Ни Дамблдор, ни Гринделвальд, похоже, никогда в своей дальнейшей жизни не упоминали об этой краткой дружбе детства. Однако не вызывает сомнений то, что Дамблдор задерживал свою атаку на Геллерта Гринделвальда примерно пять лет — пять лет беспорядка, смертей и исчезновений. Были ли причиной такой нерешительности Дамблдора остатки приязни к этому человеку, или же это был страх того, что их близкая дружба будет раскрыта? Возможно ли, что Дамблдор лишь с огромной неохотой направился захватывать человека, знакомству с которым он когда-то был так рад?
И как умерла таинственная Ариана? Стала ли она нечаянной жертвой какого-нибудь Темного ритуала? Не наткнулась ли она случайно на что-то, чего она не должна была видеть, когда двое молодых людей практиковались в своих попытках устремиться к славе и власти? Возможно ли, что Ариана Дамблдор была первым человеком, погибшим «во имя большего блага»?
На этом месте глава закончилась, и Гарри поднял взгляд. Гермиона дочитала до конца страницы раньше него. Она вырвала книгу у Гарри из рук (выражение его лица ее явно несколько встревожило) и захлопнула ее не глядя, словно прятала нечто неприличное.
— Гарри…
Но он покачал головой. Какая-то внутренняя убежденность внутри него сломалась; точно так же он чувствовал себя, когда ушел Рон. Он доверял Дамблдору, верил, что он был воплощением доброты и мудрости. Все пошло прахом. Сколько еще он мог потерять? Рон, Дамблдор, фениксова волшебная палочка…
— Гарри, — она словно прочла его мысли. — Послушай меня. Это… это было не очень приятным чтением…
— …ага, тебе легко говорить…
— …но не забывай, Гарри, что это написала Рита Скитер.
— Ты же прочла это письмо к Гринделвальду, нет?
— Да, я… я прочла, — она расстроено помолчала, покачивая чашку с чаем своими замерзшими руками. — Я думаю, что это самое худшее, что там есть. Я знаю, Батильда думала, что это всего лишь разговоры, но «Во имя Большего Блага» стало лозунгом Гринделвальда, его оправданием всех жестокостей, которые он совершил позже. И… отсюда… похоже, что Дамблдор подал ему эту идею. Говорят, что лозунг «Во имя Большего Блага» был даже выбит над входом Нурменгарда.
— Что такое Нурменгард?
— Это тюрьма, которую Гринделвальд построил, чтобы держать в ней своих противников. Он сам там в конце концов оказался, когда Дамблдор его поймал. Во всяком случае, это… это ужасно, что идеи Дамблдора могли помочь Гринделвальду набрать силу. Но, с другой стороны, даже Рита не может делать вид, что они знали друг друга дольше, чем несколько месяцев одного лета, когда они оба были очень молоды, и…
— Я знал, что ты это скажешь, — сказал Гарри. Он не хотел выплескивать на нее свой гнев, но сохранить спокойствие в голосе было очень трудно. — Я знал, что ты скажешь, что «они были молоды». Им было столько же лет, сколько нам сейчас. И вот они мы, рискуем жизнью, борясь с Темными Искусствами, и вот он он, обнимается со своим новым лучшим другом и планирует свой приход к власти над муглями.
Он не мог больше сохранять самообладание; он встал и зашагал кругами, стараясь физическими усилиями подавить гнев.
— Я не пытаюсь защитить то, что Дамблдор написал, — произнесла Гермиона. — Вся эта ерунда насчет «права на власть», это опять то самое, «Магия — сила». Но Гарри, его мать только что умерла, он один застрял в своем доме…
— Один? Он не был один! У него была компания, брат и сестра, его сестра-сквиб, которую он все время держал под замком…
— Я в это не верю, — заявила Гермиона. Она тоже поднялась на ноги. — Что бы ни было не так с этой девочкой, я не думаю, что она была сквибом. Дамблдор, которого мы знали, никогда, никогда в жизни не позволил бы…
— Дамблдор, которого мы думали, что знаем, не собирался покорять муглей силой! — заорал Гарри, и его голос эхом разнесся по пустой вершине холма; несколько дроздов взмыли в воздух, крича и летая кругами в жемчужно-белом небе.
— Он изменился, Гарри, он изменился! Все очень просто! Может, он действительно верил в эти вещи, когда ему было семнадцать, но всю остальную свою жизнь он посвятил борьбе с Темными Искусствами! Именно Дамблдор остановил Гринделвальда, именно он всегда голосовал за законы о защите прав муглей и муглерожденных, именно он с самого начала сражался с Сам-Знаешь-Кем, и именно он умер для того, чтобы Сам-Знаешь-Кто мог быть побежден!
Книга Риты лежала на земле между ними, так что лицо Дамблдора уныло улыбалось им обоим.
— Гарри, прости меня, но я думаю, что настоящая причина твоей злости в том, что Дамблдор сам никогда не рассказывал тебе об этом.
— Может, и так! — прокричал Гарри и обхватил руками голову, с трудом понимая, зачем — то ли пытаясь удержать внутри свою ярость, то ли чтобы защититься от полной потери иллюзий. — Посмотри, что он от меня требовал, Гермиона! Рискни жизнью, Гарри! И еще разок! И еще! И не рассчитывай, что я что-нибудь тебе объясню, просто верь мне, слепо верь, верь, что я знаю что делаю, доверяй мне, даже если я тебе не доверяю! Никогда — всю правду! Никогда!
Его голос треснул от напряжения, и они стояли, глядя друг на друга посреди белизны и пустоты, и Гарри чувствовал, что под этим огромным небом они оба мелки и незначительны, как насекомые.
— Он любил тебя, — прошептала Гермиона. — Я знаю, что он тебя любил.
Гарри уронил руки.
— Не знаю, кого он любил, Гермиона, но это никогда не был я. Это не любовь — то, в каком дерьме он меня оставил. Он, черт подери, говорил намного бόльшую часть того, что на самом деле думал, Геллерту Гринделвальду, чем когда-либо рассказывал мне.
Гарри подобрал волшебную палочку Гермионы, которую ранее уронил в снег, и уселся спиной к входу в палатку.
— Спасибо за чай. Я закончу дежурство. Возвращайся в тепло.
Гермиона помедлила, но смирилась с тем, что разговор окончен. Она подобрала книгу и пошла к палатке. Проходя мимо него, она слегка провела ладонью по его волосам. При ее прикосновении он закрыл глаза, ненавидя себя за свое желание, чтобы сказанное ей оказалось правдой: что Дамблдору действительно было не все равно.
Глава 19. Серебряная оленуха[70]
К полуночи, когда Гермиона заступила на дежурство, пошел снег. Сны Гарри были беспокойными и непонятными: в них то и дело волнами вползала Нагини, сперва через огромное треснутое кольцо, затем сквозь венок из рождественских роз. Гарри то и дело просыпался в панике, убежденный, что кто-то звал его где-то вдалеке, воображая, что вой ветра за пределами палатки был на самом деле звуками шагов или голосов.
В конце концов он поднялся в темноте и присоединился к Гермионе, скорчившейся у входа в палатку и читающей «Историю магии» в свете волшебной палочки. Снег по-прежнему шел очень густо, и она с облегчением восприняла его предложение упаковаться пораньше и двигаться вперед.
— Пойдем куда-нибудь, где сможем укрыться получше, — согласилась она, дрожа от холода, пока натягивала футболку с длинным рукавом поверх пижамы. — Мне все время кажется, что я слышу движение людей снаружи. Пару раз мне даже показалось, что я кого-то вижу.
Гарри, натягивавший джемпер, застыл на месте и кинул взгляд на безмолвный, неподвижный Крадоскоп, стоящий на столе.
— Я уверена, что мне показалось, — нервно произнесла Гермиона, — снегопад в темноте часто играет штуки с глазами… но может, нам стоит Дезаппарировать под плащом-невидимкой, просто на всякий случай?
Полчаса спустя, упаковав палатку и держа, Гарри — Хоркрукс, Гермиона — бисерную сумочку, они Дезаппарировали. Как обычно, их обволокла тугая тьма; гаррины ноги оторвались от заснеженной земли и затем ударились обо что-то похожее на замерзшую почву, покрытую слоем листьев.
— Где мы? — спросил он, оглядывая новую массу деревьев, пока Гермиона, открыв бисерную сумочку, вытягивала оттуда шесты от палатки.
— Лес Дина, — ответила она. — Я один раз тут останавливалась лагерем вместе с мамой и папой.
Здесь тоже на деревьях лежал снег и было очень холодно, но по крайней мере Гарри и Гермиона были защищены от ветра. Бόльшую часть дня они провели в палатке, свернувшись поплотнее для сохранения тепла, рядом с замечательным и полезным ярко-синим огнем, в создании которого Гермиона была такой мастерицей и который можно было собрать и взять с собой в баночке. Гарри чувствовал себя так, словно он восстанавливался после какой-то краткой, но тяжелой болезни, и это впечатление еще усиливалось заботливостью Гермионы. Во второй половине дня сверху начали падать хлопья снега, так что даже их закрытая поляна покрылась свежим слоем пушистого снега.
После двух ночей, когда Гарри почти не спал, его чувства обострились. Их бегство из Годриковой Лощины было столь невероятным, что Волдеморт каким-то образом казался ему более близким, чем раньше, и более угрожающим. Когда вновь надвинулась темнота, Гарри отклонил предложение Гермионы дежурить первой и сказал ей идти спать.
Гарри перенес ко входу в палатку старую подушку и уселся. Он надел на себя все свои свитера, но даже при этом его слегка знобило. По мере того, как шли часы, тьма сгущалась все сильнее, пока не стала наконец абсолютно непроницаемой. Он уже совсем было собрался извлечь Карту Мародера, чтобы понаблюдать немного за точкой Джинни, но вспомнил, что сейчас рождественские каникулы и она наверняка дома, в Берлоге.
Даже самое крохотное движение казалось увеличенным в огромности леса. Гарри знал, что лес наверняка полон живых существ, но ему хотелось бы, чтобы они все оставались на месте и молчали, — так он мог бы легко отличить их невинный топоток или крадущуюся поступь от звуков, могущих сигнализировать о других, более зловещих движениях. Гарри вспомнил звук плаща, скользившего по палой листве много лет назад, и в этот момент ему показалось, что он слышит этот шорох снова, но тут он мысленно встряхнул сам себя. Их защитные заклятья работали многие недели; почему они должны разбиться сейчас? И тем не менее, он не мог избавиться от ощущения, что в эту ночь что-то было по-другому.