Металлическое сердце билось вне его груди, и теперь он летел, летел с триумфом в сердце, не нуждаясь в помеле или Тестрале…
Внезапно он очнулся в дурнопахнущей темноте; Нагини выпустила его. Он вскарабкался на ноги и увидел силуэт змеи на фоне освещенной лестничной площадки. Она нанесла удар, и Гермиона с криком нырнула в сторону; ее проклятье, отраженное, ударило в занавешенное окно и разбило его. Морозный воздух наполнил комнату, когда Гарри пригнулся, чтобы избежать второго душа разбитого стекла, и его нога скользнула на чем-то похожем на карандаш — на его палочке…
Он нагнулся и схватил ее, но теперь вся комната была полна змеей, беспорядочно бьющей своим хвостом; Гермионы нигде не было видно, и какое-то мгновение Гарри думал о худшем, но затем раздался громкий звук удара и вспышка красного света, и змея взмыла в воздух, попутно крепко двинув Гарри в лицо, поднимая одно тяжелое кольцо за другим к самому потолку. Гарри поднял волшебную палочку, но как только он это сделал, как его шрам загорелся сильнее и больнее, чем за многие годы.
— Он идет! Гермиона, он идет!
Когда он проорал эти слова, змея с безумным шипением обрушилась вниз. Все погрузилось в хаос: она сбивала полки со стен, и осколки фарфора летали повсюду, когда Гарри перепрыгнул через кровать и схватил темную фигуру, которая, как он знал, была Гермионой…
Она закричала от боли, когда он потянул ее обратно через кровать; змея снова поднялась, но Гарри знал, что приближалось нечто худшее, чем змея, что это, возможно, было уже у ворот, его голова, казалось, вот-вот расколется надвое от боли в шраме…
Змея бросилась, когда он рванулся вперед, таща Гермиону за собой; когда она ударила, Гермиона прокричала: «Confringo!», и ее заклинание пролетело через комнату, разнеся зеркало гардероба, отразилось обратно в них, начало молотить от пола до потолка и обратно; Гарри ощутил, как оно обожгло тыльную сторону его ладони. Стекло разрезало ему щеку, когда, таща за собой Гермиону, он спрыгнул с кровати на разломанный туалетный столик и затем через разбитое окно в ничто, и ее крик разнесся в ночи, когда они крутанулись прямо в воздухе…
И затем его шрам взорвался, и он был Волдемортом, и он мчался через вонючую комнату, и его длинные белые руки вцепились в подоконник, когда он мельком увидел, как плешивый мужчина и маленькая женщина крутанулись и исчезли, и он завопил от ярости, и его крик, смешавшись с криком девчонки, эхом разнесся через темные садики, перекрывая церковные колокола, отбивающие наступление Рождества…
И его крик был гарриным криком, его боль была гарриной болью… это могло случиться здесь, где это случилось раньше… здесь, откуда виден был дом, в котором он так близко подошел к знанию того, каково умирать… умирать… боль была столь ужасна… вырван из собственного тела… но если у него не было тела, почему его голова так страшно болела, если он был мертв, почему он чувствовал себя так непереносимо, разве боль не прекращается со смертью, разве она не уходит…
Ночь сыра и ветренна, двое детей, наряженных тыквами, переваливаясь, идут через площадь, и окна магазинов усеяны бумажными пауками, дешевыми муглевыми атрибутами мира, в который они не верят… и он скользил мимо них, и это его чувство цели, и мощи, и правильности, он всегда испытывал его в таких случаях… не гнев… это было для более слабых душ, чем он… но триумф, да… он ждал этого, он надеялся на это…
— Отличный костюм, мистер!
Он увидел, как улыбка мальчугана увяла, едва он подбежал поближе и смог заглянуть под капюшон плаща, увидел, как страх затуманил раскрашенное лицо; затем ребенок развернулся и побежал прочь… под мантией он коснулся пальцами рукоятки волшебной палочки…одно простое движение, и ребенок никогда не вернется к матери… но ненужно, совершенно ненужно…
Теперь он двигался по новой, более темной улице, и его цель наконец-то была перед его глазами, Фиделиус рухнул, хотя они этого еще не знали… и он издавал меньше звуков, чем мертвые листья, скользящие вдоль тротуара, когда он поравнялся с темной изгородью и глянул через нее…
Они не задернули занавесок, он совершенно отчетливо видел их в их маленькой гостиной — высокого черноволосого мужчину в очках, выпускающего клубы разноцветного дыма из своей волшебной палочки для развлечения маленького черноволосого мальчика в синей пижаме. Ребенок смеялся и пытался поймать дым, схватить его в свой маленький кулачок…
Дверь открылась, и вошла мать, говоря слова, которых он не слышал, ее длинные темно-рыжие волосы закрывали лицо. Теперь отец двумя руками поднял сына и протянул его матери. Он отбросил волшебную палочку на диван и потянулся, зевая…
Ворота чуть скрипнули, когда он их открыл, но Джеймс Поттер этого не услышал. Белая рука извлекла волшебную палочку из-под плаща и указала ей на дверь; та распахнулась.
Он уже был на пороге, когда Джеймс вбежал в прихожую. Это было легко, слишком легко, он даже не подобрал свою палочку…
— Лили, бери Гарри и уходи! Это он! Уходи! Беги! Я его задержу…
«Задержу», без волшебной палочки в руке!.. он рассмеялся, прежде чем выпустить проклятье…
— Avada Kedavra!
Зеленый свет залил тесную прихожую, он осветил коляску, прислоненную к стене, заставил перила засиять, словно молнии, и Джеймс Поттер упал, словно кукла, у которой обрубили нитки…
Он слышал ее крики с верхнего этажа; она была в ловушке, но если она останется разумной, ей, по крайней мере, нечего бояться… он поднялся по ступеням, с удовольствием прислушиваясь к ее попыткам забаррикадироваться… у нее при себе тоже нет палочки… какие же они были глупцы, и какие доверчивые, считая, что их безопасность в их друзьях, что оружие можно отложить в сторону хотя бы на мгновение…
Он силой открыл дверь, одним ленивым движением волшебной палочки отшвырнул в сторону стул и ящики, поспешно придвинутые к ней… и вот она стоит, и ребенок у нее в руках. При виде его она уронила сына в кроватку за ее спиной и раскинула руки в стороны, как будто это могло помочь, как будто, закрывая ребенка от его взгляда, она надеялась, что он выберет ее…
— Только не Гарри, только не Гарри, пожалуйста, не Гарри!
— С дороги, глупая девчонка… с дороги, сейчас же…
— Не Гарри, пожалуйста, нет, возьмите меня, убейте меня лучше…
— Я предупреждаю в последний раз…
— Только не Гарри! Пожалуйста… будьте милосердны… милосердны… только не Гарри! Не Гарри! Пожалуйста — я все сделаю…
— С дороги — с дороги, девчонка…
Он мог просто отпихнуть ее от кроватки, но более разумным представлялось покончить с ними всеми…
Зеленый свет блеснул в комнате, и она свалилась, как и ее муж. Ребенок все это время не плакал; ему удалось встать, держась за ограждение кроватки, и он с радостным интересом посмотрел снизу вверх в лицо пришельца, возможно, думая, что это его отец спрятался под плащом и сделает еще красивые огоньки, и его мать вот-вот вскочит на ноги и рассмеется…
Он очень тщательно нацелил волшебную палочку мальчику в лицо: он хотел увидеть, как это случится, как будет уничтожена эта необъяснимая угроза. Ребенок начал плакать: он увидел, что это был не Джеймс. Ему не понравилось, что ребенок заплакал, он всегда не выносил нюни мелкоты в приюте…
— Avada Kedavra!
И тут он распался: он был ничем, ничем, кроме боли и ужаса, и он должен был спрятаться, не здесь, в обломках разрушенного дома, где кричал оставшийся в ловушке ребенок, но далеко отсюда… далеко…
— Нет, — простонал он.
Змея шуршала по грязному, заваленному обломками полу, и он убил мальчишку, и в то же время он был мальчишкой…
— Нет…
И теперь он стоял возле разбитого окна дома Батильды, поглощенный воспоминаниями о его величайшем поражении, и огромная змея у его ног скользила среди осколков стекла и фарфора… он глянул вниз и увидел что-то… что-то невероятное…
— Нет…
— Гарри, все в порядке, ты в порядке!
Он наклонился и поднял разбитую фотографию. Вот он, неизвестный вор, тот, кого он искал…
— Нет… я ее потерял… я ее потерял…
— Гарри, все нормально, проснись, проснись!
Он был Гарри… Гарри, не Волдемортом… и шуршала не змея…
Он открыл глаза.
— Гарри, — прошептала Гермиона. — Ты как себя чувствуешь — нор… нормально?
— Да, — солгал он.
Он был в палатке, лежал на нижней койке под кучей одеял. Он мог определить, что уже почти рассвет, по неподвижности и характерной чистоте холодного света над брезентовым потолком. Он был весь в поту; он чувствовал, что им залиты простыни и одеяла.
— Мы выбрались.
— Да, — сказала Гермиона. — Мне пришлось применить Чары Парения, чтобы уложить тебя на койку, я не могла тебя поднять. Ты был… ну, ты был немного…
Под ее карими глазами пролегли фиолетовые тени, и он заметил в ее руке маленькую губку: она вытирала ему лицо.
— Ты был болен, — закончила она. — Сильно болен.
— Как давно мы оттуда ушли?
— Несколько часов назад. Сейчас почти утро.
— И я был… что, без сознания?
— Не совсем, — неловко произнесла Гермиона. — Ты кричал и стонал, и… всякое, — добавила она таким тоном, от которого Гарри стало неуютно. Что он делал? Выкрикивал проклятья, как Волдеморт? Плакал, как ребенок в кроватке?
— Я не могла снять с тебя Хоркрукс, — продолжила Гермиона, и он понял, что она решила сменить тему. — Он прилип, прилип к твоей груди. У тебя осталась отметина; прости, мне пришлось применить Рассекающие чары, чтобы убрать его. Змея тебя тоже укусила, но я промыла рану и капнула туда немного ясенца…
Он снял и отшвырнул мокрую от пота футболку, которая на нем была, и посмотрел вниз. Над его сердцем был алый овал — там, где его обжег медальон. Также он мог разглядеть полузатянувшиеся проколы на предплечье.