– Смотри, куда прешь, – буркнул Тридцать шестой, когда Эштон поднялся на ноги, отплевываясь и отряхиваясь. – Прыгать разучился?
После возвращения с выезда Эштон почти перестал разговаривать с драками своего барака. Всё внимание уходило на то, чтобы свыкнуться со свалившимся на него даром ищейки. Иногда он пропускал кормление, не успевая переключиться с собственных ощущений на погоню за птицами. Эштон заметно осунулся; если бы Герт, Халид и трое сектов-надсмотрщиков не подкармливали его на прогулках, он давно бы уже стал мишенью на тренировках.
Поначалу запахи разных сознаний оглушали его, стоило лишь приоткрыть пасть. Они заполняли его целиком, не давая смотреть и слышать, что говорят их носители. Эштон даже прозевал несколько замечаний от мастера Сейтсе, залюбовавшись глубоким бордово-коричневым запахом его сознания, за что получил электрокнутом по морде. Но за мелкие проступки баллы теперь не снимали – ни с него, ни с выездного молодняка. Тридцать шестой, которого перевели в барак Ролло на место Сорок первого, был уверен, что молодняк готовят к первым боям на Арене.
Постепенно Эштон научился блокировать одни запахи и фокусироваться на других. Орган, отвечавший за специфический «нюх» ищейки, по всей видимости, находился на поверхности раздвоенного языка – во всяком случае, при соприкосновении языка с воздухом запахи сознаний становились гораздо ярче. Высунув язык на всю длину, Эштон мог почувствовать запах сознания в тушке, находившейся на противоположном конце большой тренировочной арены. Некоторые особо резкие запахи пробивались сквозь щели в металлических стенках, так что со временем он стал узнавать и тех обитателей рабочих бараков, которых ни разу не видел.
Запахи были у всех – даже у привратников. Сознание Двести восьмого пахло душным пепельным цветом. Сознание Сто шестьдесят пятой было женским, но пахло при этом яростным оранжево-черным, как плавящийся металл. Эштон всякий раз вздрагивал, проходя мимо нее, словно на язык ему капали раскаленным железом.
Только старичок в синем комбинезоне не имел своего запаха. Эштон узнавал его по странному голубоватому холоду, который ощущал в затылке, как только старичок появлялся рядом. Но даже вытянув шею и высунув язык так, что он почти касался стоптанной теннисной туфли, Эштон всё равно не чувствовал ничего, кроме этого холода.
– Твое сознание ничем не пахнет, – сказал он старичку, улучив момент, когда на тренировочную арену выгоняли соседний боевой барак.
– Да? – тот задумчиво пошевелил бровями. – Может, у меня вообще нет сознания? – и громко расхохотался.
Почему-то его забавляло всё, что Эштон говорил или делал со дня их встречи в Зале Ожидания. Больше никто из Ангара не вызывал у старичка такого веселья. Судя по уверенности, с какой старичок ориентировался в лабиринтах бараков, он знал Ангар хорошо и явно провел в нем больше времени, чем Эштон. Но делиться опытом – не спешил, неизменно оборачивая любой вопрос в шутку, понятную только ему.
В конце концов Эштон смирился и стал относиться к нему как к ветру, который то поднимался, то стихал, подчиняясь движению солнц на небе, вращению планеты и сотне других никому не подконтрольных факторов. При желании разговаривать со старичком можно было, не открывая рта: он читал мысли так, словно сознания драков были для него открытой книгой – не слишком увлекательной, но с крупным шрифтом и удобно переворачивающимися страницами. Через некоторое время Эштон заметил, что с трудом отличает реплики старичка от своих мыслей, – тем более что никому другому эти мысли не были интересны.
Ролло старался держаться от Эштона подальше. Другие участники контрабандной схемы вели себя как ни в чем не бывало, но с ними Эштон пересекался реже: Йона и Лламано заведовали рабочими бараками, Пати управлял складами, а Герт был занят новичками, поступившими со свежей сортировки. Халид, который обычно следил за тем, чтобы драки не рвали друг друга на тренировках, почти не появлялся, принимая поставки с Периферии: в «красный» год, когда белое солнце едва поднималось в зенит, урожайный промежуток был коротким, и Ангар спешил запастись провизией до наступления длинных багровых сумерек.
Каждое утро по пути на тренировку боевой барак в полном составе проходил мимо Семьдесят шестого, всё так же прикованного близ ворот. При появлении надсмотрщиков или мастера Сейтсе он вскакивал и расправлял гребни, демонстрируя заросший уродливой чешуей обрубок хвоста и всяческую готовность к работе. Кормили его объедками, так что из-под гребней на впалых боках торчали кости, но злости и бодрости ему было не занимать.
В один из дней мастер Сейтсе, проходя мимо, остановился и, бросив на Семьдесят шестого короткий оценивающий взгляд, произнес всего одно слово:
– Завтра.
Новость разнеслась по Ангару со скоростью лесного пожара. Тридцать шестой на правах старожила признался, что слышал от кого-то из своего барака рассказ о том, как решалась судьба одного из привратников – вроде бы Сто шестьдесят пятой.
Давным-давно она тоже была боевым драком. Однажды ее привезли с Арены порядком потрепанной: против нее выставили прима с Периферии, который почти победил, методично орудуя палицей и шарами с жидкостью, плавящей плоть. К счастью, Сто шестьдесят пятой удалось вывернуться и вцепиться ему в ногу как раз тогда, когда он уже доставал голубой стилет. Прим опустил палицу ей на голову, выбив глаз и раскрошив половину морды, но она не разжала зубов, а подмяла его под себя и воткнула в глотку расправленный боковой гребень.
Эта жажда жизни так впечатлила мастера Сейтсе, что он привез Сто шестьдесят пятую в Ангар и позволил заживить раны. Как только она пришла в себя, он спустил ее с цепи и стравил с тогдашними привратниками, сообщив, что тот, кого ранят первым, будет признан лишним – и пойдет на корм боевым баракам.
– Кончилось тем, что они с Двести восьмым навалились на Пятьдесят второго вдвоем, – сказал Тридцать шестой, смакуя воображаемые подробности легендарной схватки. – Как-то она с ним об этом договорилась. Но против Семьдесят шестого у них обоих не будет ни одного шанса.
Это понимали все. Семьдесят шестой присматривался к привратникам, наблюдая за тем, как они двигаются и чем возмещают недостаток зубов и конечностей. Двести восьмой и Сто шестьдесят пятая бросали друг на друга тревожные взгляды, словно пытались понять, не сговорился ли уже напарник с Семьдесят шестым, хотя было ясно, что он легко мог порвать любого из них в одиночку. Видимо, мастеру Сейтсе надоело видеть двух убогих калек на въезде в Ангар, и он решил, что пришло время сменить картинку.
На ночь Семьдесят шестого увели подальше, к рабочим баракам: треск его гребней и низкое нервное рычание мешали дракам спать. Привратникам бросили почти по четверти птичьей тушки – больше, чем они получали за несколько дней: Халид настоял, чтобы их хорошо покормили перед завтрашней схваткой, хоть немного уравняв силы.
На рассвете Эштон проснулся от странного ощущения – будто внутри его головы кто-то громко и влажно вздохнул. Тусклые лучи багрового солнца почти не прогревали воздух в бараке, делая его похожим на стылую кровь. Еще полусонных рептилий погнали к воротам: проигравший привратник должен был стать их утренней кормежкой. Эштон пытался встать сзади, но голодное тело гнало его вперед, хотя при одной только мысли о том, что запах сознания съеденного драка останется в нем навсегда, кишки у него сворачивались в холодный тугой узел.
У ворот драков построили широким полукругом, сдерживая щелчками электрокнутов. Двести восьмой заворочался, пытаясь подняться на ноги. Сто шестьдесят пятая осталась лежать неподвижно, вытянув дряблую шею и закрыв глаза: она то ли спала, то ли медитировала перед боем.
Семьдесят шестого привели на короткой цепи, несколько раз обернутой вокруг шеи.
При виде его Двести восьмой оскалился, подняв оставшиеся гребни, Сто шестьдесят пятая даже не шевельнулась. В ее неподвижном спокойствии было что-то неестественное. Эштон рявкнул на темно-зеленого драка, наступившего ему на ногу, – и вдруг понял, что впервые не чувствует запаха ее сознания.
Мастер Сейтсе дернул хвостом, и бриген-надсмотрщик неторопливо направился к Сто шестьдесят пятой, поднимая электрокнут.
Треск электричества смешался с запахом паленой плоти, и на покрытой шрамами шее Сто шестьдесят пятой появилась бескровная темная борозда. Бриген озадаченно оглянулся на мастера Сейтсе и что есть силы пихнул Сто шестьдесят пятую сапогом. Огромная туша рептилии медленно завалилась на бок, обнажив вздувшийся, облепленный грязью живот. Из раскрывшейся пасти вывалился липкий раздвоенный язык в пятнах зеленой слизи.
Сто шестьдесят пятая была мертва – и мертва уже несколько часов. Каким-то непостижимым образом ей опять удалось решить исход схватки по-своему. «Боевых драков не кормят падалью», – с облегчением вспомнил Эштон.
– Кто посмел? – сдавленно произнес мастер Сейтсе, обводя притихших обитателей Ангара холодным змеиным взглядом.
Эштон съежился и, сжав пасть, постарался затолкать язык как можно глубже в глотку: никогда еще он не чуял столько чужого ужаса одновременно.
Халид подошел к бездыханному телу и осторожно ощупал его мягкими кожистыми ладонями. Затем вытащил широкий нож, с трудом разжал мощные челюсти и запустил руку в дыру между зубами. Уперевшись ногой в тушу, он ухватил там что-то и потянул на себя. Из пасти Сто шестьдесят пятой с утробным чавканьем выскочил облепленный слюной и кровью угловатый неровный камень, похожий на кусок разбитого строительного блока.
– Он сам это сделал, – негромко сказал Халид. – Проглотил камень, пережал себе трубки в горле и задохнулся.
– Ясно, – произнес мастер Сейтсе, подергивая хвостовой пикой. – Откуда у него камень?
Над пыльным двором повисла мертвая тишина. Бо́льшая часть построек в Ангаре была сделана из листового металла. Строительные блоки практически не использовались и тем более не валялись под ногами. Эштон знал это лучше многих: тот камень, на котором он тренировался глотать капсулы, Халид принес снаружи по просьбе Сорок первого.