямиком на обед, и почти переступил порог Большого Зала, как чей-то громкий и сердитый голос рявкнул:
— Эй, Поттер!
— Ну что еще? — пробормотал он устало и, повернувшись, лицом к лицу столкнулся с раздраженной Анжелиной Джонсон.
— Я скажу тебе, что еще, — воскликнула она, больно ткнув его в грудь указательным пальцем. — Как ты мог позволить наложить на себя наказание в пять часов вечера пятницы?
— А что? — сказал Гарри. — Почему… ох, черт, отбор Вратаря!
— Теперь он вспомнил! — прорычала Анжелина. — Разве я не говорила тебе, что мне нужна вся команда, чтобы найти кого-нибудь, походящего всем? Разве я не говорила, что специально зарезервировала Квидитчное поле? А теперь, оказывается, ты решил, что тебя там не будет!
— Я не решал, что меня там не будет! — воскликнул Гарри, уязвленный несправедливостью подобного обвинения. — Я получил наказание от этой тетки Умбридж, только потому, что сказал ей правду Сама-знаешь-о-ком.
— Ну а теперь, иди прямо к ней, и умоляй отпустить тебя в пятницу, — отчаявшись, предложила Анжелина. — И мне наплевать, как ты это будешь делать. Если хочешь, скажи ей, что Сам-знаешь-кто, это игра твоего воображения, просто сделай так, чтобы ты был там в пятницу!
Она развернулась на каблуках и стремительно унеслась прочь.
— Знаете что? — сказал Гарри Рону с Гермионой, когда они вошли в Большой Зал. — Стоит уточнить в Паддлмэр Юнайтед, не убили ли Оливера Древа во время тренировочного сезона, потому что похоже, его душа переселилась в Анжелину.
— Как ты оцениваешь шансы на то, что Умбридж отпустит тебя в пятницу? — скептически поинтересовался Рон, садясь за Гриффиндорский стол.
— Меньше ноля, — мрачно ответил Гарри, наваливая себе в тарелку бараньи отбивные. — Можно ведь попробовать? Предложу ей взамен еще два наказания или что-нибудь, не знаю… — он проглотил полную ложку картошки. — Надеюсь, она не задержит меня сегодня надолго. Прикиньте, у нас ведь три эссе, еще надо попрактиковаться с Исчезающими заклинаниями для МакГонаголл, поработать над контр-заклинаниями для Флитвика, закончить набросок Низкопоклонника и начать писать этот дурацкий дневник снов для Трелоуни.
Рон застонал, и по известным ему одному причинам, взглянул на потолок.
— И еще, похоже, собирается дождь.
— Как это относится к нашим домашним заданиям? — спросила Гермиона, удивленно подняв брови.
— Никак, — ответил Рон, и его уши покраснели.
Без пяти пять, Гарри попрощался с друзьями и поднялся в кабинет Умбридж на третьем этаже. Постучавшись, он услышал сладкий голосок:
— Войдите.
Гарри осторожно вошел и оглянулся. Он знал этот кабинет по трем предшествующим его обитателям.
В дни, когда здесь обитал Гилдерой Локхард, все стены были завешаны его собственными светящимися портретами. Когда его занял Люпин, здесь запросто можно было встретиться с каким-нибудь очаровательным Темным Существом в клетке. В дни самозванца Хмури, кабинет был забит различными приспособлениями для определения преступлений и тайн.
Но сейчас, он стал просто неузнаваем. Все вертикальные и горизонтальные поверхности были задрапированы кружевными тканями, несколько ваз, полных засушенных цветов, стояли каждая отдельной салфеточке, а на стене оказалась коллекция декоративных тарелок, разрисованных красочными котятами с бантиками на шее. Они были такими гадкими, что Гарри уставился на них, не в силах пошевелиться, пока профессор Умбридж не заговорила снова:
— Добрый вечер, мистер Поттер.
Гарри вздрогнул и огляделся. Он даже не сразу заметил ее, Умбридж оделась в такую аляповато цветастую мантию, что почти слилась со скатертью на столе.
— Вечер, профессор Умбридж, — натянуто ответил он.
— Ну, присаживайтесь, — сказала она, указывая на маленький столик, покрытый кружевной салфеткой, рядом с которым стоял стул с прямой спинкой.
Лист чистого пергамента лежал на столе, очевидно, дожидаясь Гарри.
— Эээ, — сказал Гарри, оставаясь на месте. — Профессор Умбридж. Эээ… прежде, чем мы начнем, я… я хотел попросить Вас… об одолжении.
Ее выпученные глаза сузились.
— Да?
— Ну я…. Я в Гриффиндорской Квидитчной команде. И мне полагается быть на отборе нового Вратаря в пять часов вечера пятницы, и мог бы я…. мог бы пропустить наказание в вечер пятницы и… и получить его в другой день…взамен…
Еще не договорив до конца, он уже понял, что это не имеет смысла.
— О, нет, — ответила Умбридж, улыбаясь так широко, словно только что проглотила хорошую, сочную муху. — О, нет, нет, нет. Это ваше наказание за распространение злобных, противных, привлекающих внимания историй, мистер Поттер, и наказание нельзя подстраивать так, чтобы виновному было удобно. Нет, Вы придете сюда в пять часов завтра, и послезавтра, и в пятницу тоже, и вы получите свое взыскание, как полагается. Я думаю, очень хорошо, что Вы пропустите нечто, чего Вам действительно хочется. Это должно закрепить урок, который я хочу Вам преподать.
Кровь прилила к голове Гарри, а в ушах громко зашумело. Так она сказала «злобных, противных, привлекающих внимания историй», разве нет?
Умбридж наблюдала за ним, склонив набок голову и все еще широко улыбаясь, словно точно знала, о чем он думает, дожидаясь, когда он снова взорвется и начнет кричать. Огромным усилием воли, подавив в себе гнев, Гарри, не глядя на Умбридж, бросил свою сумку возле стула и сел.
— Надо же, — сладко пропела Умбридж. — Мы уже научились контролировать свой нрав, не так ли? А теперь, вы кое-что напишите, мистер Поттер. Нет, не своим пером, — добавила она, когда Гарри нагнулся к сумке. — Вы напишите это моим специальным пером. Вот этим.
Она подала ему длинное, тонкое черное, необычайно остро заточенное, перо.
— Я хочу, чтобы Вы написали, я не должен лгать, — произнесла она мягко.
— Сколько раз? — спросил Гарри, стараясь выражаться, как можно вежливее.
— О, так долго, пока не дойдет, — сладко ответила Умбридж. — Приступай.
Она вернулась за свой стол, склонившись над стопкой пергаментов, похожих на эссе, сданные на проверку. Гарри поднял острое черное перо, и понял, что чего-то не хватает.
— Вы не дали мне чернил, — констатировал он.
— О, чернила тебе не понадобятся, — посмеиваясь, ответила Умбридж.
Гарри, опустив перо на пергамент, написал: Я не должен лгать.
И тут же застонал от боли. Слова, появившиеся на пергаменте, сияли красными чернилами. В тоже время, эти самые слова проступили на тыльной стороне его ладони, будто вырезанные на коже скальпелем … кожа заживала прямо на глазах, и спустя секунду осталась лишь краснота, да и та скоро прошла.
Гарри посмотрел на Умбридж. Она ответила на его взгляд, растянув в улыбке свой жабий рот.
— Что?
— Ничего, — тихо ответил Гарри.
Он уставился на пергамент, снова опустил перо и написал Я не должен лгать, и во второй раз тыльную сторону его ладони обожгла боль. И вновь, слова будто вырезали на коже, но секундой позже, они так же зажили.
Так и продолжалось. Снова и снова Гарри писал слова на пергаменте, понимая, что пишет не чернилами, а своей кровью. Снова и снова, слова проступали на его ладони, заживали, и появлялись вновь, стоило ему коснуться пером пергамента.