– Вот, значит, зачем ты шаришься возле складов, – насмешливый голос мастера Сейтсе прозвучал резко, как разряд электрокнута.
Вслед за мастером Сейтсе на площадку вышли четыре надсмотрщика-бригена с парализаторами и излучателями наготове, – и Ролло, который взял на прицел Халида, умудрившись ни разу не посмотреть ему в глаза.
Перед собой на короткой толстой цепи, пристегнутой к преобразователю, мастер Сейтсе вел Восемнадцатого. Восемнадцатый извивался всем телом и только что не вилял хвостом от предвкушения чужой боли.
– Сто двадцать пятый украл личинку со склада, – спокойно сказал Халид. – Я застал его и как раз хотел наказать.
– Неправда, – зашипел Восемнадцатый. – Он ему обещал, я слышал…
Мастер Сейтсе дернул цепь, и Восемнадцатый захлебнулся собственным голосом.
– Наказать потенциального чемпиона, Халид? – мягко спросил мастер Сейтсе, покачивая хвостовой пикой. – Перед самым выездом?
– Моя вина, мастер Сейтсе, – Халид опустился на одно колено и подтянул личинку к себе. – Я так разозлился на вора, что забыл о благе Ангара. Еще немного, и я совершил бы чудовищную ошибку.
– Верно, – усмехнулся мастер Сейтсе. – Я, как всегда, тебя спас.
– Нари придется выкинуть, – сказал Халид, поднимаясь и подхватывая личинку под брюхо. – Проклятый драк успел ее обслюнявить. Я возмещу ее стоимость Ангару втрое.
– Не спеши, – произнес мастер Сейтсе, глядя на Эштона. – Может, Сто двадцать пятый хочет съесть ее при нас? Напоследок.
Халид повернулся и тоже посмотрел на Эштона. В его взгляде была та же мучительная просьба, что и в янтарных глазах Иффи-фэй, – и Эштон поспешно отвернулся, чтобы она так и осталась просьбой, которую он не смог разобрать.
– Личинка отравлена, – услышал он собственный хриплый голос. – В ней яд гхиары.
Охристое сознание Халида вспыхнуло ослепительно-белым, словно в самом центре его разорвалась шаровая молния.
Ролло, забывшись, изумленно взглянул на него, слегка опустив излучатель, – он, как и его сообщники, ничего о яде не знал.
– Вот как, – усмехнулся мастер Сейтсе, глядя на Халида. – Нейропаралитик, который лишает движения и превращает тушку в тюрьму для запертого внутри сознания. Кому же предназначалась эта личинка – мне?
Над площадкой повисла зловещая тишина.
– Он лжет, – произнес наконец Халид, прижимая личинку к груди. – Чтобы избежать наказания.
– Да? – Мастер Сейтсе повернулся к Эштону и смерил его задумчивым взглядом. – Может быть. Но это очень легко проверить.
Его бордово-коричневое сознание было спокойным и гладким, словно хорошо отшлифованный камень. Эштон почувствовал, как на спине против воли поднимаются гребни.
– Ешь. – Мастер Сейтсе повернулся к Восемнадцатому и ткнул когтистым пальцем в личинку.
– Я?! – ужаснулся Восемнадцатый. – Но ведь я… – И замолчал, стоило мастеру Сейтсе легонько тряхнуть цепью.
– Ты думал, я скормлю эту личинку потенциальному чемпиону Ангара? – сказал мастер Сейтсе. – За идиота меня принимаешь?
Восемнадцатый отчаянно замотал головой. Мастер Сейтсе улыбнулся всей пастью, показав зубы.
– Вот и хорошо, – сказал он. – Дай ему личинку, Халид.
Под прицелом четырех излучателей прим медленно протянул Восемнадцатому извивающееся полосатое тельце. Тот взял его в лапы и оглянулся на мастера Сейтсе с последней безумной надеждой. Мастер Сейтсе спокойно ждал.
Восемнадцатый осторожно прокусил толстую кожу личинки и тремя судорожными движениями всосал в себя содержимое.
Пустая оболочка выпала из перепончатых пальцев на землю. Восемнадцатый тяжело опустился на все четыре лапы, помотал головой – и вдруг встрепенулся.
– Я ничего не чувствую, – радостно произнес он.
– Яд подействует на следующий день, – сказал мастер Сейтсе. – Если он был, конечно.
Чуть заметно дернув хвостом, драк повернулся к надсмотрщикам.
– Восемнадцатого – на цепь. Сто двадцать пятого – тоже. Я сам выбью сознание из тушки любого, кто к ним подойдет.
Мастер Сейтсе передал поводок Восемнадцатого стоящему рядом бригену и посмотрел на Эштона.
– Если с ним ничего не случится, – сказал он, – тебя казнят. Я не потерплю вранья у себя в Ангаре.
– А что с Халидом? – один из бригенов нерешительно поднял излучатель.
– Как это что? – удивился мастер Сейтсе. – Он свободен.
Эштон почувствовал, как в глубине охристого сознания метнулся страх, смешанный с терпкой надеждой.
– Первые в вас, мастер Сейтсе, – медленно произнес Халид, не спуская внимательных глаз с огромной зубастой рептилии, лениво шевелящей гребнями.
– Во всех нас, Халид, – добродушно сказал мастер Сейтсе. – Во всех нас. Иди.
Прим сделал полшага назад. Никто из надсмотрщиков не сдвинулся с места. Прим сделал еще полшага, всё еще глядя в змеиные глаза мастера Сейтсе, в которых не отражалось ничего. Эштон приоткрыл пасть, но даже он не смог уловить хоть что-то, кроме обычного бордово-коричневого запаха.
Халид отступил еще на шаг и повернулся, чтобы уйти.
В то же мгновение мастер Сейтсе выхватил парализатор, и тонкий красный луч ударил в затылок прима – туда, где в густой зеленоватой шерсти серебрился сложный узор чипа.
Выгнувшись всем телом, словно кто-то дернул его за голову, Халид рухнул на землю. Мастер Сейтсе подошел к нему, переключил рычаг на парализаторе, приставил к неподвижному меховому затылку и еще раз нажал на спуск. Тело Халида конвульсивно дернулось, и серебряный чип погас.
– Я же сказал, – прошептал мастер Сейтсе, наклонясь к самому уху прима, – у себя в Ангаре я вранья не потерплю.
Бесчувственного Халида с деактивированным чипом оттащили к рабочим баракам и сбросили в штрафной вольер. Эштона и Восемнадцатого приковали к стене у ворот.
Выезд пришлось отменить.
Весь следующий день Эштон пролежал неподвижно, глядя, как Восемнадцатый метался из стороны в сторону, гремя цепью и встряхиваясь. Паника пожирала его сознание, словно пламя, в которое швырнули сухой соломы; даже закрыв глаза, Эштон чувствовал запах гари, тянувшийся от всех его мыслей и устремлений.
Когда красное солнце опустилось за крыши бараков, напоследок брызнув багровым на пыльную землю, у Восемнадцатого начала отниматься правая задняя нога.
Утром к воротам пришел мастер Сейтсе. Восемнадцатый всё еще бегал, насколько позволяла цепь, словно движение могло остановить перемены, происходившие с его телом. Он уже явственно подволакивал правую ногу; к полудню она перестала сгибаться в колене. Бой, в котором должен был участвовать Эштон, начался бы как раз в полдень.
Еще через пару часов, когда Восемнадцатый рухнул на брюхо, волоча за собой непослушный тяжелый хвост, ворота Ангара открылись, пропуская две черные бронированные гиросферы с серебристым знаком на боках – круг, перечеркнутый тонкой вертикальной линией; это был знак Банка Памяти.
Из одной гиросферы вылезли два высоких бригена в кольчугах поверх коротких алых балахонов. К другой подвели Халида.
С него уже сняли цепь-портупею и срезали угольно-черную кисточку на хвосте вместе с вплетенными лезвиями. Из одежды оставили только металлический намордник, застегнутый кожаными ремнями на затылке. Намертво скрепленные между собой литые голубоватые браслеты стягивали запястья за спиной. Втянув в себя воздух, Эштон с удивлением почувствовал охристый запах спокойствия, исходивший от прима.
Бриген в кольчуге хлопнул по гиросфере, и бронированная дверь поднялась, открыв круглую черную дыру. Халида толкнули в спину, но он как-то вывернул голову и обернулся туда, где, вывалив длинный раздвоенный язык, сидел на цепи фиолетовый драк с острыми алыми гребнями.
В темно-красных глазах прима снова была мучительная просьба – только теперь Эштон заставил себя досмотреть до конца, до самого последнего слова, которое было не словом, но цветом и запахом, переливавшимся из теплого охристого сознания в другое, распахнутое ему навстречу.
В следующее мгновение Халида втолкнули в гиросферу, и черная бронированная дверь опустилась, отрезав его от мира.
Глава 26. Мия
На повороте к станции Рио-Гранде пневмопоезд внезапно выскочил из тумана, и косые лучи закатного солнца брызнули в окна, проткнув вагон, как шпажки для канапе. Мия поморщилась и попыталась сесть поудобнее. К концу дня, заполненного совещаниями, которые шли одно за другим, не оставляя времени даже на то, чтобы сходить в туалет, голова начинала раскалываться, а поясница горела так, словно в позвоночник по капле заливали расплавленное олово.
Она никогда не думала, что руководитель отдела политкоррекции настолько не принадлежит себе. Пятничные зависания Айры в «КК» больше не вызывали у нее удивления, как и его боязливая жестокость во время секса. В конце дня, поднимаясь с рабочего кресла и убирая затемнение стен кабинета, где она провела двенадцать часов подряд, Мия с недоумением оглядывалась по сторонам. Ей казалось, что весь окружавший ее мир появляется вечером, когда она заканчивает работать, и исчезает рано утром, когда она выходит из пневмопоезда и проходит сквозь турникеты.
Иногда Мия думала, что так и жила всегда, хотя с того вторника прошло всего две недели.
Как и сейчас, она возвращалась с работы – только гораздо позже, на десятичасовом пневмопоезде, потому что никак не могла заставить себя подняться и пойти через коридор мимо всё еще опечатанных дверей кабинета Гатто. От станции к дому она шла пешком, и к кабине лифта с анти-ультрафиолетовой тонировкой, что должна была отнести ее на 54 этаж, подошла уже ближе к полуночи.
Он скользнул между закрывающимися дверями – быстро и бесшумно, как тень. В первый момент Мия подумала, что это и есть тень от луны, упавшая на гладкую тонированную поверхность. Но потом она увидела глаза – бесцветные, цепкие и одновременно пустые, как две дырки в черепе, сквозь которые видны были уходящие вниз огни жилого комплекса, – и закричала.
Качнувшись вперед, он зажал ей рот прежде, чем она успела услышать собственный крик. От него пахло солью, болотом и еще горечью – Мия почувствовала ее у себя на губах вместе с мелкой дрожью. К 32 этажу она поняла, что это дрожит его рука.