Тишина и покой, изредка нарушаемые лишь всхрапом или бормотанием какого-нибудь сонного портрета, для Гарри были невыносимы. Если бы то, что творилось у него внутри, отражалось снаружи, картины взвыли бы от боли. Он принялся вышагивать по живописному, умиротворенному кабинету, глубоко дыша и стараясь отвлечься. Но не тут то было… все впустую…
Сириус погиб из-за него. Именно из-за него. Если бы он не оказался таким глупцом и не клюнул на приманку Волдеморта, если бы не был так убежден, что виденное во сне — реальность, если бы послушал Гермиону и хотя бы допустил, что Волдеморт делает ставку на его «склонность изображать из себя героя»…
Это невыносимо, вот бы не вспоминать, ведь такое выдержать невозможно… в душе образовалась жуткая пустота, ощущать или измерять которую не хотелось; в том месте, где был Сириус, и куда он канул, зияла черная дыра; не хотелось оставаться наедине с этим безграничным, безмолвным вакуумом, выдержать это было невозможно…
Какая-то картина за его спиной всхрапнула раскатистей прежнего, и раздался невозмутимый голос:
— А… Гарри Поттер…
Финеас Нигеллус протяжно зевнул, потянулся и, прищурив проницательные глаза, уставился на Гарри.
— И что привело тебя сюда в такую рань? — наконец поинтересовался он. — Ведь доступ в кабинет должен быть запрещен для всех, кроме законного Директора школы. Или тебя сюда Дамблдор послал? Ох, только не говори мне… — с новым зевком он встрепенулся: — Что, очередное сообщение для моего никчемного праправнука?
Гарри промолчал. О том, что Сириус умер, Финеас Нигеллус не знал, а у Гарри рассказать — язык не поворачивался. Произнести это вслух — значит признать окончательно и бесповоротно.
На других портретах тоже началось шевеление. В ужасе от того, что сейчас начнется допрос, Гарри бросился к двери и вцепился в дверную ручку.
Дверь не шелохнулась. Его здесь заперли.
— Надеюсь, это значит, — заявил тучный красноносый маг со стены за креслом Дамблдора, — что скоро к нам вернется Дамблдор?
Гарри обернулся. Маг наблюдал за ним с неподдельным интересом. Гарри кивнул. Опять подергал дверную ручку у себя за спиной, но безуспешно.
— Ох, как славно, — обрадовался маг, — а то без него тут скучища, слов нет, какая.
Он поудобнее уселся в своем больше похожем на трон кресле, которое служило ему фоном, и благодушно заулыбался Гарри.
— А Дамблдор о тебе очень высокого мнения, да ты, небось, и сам знаешь, — с довольным видом заговорил он. — О, да, да. С превеликим уважением к тебе относится.
Тут же чувство вины, прочно поселившееся у Гарри в груди, словно какой-то чудовищный, тяжеловесный паразит, беспокойно зашевелилось. Гарри не мог этого выдержать, сам себе стал противен… Никогда еще собственное тело и голова не казались такой невыносимой западней, никогда так остро не мучило желание стать кем угодно, неважно кем…
Вспышка изумрудного пламени в пустом камине вынудила Гарри отскочить подальше от дверей и невольно приковала его взгляд к человеку, который волчком закружился за каминной решеткой. Когда в пламени проявилась высокая фигура Дамблдора, на соседних к камину стенах мгновенно проснулись портреты волшебников и ведьм, и со всех сторон понеслись приветственные восклицания.
— Благодарю, — кротко ответил Дамблдор.
Не взглянув на Гарри, он первым делом прошел к жердочке у двери, вытащил из внутреннего кармана мантии крохотного и страшненького, бесперого Фоукса и осторожно положил его на поднос с мягким пеплом, под золотой шест, где обычно восседал взрослый Фоукс.
— Ну, Гарри, — Дамблдор, наконец, отвернулся от птенца, — полагаю, тебя обрадует известие, что ночные события не причинили серьезного вреда никому из твоих соучеников.
Гарри попытался ответить: «Хорошо», но не смог выдавить из себя ни звука. Ему показалось, что Дамблдор напоминает о масштабах причиненного им вреда, и, хотя Директор, впервые за долгое время, смотрел в глаза, хотя выражение его лица было скорее доброжелательным, чем осуждающим, но Гарри не мог вынести его взгляда.
— Мадам Помфри всех подлечит, — добавил Дамблдор. — Нимфадоре Тонкс придется некоторое время провести в святом Мунго, но, похоже, все обойдется.
Гарри удовольствовался кивком ковру, который все светлел по мере того, как бледнело за окнами небо. Он не сомневался, что портреты по стенам жадно ловят каждое слово Дамблдора и мучаются в догадках, где же Дамблдор с Гарри побывали, и отчего пострадали люди.
— Гарри, я понимаю, что ты чувствуешь, — чуть слышно сказал Дамблдор.
— Нет, не понимаете, — возразил Гарри.
Его голос прозвенел неожиданно громко и твердо — в душе вскипела раскаленная добела ярость: о его чувствах Дамблдор и понятия не имеет.
— Видали, Дамблдор? — лукаво заметил Финеас Нигеллус. — Ни в коем случае не пытайтесь понять учеников. Они терпеть этого не могут. Для них куда лучше пребывать в трагическом непонимании, погрязать в жалости к себе, самим расхлебывать…
— Довольно, Финеас, — прервал его Дамблдор.
Гарри повернулся к Дамблдору спиной и предпочел уставиться в окно. Вдалеке виднелся квиддичный стадион. Однажды туда заявился Сириус в облике лохматого черного пса, чтобы посмотреть, как Гарри играет… наверное, приходил взглянуть, так ли он хорош, как Джеймс… А Гарри ни разу не поинтересовался…
— Гарри, незачем стыдиться своих чувств, — раздался голос Дамблдора. — Напротив… способность испытывать подобную душевную боль — это величайшее твое достоинство.
Гарри ощутил, как ярость расплавленным металлом заливает все внутренности, пылает в жуткой пустоте и наполняет жгучей жаждой изувечить Дамблдора за это спокойствие и эти пустые слова.
— Вот как, мое величайшее достоинство? — голос у Гарри дрогнул, он не сводил глаз с квиддичного стадиона, но уже не видел его. — Вы даже не догадываетесь… не понимаете…
— Чего не понимаю, — спокойно уточнил Дамблдор.
Это было уже чересчур. Гарри повернулся, содрогаясь от бешенства.
— Я не хочу говорить о том, что чувствую, устраивает?
— Гарри, такие страдания доказывают, что ты по-прежнему — человек! Подобная душевная боль — удел людей…
— ТОГДА! Я! НЕ ХОЧУ! БЫТЬ! ЧЕЛОВЕКОМ! — заорал Гарри, схватил с тонконогого столика изящный серебряный прибор и запустил им в стену.
От удара прибор разлетелся на сотню мелких кусочков. С картин понеслись рассерженные и испуганные восклицания, а портрет Армандо Диппета фыркнул: «Ну и ну!»
— А МНЕ ПЛЕВАТЬ! — завопил на них Гарри, сгреб луноскоп и швырнул его в камин. — НАДОЕЛО, НАСМОТРЕЛСЯ, ВЫЙТИ ХОЧУ, ПОКОНЧИТЬ С ЭТИМ ХОЧУ, ТЕПЕРЬ МНЕ ВСЕ РАВНО!..
Столик, на котором прежде стоял серебряный прибор, постигла та же участь. Он вдребезги разбился об пол, ножки покатились в разные стороны.
— Тебе не все равно, — проговорил Дамблдор. Он не шелохнулся, не сделал ни малейшей попытки остановить разгром кабинета. Выражение лица у него было спокойное, почти отрешенное. — Тебе настолько не все равно, что кажется, будто эта боль высасывает всю кровь из жил.
— МНЕ! ВСЕ РАВНО! — проорал Гарри, чуть не сорвав горло, и на миг обуяло желание наброситься и сокрушить Дамблдора как прибор, разбить это спокойное старческое лицо, встряхнуть его, изувечить, пусть он почувствует хоть малую толику того ужаса, что владел им самим.
— О, нет, — еще спокойнее возразил Дамблдор. — Ты потерял мать, отца и самого близкого человека, какого только знал. Конечно, тебе не все равно.
— ВЫ НЕ ПОНИМАЕТЕ, ЧТО Я ЧУВСТВУЮ! — вскричал Гарри. — ВЫ! СТОИТЕ ТУТ! ВЫ…
Но слов не хватало, разгром не помогал, хотелось бежать, бежать без оглядки, куда угодно, лишь бы не видеть обращенные к нему ясные голубые глаза, не видеть это ненавистное, спокойное старческое лицо. Он развернулся и бросился к двери, вцепился в дверную ручку и рванул изо всех сил.
Но дверь не открылась.
Гарри, дрожа всем телом, повернулся к Дамблдору:
— Выпустите меня.
— Нет, — просто ответил Дамблдор.
Несколько секунд они смотрели друг на друга.
— Выпустите меня, — повторил Гарри.
— Нет, — вновь сказал Дамблдор.
— Если вы меня… если будете держать здесь… если не выпустите…
— Продолжай крушить мое имущество, не стесняйся, — безмятежно предложил Дамблдор. — Мне сдается, у меня его слишком много.
Он обошел стол, сел за него и стал смотреть на Гарри.
— Выпустите меня, — еще раз повторил Гарри холодно и почти так же спокойно, как Дамблдор.
— Не раньше, чем дашь мне сказать, — ответил Дамблдор.
— Вы что… вы что, думаете, я хочу… думаете, мне это надо… МНЕ ВСЕ РАВНО, ЧТО ВЫ СКАЖЕТЕ! — заорал Гарри. — Я вообще не собираюсь слушать, что вы скажете!
— Придется, — твердо возразил Дамблдор. — Потому что ты зол на меня отнюдь не настолько, насколько следовало бы. И если ты на меня набросишься, к чему уже близок, как я погляжу, то я бы хотел заслужить это в полной мере.
— Вы это о чем?..
— В смерти Сириуса виноват я, — отчеканил Дамблдор. — Вернее сказать, в основном — я. Не настолько я самоуверен, чтобы брать на себя всю ответственность. Сириус был мужественным, умным и энергичным человеком, такие люди, как правило, не намерены отсиживаться дома, когда уверены, что другие в беде. Но вот тебе не стоило даже мысленно допускать, что во вчерашнем походе в Департамент Тайн была хоть какая-нибудь необходимость. Будь я откровенен с тобой, Гарри, как мне следовало бы, ты давным-давно знал бы, что Волдеморт может попытаться заманить тебя в Департамент Тайн. И этой ночью ему ни за что не удалось бы тебя обмануть. А Сириусу не пришлось бы тебя искать. Вина за это лежит на мне и только на мне одном.
Гарри по-прежнему сжимал дверную ручку, даже не отдавая себе в этом отчета. Он слушал Дамблдора, затаив дыхание и не сводя с него глаз, но плохо понимал, о чем идет речь.
— Сядь, пожалуйста, — сказал Дамблдор.
Это был не приказ, это была просьба.
Гарри помешкал, потом прошел по кабинету, усеянному серебряными детальками и деревянными обломками, и сел перед столом Дамблдора.