56. Путь к славе
Пришедший после недельного отсутствия худрук встретил Бориса с распростертыми творческими объятиями. А когда тот рассказал ему о своих приключениях и показал удостоверение на имя Кузьмы Робинзонова, всплеснул руками:
— Великолепно. Это же прекрасный псевдоним. Аристова уже забыли, и вообще… Аристов — это скучно. Публике надо что-нибудь запоминающееся. Робинзонов — это великолепно!
На следующий день Борис играл Глумова, а через день — Беркутова в «Волках и овцах».
Юля была счастлива и, вопреки указаниям автора, в третьем акте перешла на «ты». Вместо «Надолго вы к нам?» спросила: «Ты к нам навсегда?»
Борис удивился, но ответил по тексту:
— Нет. К несчастию, на короткое время; я приехал по делу.
Дальше продолжали по Островскому, но Юля настойчиво звала Беркутова на «ты» и некстати подмигивала.
— А в этом что-то есть, — сказал худрук. — Вот в Москве в Лейкоме Глумов Мамаеву прямо на сцене трахает.
Будучи интеллигентом старой гвардии, вместо относительно молодого «трахают» он употребил известное русское слово того же значения.
— Трахает, — согласился Борис, употребив то же слово.
Юля выразила готовность не отставать от столицы, а худрук сказал:
— Публика у нас очень отсталая, не поймет. Им что-нибудь попроще.
Через месяц Юлю пригласили сниматься в сериале о бандитах.
Она предложила продюсеру:
— Возьмите Робинзонова.
— Фамилия подходит, — одобрила режиссер по кастингу.
И началось.
Борис быстро выдвинулся в первые любовники, начались сериалы. Он прыгал, стрелял, в один день убивал людей больше, чем во всех трагедиях Шекспира. Работа была адская. Приходилось сниматься в трех сериалах сразу. И театр не забывал. Его стали узнавать на улицах. Просили автограф.
57. Дианы грудь, ланиты Флоры
Однажды к нему за кулисы пришел Григорий. Играли «На всякого мудреца». Борис пригласил его после спектакля в кафе напротив театра.
В кафе Бориса знали:
— Кузьма Платонович, вам как всегда, у окна?
— А ты что, так и по жизни остался Робинзоновым? — удивился Григорий.
— Да нет. Сохранил для театра.
— И правильно. Аристовых много, а Робинзонов один.
Заказали по бокалу коньяка.
— А ты молодец. Когда ты вышел на сцену, я тебя не сразу узнал.
— Профессия такая. Актер.
— Актер. Ну а как жизнь?
— Нормально.
— Давай за те годы.
— Почему бы нет!
Григорий вздохнул:
— Плохо тогда все кончилось.
— Плохо.
— Никого из тех больше не встречал?
— Не встречал. А вы?
— Встречал. Профессия такая.
— И как они? Ада? Дина? Белый? Министерша? Вы ведь, кажется, с ней…
— Было, было. Она теперь опять министр культуры. Когда республика вышла из Союза, она сначала стала министром иностранных дел. Но ненадолго. А теперь опять министр культуры.
— Ада?
— Она культурный атташе своей республики в Москве. И разбогатела. Очень разбогатела. Говорит, завещание. А как проверишь? Теперь другая страна.
— Вильма? Леонард?
— Вильма живет с Леонардом в его стране. Домой приезжала на неделю на похороны матери своего бывшего мужа.
— Она была замужем?
— Была. За каким-то спортсменом.
— Дина?
— Дина в Омске директор рынка.
— Ничего себе! Кто там еще? Кубик? Помните, был такой?
— Помню. Они с Морковкой оздоровительный центр приватизировали.
— Помню этот центр.
— Теперь он называется «Техас».
— Я там познакомился с женой Морковки.
— С Мирандой?
— С Мирандой.
— Не устоял перед короткой юбкой?
— В момент нашего знакомства она была без юбки.
— Ну ты молодец! Молодец. Миранду!
— Вообще-то я познакомился с ней в бассейне.
— За это можно и выпить.
Заказали еще по бокалу.
— Значит, говоришь, Миранду в бассейне. Молодец. Ну теперь-то ты вниманием женского пола не обделен.
— Не обделен.
— Слушай, эта дама, которая играла тетушку… Она ничего.
— Это наша звезда. Заслуженная актриса, Вера Пантелеевна Жиляева. На днях будет народная.
— Звания не главное. Вообще-то как?
— Играл я с ней Антония в «Антонии и Клеопатре». Облокотился о кровать, где она лежала, а кровать возьми и сломайся. Вера Пантелеевна выскочила, рубашка разорвалась, она голая до пояса, а снизу — джинсы и сапожки. Она отдавила себе ногу и начала носиться по сцене с воплями и с нехорошими словами. Поистине царские груди — в разные стороны, как маятники, джинсы с заплатками на коленях, сапожки на высоких каблуках, а на голове корона. Картина! Публика сначала не поняла, что случилось, а потом начала хохотать. Закрыли занавес. Дежурный режиссер врезал ей оплеуху, чем привел её в рабочее состояние. Заложили её снова в кровать и открыли занавес. Доиграли без проблем. Хотя… Царские груди в разные стороны вас не должны впечатлять. Вы по балеринам, а у них, если что найдешь, обрадуешься.
— Я не однолюб. Но годы, годы.
— Где вы теперь?
— Руковожу службой безопасности в группе русского балета.
— Совмещаете приятное с полезным.
— Совмещаю.
— «Дианы грудь, ланиты Флоры прелестны, милые друзья! Однако ножка Терпсихоры прелестней чем-то для меня».
— Вот тогда, когда ты жил на вилле у Ады, у меня была знакомая Лика Покорнова, прима местного балета. Какая она тогда была! А сейчас она председатель совета ветеранов балета. Прошло пятнадцать лет. Годы летят быстро.
— А как вы думаете, кто тогда художника?
— Не знаю, но чутье мне подсказывает, кроме Вильмы никто не мог. Хотя… Да ладно. Всё прошло. А ты молодец! Миранду в бассейне! Как она?
— Первый класс.
— Я так и думал… Давай ещё закажем.
58. Легка на помине
Рыжая дама в огненно-красном свитере и коротких зеленых штанишках появилась, когда Борис, отыграв Сирано, безмятежно возвращался в современность, сидя за видавшим виды гримерным столиком:
— Миранда! Рад тебя видеть. Какими судьбами!
— Случайно оказалась у вас в городе. Не преминула на тебя посмотреть. Ты хороший актер.
— Спасибо. У нас по делам?
— Делами занимается мой благоверный. А я так, в свободном полете. Месяц назад была во Франции, на Лазурном берегу. Помнишь, ты говорил, что в Сан-Тропе женщины ходят без слипов. Верно, ходят. Но они такие упитанные. Я там была как Дюймовочка.
— Ну, на Дюймовочку ты мало похожа. Скорее, на Красную Шапочку. В прошлом году на новогодних утренниках мы ставили «Красную Шапочку»…
— Ты, конечно, играл волка.
— Ошибаешься. Играл бабушку.
— Успешно?
— Успешно. Как-то раз в антракте Красная Шапочка отмечала с Зайцем день его рождения. Отмечала усердно. И когда по пьесе принесла мне пирожки, начала так недвусмысленно меня целовать, что я ей тихо сказал: «Ты забыла, что я бабушка, а не дедушка, детишки могут плохо о нас подумать».
— Детишки могли, но не я. Если бы тогда у Вильмы не возникла эта ведьма без метлы!
— Да, было время. Кстати, как там у вас? Вильма не объявлялась?
— А что ей у нас делать! Верная жена. Открытку мне как-то прислала. Она с мужем у какого-то водопада. Мужа держит за руку и вид благостный, как у согрешившего монаха. Отмывает грехи молодости. Отмывать будет долго, пока не устанет.
— Я не знал, что она была замужем за каким-то спортсменом.
— Да какой он спортсмен, алкоголик. Спился, зашел в дамскую парикмахерскую, потребовал одеколона для похмелки, его стали выпроваживать, а он схватил ножницы и отрезал какой-то клиентке косу. Та потом на суде орала и требовала высшей меры. Три года ему дали.
— А каким спортом он занимался?
— Зачем тебе?
— Нашли шпагу, на которой выгравированы инициалы «БА». А я — Борис Аристов. И подумали на меня.
— А я и до сих пор думаю.
— Но это не я.
— А кто?
— Тот, у кого могла быть шпага.
— Людей, у которых могла быть шпага, немного. Но одного я знаю. Могу подсказать.
— И кто это?
— Дядя прежнего мужа Вильмы.
— Кто он такой?
— Контролер на бегах. Очень предприимчивый дядя. Моему супругу продал статуэтку восемнадцатого века. И, что самое смешное, подлинную. Только какой ему был интерес убивать художника? Он все больше по женской части. Ни одной юбки не пропускал. Меня домогался. Я-то нет, а Вильму… когда хотел. Часто хотел. Ты с ней спал?
— Не получилось.
— С Вильмой не получилось! Верится с трудом. Но если не Вильма, то тогда кто? Вдова художника. Странная она. Смотрит фильмы, в которых ничего не понять, стихи какие-то читает. Поговаривали, она не той ориентации.
— Не проверял. Не знаю.
— Дина?
— Не в моем вкусе.
— Министерша.
— Нет.
— А зря. Получил бы «Медаль за отвагу». А я в твоем вкусе?
— В моем.
— Убедил. Что ни сделаешь ради искусства. Но кому сказать! Переспала с Сирано. Только сними нос.
59. Смерть на пляже
Очередной сериал назывался «Смерть на пляже». Там Борис должен был изображать мужественного следователя. Снимать предполагали в павильоне. Однако один эпизод решили отснять в натуре, на пляже. В этом эпизоде Борис участия не принимал, однако, когда узнал, что снимать будут в городе, из которого он убежал пятнадцать лет назад, попросил включить его в группу. Возражений не было.
Из Москвы выехали ночным поездом, рано утром были на месте и сразу с вокзала отправились на пляж. Снять эпизод планировали за один день.
Борис шел по пляжу и, конечно же, перебирал в памяти события пятнадцатилетней давности. Кто же всё-таки убил художника. Ада? Вильма? Леонард? Зачем это нужно было Аде? Леонарду? Вильме? Вильме? Её первый муж был спортсмен; однако Миранда сказала, что фехтованием он не занимался. Но верить Миранде!
Съемочная группа работала быстро, управились за два часа и всех отвезли в город, в небольшом ресторане для них был приготовлен обед.
— Все свободны, — после обеда распорядился режиссер. — Встречаемся без двадцать восемь на вокзале.
«В моем распоряжении почти шесть часов, — прикинул Борис. — Почему бы не попытаться узнать фамилию мужа Вильмы. Когда ещё я попаду в этот город!»
И он направился в главное управление внутренних дел, куда пятнадцать лет назад приходил за справкой по поводу украденных документов.
Управление осталось на том же месте. В справочном бюро вежливая дама внимательно его выслушала:
— Вы хотите найти копию документа о разводе гражданки Вильмы Росте, приблизительно в 1991 году? Это возможно. Вам следует обратиться в… — И она назвала учреждение с названием из шести слов на местном языке.
Борис поблагодарил даму и отправился искать это учреждение.
К счастью, оно оказалось на соседней улице. Там его встретил человек в странной зеленой форме с большими как старинные рублевые монеты пуговицами. Он тоже внимательно его выслушал и порекомендовал подняться на третий этаж, в комнату триста тридцать три.
Когда Борис вошел в эту комнату, то, к великому своему изумлению, увидел, что за столом восседает не кто иной, как его старый знакомый Треугольников.