– Добрый вечер, профессор, – напряженно поздоровался он.
– Садитесь, – профессор Кхембридж показала на покрытый кружевом столик и жесткий стул. На столе лежал чистый лист пергамента, очевидно, предназначенный для Гарри.
– Эмм, – не тронувшись с места, промычал Гарри. – Профессор Кхембридж… Э-э… до того, как начать, я… хотел попросить вас об… одолжении.
Она сощурила выпуклые глаза:
– Вот как?
– Да… В общем… Я играю в гриффиндорской квидишной команде. А в пятницу у нас испытания нового Охранника, и я должен был на них присутствовать. И я хотел узнать… нельзя ли мне пропустить пятницу и… вместо этого… прийти в другой день…
Задолго до того, как Гарри закончил свою речь, он понял, что ничего не выйдет.
– Ах нет, – профессор Кхембридж заулыбалась, словно ей посчастливилось проглотить особенно вкусную муху. – Ах нет-нет-нет. Вы, мистер Поттер, наказаны за злостное распространение отвратительных слухов, за попытки привлечь к себе внимание, а виновный, разумеется, не может отбывать наказание, когда ему удобно. Нет, вы придете сюда в пять часов и завтра, и послезавтра, и в пятницу тоже. Мы ничего менять не будем. И очень хорошо, что вы пропустите нечто важное для вас. Так вы лучше усвоите урок, который я хочу вам преподать.
Кровь бросилась Гарри в голову, в ушах застучало. Стало быть, вот как? Он злостно распространяет отвратительные слухи и привлекает к себе внимание?
Профессор Кхембридж, чуть склонив голову набок, спокойно за ним наблюдала. Казалось, она знает, о чем он думает, и ждет, что он снова разорется. Усилием воли Гарри отвел взгляд, бросил рюкзак на пол рядом со стулом и сел.
– Вот и славно, – сахарным голоском пропела профессор Кхембридж, – мы уже учимся сдерживаться, не так ли? А сейчас, мистер Поттер, я попрошу вас кое-что для меня написать. Нет, не вашим пером, – добавила она, увидев, что Гарри потянулся к рюкзаку. – Я дам вам свое, особое. Прошу.
Она дала ему длинное тонкое перо с необычайно острым кончиком.
– Я хочу, чтобы вы написали: «Я никогда не должен лгать», – ласково произнесла Кхембридж.
– Сколько раз? – спросил Гарри с почти правдоподобной любезностью.
– О, сколько потребуется, чтобы эта прописная истина до вас дошла, – промурлыкала она. – Начинайте.
Профессор Кхембридж отошла к своему столу, села и склонилась над стопкой пергаментов – видимо, проверяла сочинения. Гарри занес перо над листом и понял, чего ему недостает.
– Вы мне не дали чернил, – сказал он.
– О, чернила не понадобятся, – чуть насмешливо ответила профессор Кхембридж.
Острым кончиком черного пера Гарри прикоснулся к бумаге и приступил: «Я никогда не должен лгать».
И ахнул от боли. На пергаменте проступила фраза, написанная как будто блестящими красными чернилами. Та же фраза проступила на тыльной стороне ладони Гарри, будто вырезанная скальпелем, – однако, пока он в изумлении смотрел на свежий порез, кожа затянулась и снова стала гладкой, хотя и чуть покраснела.
Гарри обернулся к Кхембридж. Та в упор смотрела на него, растянув в улыбке жабий рот.
– Да?
– Ничего, – тихо сказал Гарри.
Он перевел взгляд на пергамент, снова поднес перо к бумаге, снова вывел: «Я никогда не должен лгать» – и снова ощутил сильнейшую боль, когда невидимый скальпель вырезал эти слова на его руке; как и в прошлый раз, через несколько секунд они исчезли.
Так оно и продолжалось: Гарри опять и опять писал «я никогда не должен лгать» – не чернилами, как он вскоре догадался, а собственной кровью, – и невидимый скальпель неустанно вырезал эту сентенцию у него на руке, потом кожа затягивалась, но, стоило поднести перо к пергаменту, слова появлялись вновь.
За окном сгустились сумерки. Гарри не спрашивал, когда его отпустят. Он даже не смотрел на часы. Он понимал, что Кхембридж только и ждет от него проявлений слабости, и не собирался доставлять ей такое удовольствие – пусть даже придется просидеть здесь всю ночь, занимаясь резьбой по своей руке…
Когда миновала вечность, Кхембридж велела:
– Подойдите ко мне.
Гарри встал. Рука жутко саднила. Рана затянулась, но кожа воспаленно краснела.
– Руку, – приказала Кхембридж.
Гарри протянул руку. Кхембридж взяла ее и потрогала больное место жирными пальцами-обрубками, сплошь унизанными старинными уродливыми кольцами. Гарри с трудом подавил дрожь отвращения.
– Ц-ц-ц, кажется, урок пока не слишком запечатлелся, – улыбнулась Кхембридж. – Что же, у нас еще будет время на повторение, не так ли? Завтра вечером, в то же время. А сейчас можете идти.
Гарри ушел, не сказав ни слова. В школе царили пустота и безмолвие; очевидно, было уже за полночь. Он медленно побрел по коридору, а затем, завернув за угол, где Кхембридж больше не слышала его шагов, припустил бегом.
У Гарри не нашлось времени поупражняться в исчезальном заклинании, он не внес в дневник ни единого сновидения, не дорисовал лечурку и не написал сочинений. Утром он пропустил завтрак – надо было спешно накатать хотя бы парочку снов, поскольку прорицание в тот день стояло первым уроком. Он вошел в гостиную и крайне удивился, обнаружив за тем же занятием всклокоченного Рона. В надежде на озарение тот ошалело водил глазами по стенам.
– Что ж ты этого вчера не сделал? – спросил Гарри. Рон, которого Гарри, вернувшись ночью в спальню, застал крепко спящим, неопределенно пробормотал, что у него «были другие дела», а потом низко склонился над пергаментом и нацарапал еще несколько слов.
– Ну и хватит с нее, – он захлопнул дневник. – Я написал, что покупал во сне новые ботинки. Надеюсь, она в этом не углядит ничего трагического.
Вдвоем они торопливо направились в Северную башню.
– Как все прошло с Кхембридж? Что ты там у нее делал?
Гарри, мгновение поколебавшись, ответил:
– Писал.
– Ну, это не смертельно, – сказал Рон.
– Угу, – отозвался Гарри.
– Слушай! Я и забыл… Она отпустила тебя на пятницу?
– Нет, – мотнул головой Гарри.
Рон сочувственно застонал.
Для Гарри начался еще один отвратительный день. На превращениях он оказался хуже всех, поскольку не успел отработать исчезальное заклинание, а лечурку пришлось дорисовывать вместо обеда. Между тем профессора Макгонаголл, Гниллер-Планк и Синистра дали новые домашние задания, и выполнить их вечером не было никакой надежды – из-за наказания. В довершение ко всему за ужином на него опять напала Ангелина Джонсон. Узнав, что он не придет на отборочные испытания, она сказала, что не в восторге от его отношения к делу и что игроки, которые рассчитывают остаться в команде, должны ставить тренировки превыше прочих занятий.
– Я что, виноват, что меня наказали?! – заорал Гарри ей вслед. – Думаешь, мне больше нравится сидеть с этой старой жабой?
– Зато тебе приходится всего-навсего писать, – утешила Гермиона, когда Гарри без сил опустился на место и уже без аппетита посмотрел на пирог с мясом и почками, – могло быть гораздо хуже…
Гарри открыл было рот, потом закрыл и кивнул. Он сам толком не понимал, почему не хочет рассказать друзьям, что на самом деле произошло в кабинете Кхембридж, но точно знал, что не желает прочесть ужас на их лицах: от их сострадания станет только хуже и труднее будет встретить новое испытание. Кроме того, он чувствовал, что это их с Кхембридж личное дело, тайное состязание характеров, и та будет рада, если выяснится, что он кому-то пожаловался.
– Просто слов нет, сколько нам всего назадавали, – несчастным голосом сказал Рон.
– Что ж ты вчера ничего не делал? – спросила Гермиона. – И вообще, где ты был?
– Я… Да так… Погулять захотелось, – уклончиво ответил Рон.
И Гарри понял, что он здесь не единственный, у кого есть секреты.
Второй вечер у Кхембридж был ничуть не лучше первого. Кожа на руке стала гораздо чувствительнее и вскоре сильно воспалилась. Едва ли она и дальше будет заживать быстро, как и вначале. Наверное, вскоре порез перестанет исчезать, и тогда, надо надеяться, Кхембридж будет удовлетворена. Гарри не позволял себе вскрикивать от боли и за все время пребывания в кабинете не произнес ни слова, за исключением «добрый вечер» и «доброй ночи». Как и вчера, отпустили его уже после полуночи.
Но положение с домашними заданиями становилось отчаянным, поэтому, вернувшись в гриффиндорскую башню, Гарри, невзирая на смертельную усталость, не пошел спать, а взял книжки и сел за сочинение о лунном камне. Когда закончил, было уже полтретьего ночи. Он знал, что выполнил работу из рук вон плохо, но что поделаешь: если вообще ничего не сдать, на него наложит взыскание еще и Злей. После сочинения Гарри наспех ответил на вопросы, которые задала профессор Макгонаголл, настрочил что-то о правилах обращения с лечурками и, шатаясь, побрел в спальню. Там он, не раздеваясь, повалился поверх покрывала и мгновенно заснул.
Четверг прошел в усталом дурмане. Рон тоже был как сонная муха, хотя Гарри и не понимал, с какой стати. Третий день наказания отличался лишь тем, что спустя два часа слова «я никогда не должен лгать» перестали пропадать и сочились кровью. Когда в равномерном скрипении пера возникла пауза, профессор Кхембридж подняла глаза.
– Ах, – мягко сказала она и подошла осмотреть руку Гарри. – Чудесно. Это послужит тебе хорошим напоминанием, верно? На сегодня достаточно.
– А завтра все равно приходить? – спросил Гарри, левой рукой поднимая с полу рюкзак, – правая уж очень болела.
– О да. – Рот профессора Кхембридж расползся в улыбке до ушей. – Да. По-моему, для неизгладимости впечатления просто необходим еще один вечер усердного труда.
Раньше Гарри и помыслить не мог, что будет ненавидеть кого-то больше, чем Злея, однако, возвращаясь в гриффиндорскую башню, был вынужден признать, что нашел достойного кандидата ему на замену. Она – исчадие ада, думал он, взбираясь по лестнице на седьмой этаж, злая, извращенная, сумасшедшая старая…
– Рон?
Свернув направо на верхней площадке, Гарри чуть не столкнулся с Роном, который с метлой в руке прятался за статуей Лохлана Ломкого. Увидев Гарри, Рон подпрыгнул и попытался спрятать новенькую «Чистую победу 11» за спиной.