– Но у него оставалось и это воспоминание, настоящее!
– Да, но, чтобы его выудить, понадобилась довольно сложная легилименция, – сказал Думбльдор. – А зачем проникать в глубины Морфинова сознания, если тот уже признался? Однако мне удалось добиться свидания с Морфином в последние недели его жизни; к тому времени я уже собирал сведения о прошлом Вольдеморта. Я насилу извлек настоящее воспоминание и, увидев, что оно содержит, попытался вызволить Морфина из Азкабана. Увы, он умер раньше, чем министерство успело принять решение.
– Но почему министерство не догадалось, что это дело рук Вольдеморта?! – гневно воскликнул Гарри. – Он же был несовершеннолетним! Они же вроде умеют обнаруживать такие случаи!
– Ты абсолютно прав, умеют, но только колдовство, а не исполнителя: ты же помнишь, как тебя обвиняли в наложении невесомой чары, в котором на самом деле был виноват…
– Добби, – проворчал Гарри; несправедливость обвинения до сих пор жгла душу. – Значит, если ты несовершеннолетний и колдуешь в доме взрослого колдуна или ведьмы, министерство ничего не узнает?
– Там, безусловно, не смогут сказать, чьих это рук дело. – Думбльдор чуть улыбнулся при виде негодования Гарри. – Они полагаются на родителей, считая, что у себя дома те отвечают за послушание отпрысков.
– Чушь, – отрезал Гарри. – Смотрите, что было с Морфином!
– Согласен, – кивнул Думбльдор. – Каким бы ни был Морфин, он не заслужил смерти в тюрьме, да и обвинения в убийстве, которого не совершал. Однако становится поздно, а я хочу показать тебе второе воспоминание…
Думбльдор извлек из внутреннего кармана еще один хрустальный флакон, и Гарри притих, вспомнив, что это воспоминание – самое важное. Содержимое флакончика словно загустело и не хотело переливаться в дубльдум – неужто воспоминания тоже портятся?
– Это недолго, – сказал Думбльдор, опорожнив наконец флакон. – Не успеешь опомниться, мы уже вернемся. Ну-с, полезли обратно…
Гарри пролетел сквозь серебристую мглу и на этот раз очутился перед хорошо знакомым человеком – молодым Горацием Дивангардом. Гарри настолько привык к его лысине, что прямо оторопел, увидев вместо нее густые и блестящие желтоватые волосы, напоминавшие соломенную крышу; впрочем, на макушке уже светилась проплешина величиной с галлеон. Усы, не такие густые, как сейчас, отливали рыжиной. Этот Дивангард еще только начинал округляться, но золотым пуговицам богато расшитого жилета уже приходилось выдерживать определенный напор. Дивангард сидел, удобно раскинувшись в мягком кресле с широкими подлокотниками, положив короткие ноги на бархатный пуфик, и в одной руке держал маленький кубок вина, а другой рылся в коробке с ананасовыми цукатами.
Гарри огляделся – рядом как раз приземлился Думбльдор – и понял, что они находятся в кабинете Дивангарда. Вокруг на сиденьях пониже и пожестче расположились с полдюжины мальчиков-подростков. Гарри сразу узнал Реддля; тот был самый красивый и спокойный. Его правая рука покоилась на подлокотнике; Гарри, вздрогнув, увидел на пальце золотое кольцо с черным камнем: Реддль уже убил своего отца.
– Сэр, а правда, что профессор Потешанс уходит на пенсию? – спросил Реддль.
– Том, Том, и знал бы, не сказал. – Дивангард укоризненно погрозил Реддлю белым от сахара пальцем, но слегка подпортил впечатление, подмигнув. – Интересно, откуда ты берешь информацию, мой чудный мальчик; зачастую тебе известно больше, чем половине учителей.
Реддль улыбнулся; остальные засмеялись и восхищенно посмотрели на него.
– С твоей поразительной способностью знать то, что не следует, и умением угодить нужным людям – кстати, спасибо за ананасы, ты совершенно прав, это мои любимые…
Кое-кто из мальчиков захихикал, но тут случилось непредвиденное: комнату неожиданно заволокло белым густым туманом; Гарри не видел ничего, кроме лица Думбльдора. Затем из тумана донесся неестественно громкий голос Дивангарда:
– …помяни мое слово, юноша, ты пойдешь по плохой дорожке!
Туман рассеялся столь же внезапно, как и появился, но никто и словом о нем не обмолвился; все сидели, словно ничего особенного не случилось. Гарри изумленно заозирался. Маленькие золотые часы на письменном столе пробили одиннадцать.
– Святое небо, уже так поздно?! – воскликнул Дивангард. – Пора, ребята, иначе нам всем влетит. Лестранж, я жду сочинение завтра утром – или ты получишь взыскание. То же касается Эйвери.
Мальчики потянулись к выходу. Дивангард грузно поднялся с кресла и отнес пустой кубок на письменный стол. Реддль медлил – нарочно, чтобы остаться с преподавателем наедине. Тот обернулся, увидел его и сказал:
– Шевелись, Том, ты же не хочешь, чтобы тебя поймали вне спальни в такое время, ты ведь у нас староста…
– Сэр, я хотел вас кое о чем спросить.
– Тогда спрашивай скорей, мой мальчик, спрашивай…
– Сэр, мне интересно, знаете ли вы что-нибудь об… окаянтах?
Это случилось снова: плотный туман наполнил комнату, скрыв и Дивангарда, и Реддля; только Думбльдор безмятежно улыбался рядом с Гарри. Затем, совсем как в прошлый раз, гулко зазвучал голос Дивангарда:
– Я ничего не знаю об окаянтах, а если б и знал, не сказал бы! А теперь прочь отсюда и чтобы я больше о них не слышал!
– Вот и все, – безмятежно проговорил Думбльдор. – Нам пора.
Ноги Гарри оторвались от пола и пару секунд спустя опустились на коврик перед письменным столом.
– Все? – недоуменно спросил Гарри.
И это – самое важное воспоминание? Что в нем особенного? Туман, конечно, странный, как и то, что его никто не заметил, но больше-то ничего… Подумаешь, Реддль задал вопрос и не получил ответа…
– Ты, возможно, заметил, – сказал Думбльдор, усаживаясь за стол, – что над этим воспоминанием слегка поработали.
– Поработали? – переспросил Гарри и тоже сел.
– Определенно, – кивнул Думбльдор. – Профессор Дивангард замутил свои воспоминания.
– Но зачем?
– Затем, полагаю, что он их стыдится, – ответил Думбльдор. – Он хотел представить себя в лучшем свете и уничтожил те фрагменты, которые не хотел мне показывать. Работа, как ты сам видел, топорная, но оно и к лучшему: значит, под измененной записью по-прежнему находится настоящая… Поэтому, Гарри, я впервые даю тебе домашнее задание. Убеди профессора Дивангарда отдать тебе истинное воспоминание – без сомнения, самое для нас существенное.
Гарри воззрился на него и, насколько мог почтительно, сказал:
– Но, сэр, тут я вам не нужен… можно же воспользоваться легилименцией… или признавалиумом…
– Профессор Дивангард очень опытный колдун и к подобному повороту наверняка готов, – произнес Думбльдор. – Он изощрен в окклуменции куда более, чем несчастный Морфин Монстер, и я был бы потрясен, узнав, что с тех самых пор, как я выманил у него эту пародию на воспоминания, он хоть на миг расстался с противоядием к признавалиуму. Нет, пытаться вырвать правду силой глупо и принесет больше вреда, чем пользы; я не хочу, чтобы профессор Дивангард покинул «Хогварц». Но у него, как у всех нас, есть свои слабости, и я уверен, что ты – единственный, кто способен прорвать оборону. Нам очень важно получить настоящее воспоминание, Гарри… насколько важно – мы узнаем, только увидев его. Ну-с, удачи тебе… и спокойной ночи.
Слегка ошарашенный внезапным прощанием, Гарри вскочил.
– Спокойной ночи, сэр.
Закрывая дверь кабинета, он отчетливо услышал голос Финея Нигеллия:
– Не понимаю, почему мальчишка сделает это лучше вас, Думбльдор.
– Я и не ждал, что вы поймете, Финей, – отозвался Думбльдор. Янгус вновь тихо и мелодично вскрикнул.
Глава восемнадцатаяИменинные сюрпризы
На следующий день Гарри рассказал о задании Думбльдора Рону и Гермионе, правда, по отдельности: Гермиона по-прежнему не желала находиться в обществе Рона дольше, чем требовалось для того, чтобы молча обдать его презрением.
Рон считал, что с Дивангардом не будет решительно никаких трудностей.
– Он тебя обожает, – сказал он за завтраком, небрежно махнув вилкой с большим куском яичницы. – И ни в чем не откажет своему любимому Принцу-зельеделу. Дождись, пока все разойдутся после урока, попроси – и дело в шляпе.
Гермиона была настроена пессимистичнее.
– Судя по всему, Дивангард стоит насмерть, раз даже Думбльдор не сумел ничего выведать, – понизив голос, произнесла она. Была перемена; они стояли посреди пустого заснеженного двора. – Окаянты… окаянты… никогда не слышала…
– Нет?
Гарри расстроился; он надеялся, Гермиона хотя бы приблизительно знает, что это такое.
– Наверное, это из высшей черной магии, иначе зачем они Вольдеморту? Да, Гарри, добыть информацию будет непросто, с Дивангардом надо очень осторожно, продумать стратегию…
– Рон считает, надо просто дождаться, пока все разойдутся после урока, и…
– Прекрасно! Если уж сам Ронюсик так считает, действуй! – моментально вспыхнула Гермиона. – Бывало ли такое, чтоб Ронюсик оказывался неправ?
– Гермиона, неужели ты не можешь…
– Нет! – отрезала она и умчалась.
Гарри остался стоять по щиколотку в снегу.
Уроки зельеделия в последнее время и так были тяжелым испытанием – Гарри, Рону и Гермионе приходилось сидеть за одним столом. Сегодня она передвинула свой котел как можно ближе к Эрни и демонстративно игнорировала не только Рона, но и Гарри.
– Ты-то чем провинился? – почти неслышно поинтересовался Рон, глядя на ее надменный профиль.
Гарри не успел ответить: Дивангард у доски призвал всех к молчанию.
– Сели, сели, друзья! Быстренько, сегодня очень много работы! Итак: третий закон Наглотайса… кто скажет?.. Ну конечно, мисс Грейнджер!
Гермиона с нечеловеческой скоростью отбара-банила:
– Третий-закон-Наглотайса-гласит-что-антидот-к-сложносоставному-яду-равен-более-чем-сумме-антидотов-к-каждому-из-компонентов.
– Совершенно верно! – просиял Дивангард. – Десять баллов «Гриффиндору»! А теперь, если принять третий закон Наглотайса за аксиому…