— Что-нибудь ещё, Роул, или мы покончим с этим и скормим тебя Нагини? Лорд Волдеморт не уверен, что простит на этот раз. Вы позвали меня для этого? Чтобы сказать, что Гарри Поттер снова смог сбежать? Драко, дай Роулу ещё раз почувствовать, как мы недовольны… Делай, что я сказал, или сам почувствуешь на себе мою ярость!
В камин упало полено, пламя вспыхнуло, осветив бледное заострённое, полное ужаса лицо. Гарри почувствовал себя так, как будто только что вынырнул из глубины, глубоко вздохнул и открыл глаза.
Он лежал распростёртый на холодном чёрном мраморном полу, практически уткнувшись носом в один из серебряных змеиных хвостов, поддерживающих большую ванную. Он сел. Измождённое, перепуганное лицо Малфоя, казалось, горело в его глазницах. Гарри было плохо от того, что он только что видел, как Волдеморт использует Драко.
В дверь резко постучались, и Гарри подскочил от пронзительного голоса Гермионы:
— Гарри, тебе нужна твоя зубная щетка? Я принесла!
— Отлично, спасибо! — сказал он, с трудом заставляя свой голос звучать как обычно, и еле поднялся, чтобы впустить её внутрь.[9]
Глава 10. История Кричера
Гарри проснулся ранним утром. Завёрнутый в спальный мешок, он лежал на полу гостиной. В просвете между шторами виднелся кусочек неба. Небо было холодного синего цвета, цвета разбавленных чернил, каким оно бывает только между ночью и рассветом. Кругом было тихо, слышалось только глубокое, медленное дыхание Рона и Гермионы. Гарри видел лишь их тёмные тени на полу. Накануне вечером Рон проявил галантность и настоял, чтобы Гермиона спала на диванных подушках, поэтому её силуэт возвышался над силуэтом Рона. Рука Гермионы лежала на полу, её пальцы были в дюйме от пальцев Рона. Гарри пришло в голову, не уснули ли они, держась за руки. От этой мысли он почувствовал себя удивительно одиноким.
Он посмотрел вверх, на тёмный потолок, на затянутую паутиной люстру. Менее чем сутки назад Гарри стоял, освещённый солнечным светом, у входа в шатёр, ожидая свадебных гостей, чтобы провести их внутрь. Казалось, это было в другой жизни. Что теперь произойдёт? Он лежал на полу и думал о крестражах, об устрашающе трудном поручении, которое Дамблдор оставил ему. Дамблдор…
Горе, которое овладело им, когда Дамблдор умер, теперь ощущалось как-то иначе. Обвинения, услышанные от Мюриэль на свадьбе, казалось, засели в уме как болячки, отравляя память о волшебнике, которого Гарри боготворил. Мог ли Дамблдор допустить, чтобы случилось подобное? Неужели он, как Дадли, был согласен наблюдать за пренебрежением и оскорблением, пока его это не касалось? Мог ли он отвернуться от сестры, заключённой и скрытой от людских глаз?
В темноте Гарри думал о Годриковой Лощине, могилах, о которых Дамблдор никогда не упоминал, он думал о мистических вещах, которые тот оставил без объяснений в своём завещании, и чувство обиды переполняло его. Почему Дамблдор не сказал ему? Почему не объяснил? Заботился ли вообще Дамблдор о Гарри? Или Гарри был не больше, чем инструмент, который затачивают и полируют, но в котором сомневаются и которому никогда не доверяют?
Лежать здесь, в обществе лишь горьких мыслей — этого Гарри не мог вынести. Отчаянно желая сделать хоть что-нибудь, чтобы отвлечься, он выскользнул из спального мешка, поднял свою волшебную палочку и выбрался из комнаты. На лестничной площадке Гарри прошептал Lumos и при свете палочки стал подниматься по ступенькам.
На втором этаже была спальня, в которой они с Роном спали в свой предыдущий приезд сюда. Гарри заглянул туда. Дверцы гардероба были распахнуты, а всё постельное бельё была разорвано и валялось на полу. Гарри вспомнил перевёрнутую ногу тролля на первом этаже. Кто-то обыскивал дом после того, как Орден его оставил. Снейп? Или, возможно, Мундунгус, который многое стянул из дома и до, и после смерти Сириуса? Взгляд Гарри упёрся в портрет, на котором иногда появлялся Финеас Нигеллус Блэк, прапрадед Сириуса, но сейчас портрет был пуст, на нём не было ничего, кроме мутного фона. Финеас Нигеллус, несомненно, проводил ночь в кабинете директора Хогвартса.
Гарри поднимался вверх, пока не оказался на последнем этаже, где было всего две двери. На двери прямо перед ним висела табличка с надписью “Сириус”. Гарри никогда раньше не был в комнате своего крестного. Он открыл дверь, держа палочку достаточно высоко, чтобы освещать как можно больше пространства. Комната оказалась просторной, и когда-то она была красивой. В ней стояла большая кровать с резной деревянной спинкой, высокое окно было занавешено длинными бархатными портьерами, огарки свеч с застывшими каплями воска всё ещё лежали в гнездах покрытых пылью люстры. Толстый слой пыли покрывал и картины на стене, и спинку кровати. От люстры к верхушке деревянного гардероба тянулась паутина, а когда Гарри прошёл в комнату дальше, он услышал, как разбегаются встревоженные мыши.
Юный Сириус наклеил на стены так много плакатов и картинок, что были видны лишь небольшие островки серебристых шёлковых обоев. Гарри мог только предположить, что родители Сириуса не смогли убрать Долговременные Приклеивающие Чары, удерживающие картинки на стене, поскольку он был уверен, что те не одобряли вкус своего старшего сына в плане украшения комнаты. Сириус, оказалось, заходил далеко, чтобы досадить своим родителям. На стенах висело несколько больших выцветших красно-золотых флагов Гриффиндора, точно чтобы подчеркнуть его отличие от остальной, «слизеринской», семьи. В комнате было много изображений маггловских мотоциклов, а также (Гарри был восхищён смелостью Сириуса) несколько плакатов с одетыми в бикини девушками — магглами. Гарри мог утверждать, что они были магглы потому, что они оставались полностью неподвижными на своих фотографиях, с погасшими улыбками и стеклянными глазами, застывшими на бумаге. Совершенно иной была единственная колдография в этом помещении, на которой четыре хогвартских ученика стояли плечом к плечу, смеясь в камеру.
Гарри с радостью узнал среди них своего отца, чьи непослушные чёрные волосы также торчали на затылке, как и у самого Гарри, и он тоже носил очки. Рядом с ним был Сириус, небрежно красивый, его слегка надменное лицо было намного моложе и радостнее, чем привык видеть Гарри. Справа от Сириуса стоял Петтигрю, более чем на голову ниже, пухлый, с водянистыми глазами, румяный от удовольствия, что его взяли в эту крутую компанию, с вызывавшими всеобщее восхищение бунтарями Джеймсом и Сириусом. Слева от Джеймса был виден Люпин, уже тогда выглядевший немного потрёпанным, но всё с тем же чувством восторженного удивления, что его любили и принимали, или это просто казалось Гарри, потому что он знал и оттого видел это на колдографии? Гарри попытался отодрать её от стены — она ведь была его, Сириус всё ему отдал, — но колдография не поддалась. Сириус не упустил ничего, стремясь не позволить родителям изменить свою комнату.
Гарри оглядел пол вокруг. Снаружи небо становилось всё ярче. Луч света осветил клочки бумаги, книги, разные мелочи, рассыпанные по ковру. Очевидно, комнату Сириуса тоже обыскивали, хотя её содержимое, судя по всему, посчитали в основном, если не полностью, не стоящим внимания. Несколько книг перетрясли настолько грубо, что они расстались с обложками, и отдельные листы были рассыпаны по полу.
Гарри наклонился, поднял несколько клочков бумаги и проглядел их. Он узнал в одном отрывок из старого издания «Истории Магии» Батильды Бэгшот, другой принадлежал руководству по пользованию мотоциклами. Третий оказался написан от руки и смят. Гарри разгладил его.
“Дорогой Бродяга!
Спасибо, спасибо за подарок ко дню рождения Гарри. Это явно его любимая вещь. Всего год, а уже летает на игрушечной метле и при этом выглядит очень довольным собой. Я вкладываю колдографию в письмо, чтобы ты смог увидеть сам. Ты знаешь, что метла поднимается не более чем на два фута над землёй, но Гарри уже умудрился чуть не убить кота и разбить ужасную вазу, которую Петунья прислала мне на Рождество (я не жалуюсь по этому поводу). Конечно, Джеймс решил, что это очень весело, говорит, что Гарри будет великим игроком в квиддич, но нам пришлось убрать все украшения в доме и не спускать глаз с мальчика во время его полётов.
В день рождения тихо выпили чаю, только мы и старая Батильда. Она всегда так мила с нами и просто души не чает в Гарри. Очень жалко, что ты не смог приехать, но дела Ордена на первом месте, да и Гарри недостаточно большой ещё, чтобы понимать, что это его день рождения. Джеймс немного расстроен из-за вынужденного уединения здесь, хотя он старается не показывать этого, но я всё равно замечаю. Да и его плащ-невидимка всё ещё у Дамблдора, поэтому даже небольшие вылазки невозможны. Если бы ты мог приехать, это бы его немного приободрило. Червехвост был здесь на прошлых выходных. Он показался немного расстроенным, но это вероятно из-за случая с МакКиннонами. Я проплакала весь вечер, когда узнала.
Батильда приходила почти на весь день, старушка очаровательна с её самыми невероятными историями о Дамблдоре. Не уверена, что он обрадовался, если бы узнал. Я не знаю, чему верить, это кажется невероятным, что Дамблдор… ”
Гарри казалось, что его конечности окоченели. Он неподвижно стоял, держа удивительный листок в бессильных пальцах, чувствуя, как внутри тихо вспыхнули и радость, и горе и в равной мере застучали в крови. Качнувшись в сторону кровати, он сел.
Он прочитал письмо снова, но не нашёл в нем ничего нового, ему оставалось только смотреть на почерк… Она писала “г” также, как и он сам. Гарри ещё раз просмотрел письмо, разыскивая каждую из этих букв, и каждая из них казалась дружественным маленьким взмахом, сверкнувшим из-за пелены. Письмо было бесценным сокровищем, доказательством, что Лили Поттер жила, действительно жила, что её теплая рука однажды двигалась по этому пергаменту, выводила эти буквы, эти слова о нём, о Гарри, её сыне.