– То есть, убивая других, он стал неуязвим? – спросил Гарри. – А почему, раз уж он так стремился к бессмертию, нельзя было создать или украсть философский камень?
– Именно это, как мы знаем, он и пытался сделать пять лет назад, – ответил Думбльдор. – Полагаю, однако, что по ряду причин философский камень привлекал лорда Вольдеморта куда менее, нежели окаянты… Эликсир Жизни действительно продлевает существование, но пить его надо регулярно; вечно, если добиваешься бессмертия. Следовательно, Вольдеморт всецело зависел бы от Эликсира, и если б тот кончился, или его отравили, или украли философский камень, Вольдеморт умер бы, как умирают все люди. Не забывай, он – одиночка. Мне думается, любая зависимость, пусть даже от Эликсира, для него невыносима. Разумеется, чтобы вырваться из того кошмарного полусуществования, на которое он обрек себя, попытавшись тебя убить, Вольдеморт готов был пить что угодно, но только ради возвращения своего тела. Я убежден, что после этого он возлагал надежду на окаянты: ему требовалось лишь обрести человеческий облик. Понимаешь, он ведь уже был бессмертен… или близок к бессмертию, насколько это вообще возможно для человека… Но сейчас, когда ты раздобыл нам это принципиально важное воспоминание, мы сделали еще шаг к разгадке неуязвимости лорда Вольдеморта – никому еще не удавалось подойти к ней так близко. Ты слышал его слова: «Не лучше ли, не надежней умножить число фрагментов? Например, семь – самое могущественное волшебное число…» Семь – самое могущественное волшебное число. Да, полагаю, идея семигранной души очень привлекала Вольдеморта.
– Он создал семь окаянтов? – потрясенно проговорил Гарри. Некоторые портреты ахнули от ужаса и негодования вместе с ним. – Но ведь они могут быть спрятаны по всему свету… зарыты… невидимы…
– Рад, что ты осознаешь масштабы нашей задачи, – спокойно отозвался Думбльдор. – Но для начала, Гарри, окаянтов не семь, а шесть. Седьмой осколок души, пусть донельзя изуродованный, обитает в возрожденном теле Вольдеморта. Благодаря этому фрагменту длилось его призрачное существование в изгнании; без него Вольдеморт попросту лишился бы своего «я». Этот осколок – его последний оплот; в него тот, кто хочет убить лорда Вольдеморта, должен целить в последнюю очередь.
– Хорошо, пускай шесть окаянтов, – сказал Гарри в некотором отчаянии, – все равно, где их искать?
– Ты забываешь… один ты уже уничтожил. А я уничтожил второй.
– Правда? – разволновался Гарри.
– Абсолютная, – ответил Думбльдор и поднял почерневшую руку. – Кольцо, Гарри. Кольцо Ярволо. Знай, что на нем лежало чудовищное проклятие. Если б не мои, прости за нескромность, выдающиеся таланты и не своевременная помощь профессора Злея, которую он оказал мне, когда я вернулся в «Хогварц» со страшной раной, я бы сейчас не рассказывал тебе эту историю. И все же, по-моему, высохшая рука – не чрезмерная плата за одну седьмую души Вольдеморта. Кольцо больше не окаянт.
– Но как вы его нашли?
– Ты ведь знаешь, что я уже очень давно задался целью выяснить как можно больше о прошлом Вольдеморта. Я много путешествовал по местам, где он когда-то бывал, а на кольцо наткнулся среди развалин дома Монстеров. Очевидно, едва Вольдеморту удалось запечатать в перстень фрагмент своей души, он больше не захотел носить его на пальце и, защитив множеством сильнейших заклятий, спрятал в лачуге, где когда-то жили его предки (правда, Морфина под конец переправили в Азкабан). Он же не подозревал, что в один прекрасный день я приду к этим руинам и начну искать магические тайники… Но праздновать победу рано. Ты уничтожил дневник, я – кольцо, однако, если наша теория о семи фрагментах верна, остается еще четыре окаянта.
– Которые могут быть чем угодно? – уточнил Гарри. – Старыми консервными банками или, я не знаю, бутылками из-под зелий?..
– Ты сейчас говоришь о портшлюсах, Гарри, – это их полагается маскировать под обыкновенные невзрачные предметы. Но чтобы лорд Вольдеморт хранил свою драгоценную душу в консервной банке? Ты забыл, что я тебе показывал. Вольдеморт всегда обожал трофеи и ценил вещи с великим магическим прошлым. Его гордыня, вера в собственное превосходство, твердая решимость оставить ослепительный след в колдовской истории – все это наводит на мысль, что к выбору окаянтов он подошел с неким тщанием и предпочел предметы, достойные подобной чести.
– В дневнике не было ничего особенного.
– Дневник, как ты сам сказал, служил доказательством того, что Вольдеморт – наследник Слизерина; я уверен, он придавал дневнику колоссальное значение.
– Хорошо, сэр, а другие окаянты? – спросил Гарри. – Вы представляете, что это может быть?
– Могу лишь догадываться, – ответил Думбльдор. – По уже названным причинам я склонен полагать, что лорд Вольдеморт должен был предпочесть вещи, сами по себе обладающие известным величием. Поэтому я рылся в прошлом Вольдеморта, искал свидетельства того, что поблизости от него пропадали такие артефакты.
– Медальон! – закричал Гарри. – Кубок Хельги Хуффльпуфф!
– Совершенно верно, – улыбаясь, кивнул Думбльдор. – Я мог бы дать на отсечение… хорошо, не вторую руку, но уж парочку пальцев точно, что именно они стали окаянтами номер три и четыре. С остальными двумя – тут мы опять исходим из предположения, что всего их создано шесть, – дело обстоит сложнее, однако я рискнул бы высказать следующую догадку: заполучив вещи Хуффльпуфф и Слизерина, Вольдеморт вознамерился разыскать реликвии Гриффиндора и Вранзор. По одному предмету от каждого основателя школы; для Вольдеморта эта идея, несомненно, была очень притягательна. Не знаю, нашел ли он что-нибудь, принадлежавшее Вранзор, но единственный предмет, сохранившийся после Гриффиндора, пребывает в целости и сохранности.
Думбльдор показал изувеченной рукой себе за спину, на стеклянный ларец, где хранился инкрустированный рубинами меч.
– Вы считаете, сэр, он поэтому хотел вернуться в «Хогварц»? – спросил Гарри. – Чтобы найти реликвию основателя?
– Именно, – подтвердил Думбльдор. – Но, увы, это нас никуда не ведет: получив отказ, он лишился возможности обыскать школу – так я, во всяком случае, думаю. А потому вынужденно прихожу к выводу, что Вольдеморт не смог реализовать свою честолюбивую мечту и собрать по одной вещи от каждого из основателей «Хогварца». Он определенно добыл две, максимум три реликвии – вот все, что пока можно с уверенностью утверждать.
– Даже если он добыл что-то, принадлежавшее Вранзор или Гриффиндору, все равно остается шестой окаянт, – заметил Гарри, подсчитывая на пальцах. – Или ему удалось достать и то и другое?
– Вряд ли, – ответил Думбльдор. – Мне кажется, я знаю, каков шестой окаянт. Интересно, что ты скажешь, если я признаюсь, что давно уже приглядываюсь к этой его странной змее, Нагини?
– К змее? – поразился Гарри. – А животные тоже могут быть окаянтами?
– Да, хотя это нежелательно, – сказал Думбльдор. – Доверять часть своей души существу, которое способно мыслить и двигаться самостоятельно, очень рискованная затея. Но, если мои вычисления верны, когда Вольдеморт явился в дом твоих родителей, чтобы убить тебя, ему все еще не хватало по меньшей мере одного окаянта… Судя по всему, он старался приурочить создание окаянтов к неким судьбоносным убийствам. Твое, безусловно, стало бы именно таким. Вольдеморт верил, что избавляется от опасности, предсказанной пророчеством, и становится неуязвимым. Наверняка свой последний окаянт он хотел создать из твоей смерти… Как мы знаем, его план провалился. Но потом, через много лет, когда он натравил Нагини на старого мугла, ему могло прийти в голову сделать последним окаянтом змею. Это символизировало бы его родство со Слизерином и усугубляло его мистицизм. Мне представляется, к змее он привязан – насколько вообще на это способен; он определенно стремится держать ее рядом и, похоже, обладает над ней необычной даже для змееуста властью.
– Значит, – произнес Гарри, – дневник уничтожили, кольцо тоже. Остались кубок, медальон, змея и еще один окаянт – вы говорите, вещь, принадлежавшая Вранзор или Гриффиндору?
– Восхитительно краткое и емкое резюме, – кивнул Думбльдор.
– Получается, сэр… вы продолжаете их искать? И поэтому вас часто не бывает в школе?
– Совершенно верно, – подтвердил Думбльдор. – Ищу, и уже давно. А сейчас… возможно… мне удалось подобраться к одному из окаянтов довольно близко. Есть обнадеживающие признаки.
– А раз так, – выпалил Гарри, – можно и мне с вами? Я помогу его уничтожить.
Думбльдор некоторое время смотрел на него очень пристально, а затем промолвил:
– Можно.
– Честно? – переспросил Гарри, совершенно захваченный врасплох.
– О да, – слегка улыбнулся Думбльдор. – Я думаю, это право ты заслужил.
Гарри воспрянул духом: приятно для разнообразия услышать нечто разумное вместо обычных наставлений и предостережений. Однако бывшие директора и директрисы не одобрили Думбльдора; кое-кто закачал головой, а Финей Нигеллий даже громко фыркнул.
– Сэр, а Вольдеморт знает, когда уничтожают окаянты? Чувствует? – спросил Гарри, не обращая внимания на портреты.
– Очень интересный вопрос. Мне кажется, нет. По-моему, Вольдеморт так погряз во зле и так давно отринул важные составляющие своей души, что чувства его сильно отличаются от наших. Не исключено, что на пороге смерти он осознает потерю… Но ведь не знал же он, например, об уничтожении дневника, пока не добился признания у Люциуса Малфоя. А когда узнал, что дневника нет и его чары разрушены, говорят, взбесился донельзя..
– А я думал, он сам приказал Люциусу Малфою подкинуть дневник в «Хогварц».
– Действительно приказал – когда был уверен, что сможет создать другие окаянты. Но все же Люциусу следовало дождаться сигнала, а сигнала так и не поступило: Вольдеморт передал ему дневник и вскоре после этого исчез. Он, очевидно, полагал, что Люциус станет беречь окаянт как зеницу ока и ничего не осмелится с ним сделать, но переоценил страх Люциуса п