— Э-э… нам пока ничего не нужно, спасибо, — выдавил Рон и удивленно воззрился на заинтересовавшегося Гарри:
— Профессор, вам можно гулять по коридорам? Разве вам не нужно быть в палате?
Улыбка с лица Локхарта медленно сползла. Несколько мгновений он пристально разглядывал Гарри, а потом спросил:
— Мы знакомы?
— А-а… ну да, знакомы, — нашелся Гарри. — Вы у нас преподавали в Хогвартсе, помните?
— Преподавал? — с легким беспокойством повторил Локхарт. — Я? Правда?
И тут улыбка на его лице с пугающей скоростью расцвела вновь.
— Надеюсь, я дал вам исчерпывающие познания? Ну, так что насчет автографов? Можете просить хоть целую дюжину, раздавайте их своим приятелям и никого не пропускайте!
Но в этот момент из двери в противоположном конце коридора показалась голова, и донесся оклик:
— Гилдерой, ах ты шалун, куда же ты убежал?
Торопливо пройдя по коридору, на лестницу вышла по-матерински ласковая целительница с веночком из елочной мишуры в волосах и дружелюбно улыбнулась ребятам.
— Ах, Гилдерой, у тебя посетители! Как здорово, да еще в Рождество! Вы знаете, у него никогда не бывает посетителей, бедный ягненочек, а я никак не могу понять — почему, он ведь такой славный, правда?
— А у нас тут автографы! — ослепительно улыбнулся Гилдерой целительнице. — Им нужна целая куча и никаких возражений не принимают! Надеюсь, у нас хватит фотографий для всех!
— Ну только послушайте его, — целительница взяла Локхарта за руку и ласково улыбнулась так, словно речь шла о не по годам развитом двухлетнем ребенке, — несколько лет назад он был знаменитостью, мы так надеемся, что это пристрастие давать автографы — знак того, что к нему возвращается память. Вы зайдете сюда? Он ведь в изоляторе, выскочил должно быть, когда я принесла рождественские подарки, обычно дверь держат закрытой… нет-нет, он не опасный! Но, — она перешла на шепот, — это ради его же блага, он опасен сам для себя… видите, не знает — кто он, выходит погулять и не помнит, как вернуться… как хорошо, что вы пришли его проведать.
— Э-э… — Рон неловко взмахнул рукой в сторону верхнего этажа, — вообще-то мы просто… ну-у…
Но целительница улыбалась им с такой надеждой, что слова Рона «шли попить чаю» умерли, не родившись. Ребята беспомощно переглянулись и последовали по коридору за Локхартом и его целительницей.
— Только давайте по-быстрому, — тихо предложил Рон.
Целительница направила палочку на дверь палаты имени Януса Тугодума[204] и шепнула: «Alohomora». Дверь открылась, она зашла первой, крепко держа Гилдероя за руку, и усадила его в кресло у кровати.
— Это палата наших постоянных пациентов, — негромко пояснила она ребятам, — с неизлечимыми заклинательными повреждениями, понимаете? Конечно, с помощью интенсивного лечения зельями и заклинаниями, и не без толики счастливого случая, кое-каких улучшений добиться можно. У Гилдероя, вот, и в самом деле проблески рассудка стали появляться, а у мистера Боуда несомненный прогресс наблюдается, кажется, у него восстановилась речь, хотя ни на одном из знакомых нам языков он не говорит. Ладно, мне нужно закончить раздавать рождественские подарки, я вас оставлю, поболтайте немножко.
Гарри огляделся вокруг. Без всяких сомнений, палата давно стала для своих обитателей родным домом. Всяких личных вещей вокруг кроватей было куда больше, чем в палате мистера Уизли, стена над кроватью Гилдероя, например, была обклеена его собственными портретами, которые с белозубыми улыбками приветливо махали посетителям. На многих портретах красовалась его подпись, сделанная корявым детским почерком. Как только целительница усадила Гилдероя в кресло, он тут же подтянул к себе стопку новых фотографий, схватил перо и лихорадочно принялся их подписывать.
— Можете разложить их по конвертам, — подписанные фотографии он стал бросать Джинни на колени. — Знаете, обо мне не забывают, нет, я получаю массу писем от поклонников… Глэдис Гаджон[205] пишет каждую неделю… хотел бы я знать почему… — он со слегка озадаченным видом сделал паузу, а потом с новым приливом сил вернулся к подписыванию фотографий. — Я склонен думать, что тому причиной моя недурная наружность…
На кровати напротив покоился волшебник с землистого цвета лицом, который скорбно таращил глаза в потолок, что-то мычал себе под нос и выглядел совершенно не от мира сего. Через две кровати от него лежала женщина, чья голова была полностью покрыта шерстью; Гарри вспомнил, что нечто похожее произошло с Гермионой, когда они учились на втором курсе, но, счастью для нее, оказалось излечимо. Две кровати в дальнем конце палаты отгораживала занавеска в цветочек, предоставляя их обитателям и посетителям иллюзию уединенности.
— Вот это тебе, Агнес, — громко сказала целительница, обращаясь к женщине с меховым лицом, и вручила ей небольшую пачку рождественских подарков. — Видишь, не забывают тебя. А сын твой прислал сову, что сегодня вечером тебя навестит, вот замечательно, правда?
Агнес в ответ громко залаяла.
— Бродерик, вы только посмотрите, вам прислали цветочек в горшке и этот миленький календарь с самыми разными гиппогрифами на каждый месяц, вот вам будет и повеселее, да? — хлопотала целительница вокруг мычавшего мужчины, ставя весьма мерзкого вида растение с длинными, покачивавшимися усиками на прикроватную тумбочку и с помощью палочки закрепляя на стене календарь. — И… ах, миссис Лонгботтом, вы уже уходите?
Гарри невольно обернулся. У кроватей в конце палаты распахнулись занавески, и оттуда по проходу направлялись к дверям двое: внушительного вида старая ведьма в длинном зеленом платье, отделанном траченным молью лисьим мехом, и в остроконечной шляпе, украшенной без всяких сомнений чучелом грифа, а следом за ней, с совершенно убитым видом, — Невилл.
Внезапно Гарри понял, кто эти люди на последних кроватях. Он судорожно огляделся по сторонам, желая чем-нибудь отвлечь остальных, чтобы Невилл смог незамеченно и без лишних вопросов уйти, но Рон тоже среагировал на имя «Лонгботтом» и, прежде чем Гарри успел остановить его, уже окликнул:
— Невилл!
Невилл дернулся и съежился, как будто над ухом у него просвистела пуля.
— Невилл, это мы! — громко воскликнул Рон и вскочил. — Ты видел?.. Здесь Локхарт! А ты кого навещал?
— Невилл, детка, это твои друзья? — надвигаясь на ребят, милостиво вопросила бабушка Невилла.
По Невиллу было ясно, что он готов оказаться где угодно, но только не здесь. Он старательно прятал глаза, а круглое лицо его медленно заливал темно-багровый румянец.
— Ах, да, — бабушка Невилла рассмотрела Гарри вплотную, а потом вытянула к нему для приветствия ссохшуюся железную длань. — Да, да, конечно, я знаю, кто ты. Невилл отзывается о тебе в высшей степени лестно.
— Э-э… спасибо, — пожимая протянутую руку, выдавил Гарри.
Невилл не поднимал глаз, цвет его лица становился все насыщеннее.
— А вы двое, несомненно, Уизли, — продолжала миссис Логботтом, по-королевски простирая руку по очереди к Рону и Джинни. — Да, я знаю ваших родителей… не слишком близко, конечно… но милые люди, милые… а ты, должно быть, Гермиона Грейнджер?
Оторопев сначала от того, что миссис Лонгботтом знает ее имя, Гермиона опомнилась и обменялась с ней рукопожатием.
— Да, Невилл мне все о вас рассказал. Вы не раз помогали ему выбраться из трудных ситуаций, не так ли? Он хороший мальчик, — добавила миссис Лонгботтом, с высоты своего роста, поверх костлявого носа оценивающим и строгим взглядом окидывая Невилла, — но боюсь, до своего отца ему далеко, — она мотнула головой в сторону двух кроватей в конце палаты так, что чучело грифа на ее шляпе опасно закачалось.
— Что? — оторопел Рон. (Гарри хотел наступить Рону на ногу, но, будучи в джинсах, сделать это незаметно представлялось гораздо сложнее, нежели в мантии.) — Невилл, там что, твой папа?
— Как же так? — резко осведомилась миссис Лонгботтом. — Невилл, ты что же, не рассказывал друзьям про своих родителей?
Невилл глубоко вздохнул, поднял к потолку глаза и отрицательно покачал головой. Гарри ни разу еще не доводилось испытывать такую жалость к кому бы то ни было, но ему не приходило в голову, каким образом в этой ситуации Невиллу можно помочь.
— Но ведь здесь нечего стыдиться! — разгневанно произнесла миссис Логботтом. — Ты должен гордиться, Невилл, гордиться! Помни, они пожертвовали своим здоровьем и разумом не за тем, чтобы их стыдился собственный сын!
— Я не стыжусь, — еле слышно выдавил Невилл, по-прежнему смотря куда угодно, но только не на Гарри и остальных.
Рон уже привставал на цыпочки и пытался разглядеть лежавших на последних двух кроватях.
— Странная же у тебя манера это показывать! — заявила миссис Лонгботтом. — Моего сына и его жену, — тут она надменно повернулась к Гарри, Рону, Гермионе и Джинни, — приспешники Сами-Знаете-Кого пытками довели до безумия…
Гермиона и Джинни прижали ладони ко рту. Рон прекратил вытягивать шею в попытках разглядеть родителей Невилла и обмер.
— Они были аврорами, да будет вам известно, и очень уважаемыми людьми в магическом мире, — продолжала миссис Лонгботтом. — Они оба были очень талантливыми. Я… да, Элис, милая, что случилось?
В палату, в ночной рубашке медленно выбралась мать Невилла. Того счастливого круглощекого лица, которое видел Гарри на старой фотографии Моуди, где был запечатлен первый состав Ордена Феникса, уже не было и в помине. Теперь лицо ее стало худым и измученным, глаза казались огромными, волосы поседели и торчали безжизненными клочьями. Говорить она не хотела, или не могла, и просто робко шагнула к Невиллу, сжимая что-то в протянутой руке.
— Еще? — устало протянула миссис Лонгботтом. — Замечательно, Элис, милая, замечательно… Невилл, неважно что там, возьми у нее это.