[33], чтобы разъярить быка и подготовить его к бою с матадором, наносящим смертельный удар. В молодости Гаспару приходилось выступать в Сан-Розарио в роли пикадора. Он всегда держал запас тортерилий, главным образом для того, чтоб забавлять тобасских подростков, постоянно заходивших в гости в эстансию Гальбергеров.
Еще в Асунсионе он заметил, как удивляет и радует индейцев всякий фейерверк, и потому, отправляясь с юношами в Чако, захватил с собой несколько тортерилий на случай встречи с каким-нибудь незнакомым племенем.
Но все это он объяснил мальчикам лишь впоследствии. Теперь им было не до разговоров. Но какую пользу собирался извлечь гаучо из своих тортерилий, ни Людвиг, ни Чиприано не понимали.
Долго ломать головы им не пришлось. Выхватив у Чиприано огарок, Гаспар, сжимая в руке связку тортерилий, двинулся к выступу, на котором распластался ягуар.
Зверь, напуганный, должно быть, выстрелами, не сходил с места. Заняв выжидательную позицию, он лишь рычал и фыркал.
Гаучо, медленно и осторожно подступив к хищнику, остановился шагах в шести от него, затем зажег тупой конец тортерильи и кинул ее в ягуара.
Глаз гаучо был верен, и рука тверда. Тортерилья вонзилась зверю в спину, как раз над правой лопаткой.
Почувствовав укол, ягуар вскочил с ревом боли и гнева. Римская свеча взорвалась и с шипеньем и свистом рассыпала целый град искр.
Ни секунды не задержался ягуар на выступе скалы, он, как бешеный, прыгнул вниз и кинулся к выходу, словно сам черт дернул его за хвост. Прыжок был так стремителен, что Людвиг и Чиприано, рванувшись в сторону, споткнулись о камни и упали. То же самое случилось с Гаспаром; огарок выпал у него из рук и, разумеется, погас.
Ягуар пролетел по пещере, словно яркая комета. Римская свеча, плывшая у него на спине, озарила огромные сталактиты на мрачных сводах пещеры. Они сверкали всеми цветами радуги. Но через мгновение все погрузилось в темноту: ягуар выбежал из пещеры.
Ягуар пролетел по пещере, словно яркая комета
До слуха спутников донесся плеск: хищник бросился в поток. Римская свеча погасла, и, несомненно, через несколько минут погасла и жизнь ягуара, ибо бороться с водоворотами и вспененными валами не мог даже этот могучий зверь.
Убедившись, что враг побежден и бояться больше нечего, Гаспар ощупью разыскал огарок и снова зажег его.
– Теперь, я думаю, – сказал он улыбаясь, – нас не потревожит ничье мяуканье, если здесь не осталось котят… Но их-то мы с легкостью перетопим. Что ж, сеньорито, пора, кажется, поужинать. Теперь уж никто не оторвет нас от нашей баранины.
Глава XXIXСвященный город
После ужина наши путники завернулись в пончо и улеглись тут же, в пещере. Ураган уже прошел мимо, но надвигались сумерки, а разлившийся ручей преграждал путь.
А в это время кавалькада индейцев подъезжала к священному городу тобасов.
Древнее становище раскинулось на берегу большого озера, покрытого бесчисленными островками, заросшими дынными деревьями. Казалось, купы зелени подымались прямо из самой воды.
Те же деревья окаймляли берега. Сплошные заросли лишь кое-где прерывались песчаными косами. А кругом на высокой и сухой почве равнины были рассыпаны рощицы стройных пальм то с веерной, то с перистой листвой.
На расстоянии трехсот или четырехсот ярдов от берега возвышался холм, единственный на много миль в окрестности. Он был виден издали из пампасов, и его темный усеченный конус придавал своеобразную прелесть ландшафту. Как ни круты были склоны холма, они поросли лесом до самой вершины, где кудрявились самыми крупными деревьями. На плоской вершине холма находилось кладбище. Торчали высокие помосты, на которых тобасы кладут своих покойников. Тут покоились сотни трупов в разных стадиях разложения. Некоторые были иссушены горячим ветром Чако и напоминали египетские мумии. Под самым холмом, между его подошвой й берегом озера, раскинулся «Священный город». Название это звучит торжественно, но на самом деле «город» представлял собою группу пальмовых и бамбуковых тольдо – шалашей, разбросанных без всякого плана и порядка. Каждый индеец сам облюбовывал место для своего жилища. Но все наиболее крупные постройки группировались вокруг центральной площади. В центре стоял большой шалаш, равный по размерам по крайней мере дюжине обыкновенных тольдо.
В этом шалаше, называемом малокка, никто не жил. Здесь собирался тобасский «парламент» – совет старейшин. Впрочем, точнее было бы назвать его конгрессом; образ правления тобасов, как мы говорили, республиканский, а не мoнархический.
В республике так называемых «дикарей» – тобасов – мы сталкиваемся с тем же самым противоречием, как и в других республиканских государствах, гордящихся своей цивилизацией. Пользуясь полной личной свободой, тобасы не признают права на свободу за другими или, во всяком случае, попирают его. Они держат рабов, и притом довольно многочисленных. Большинство рабов – индейцы родственных тобасам племен, взятые в плен во время стычек. Кроме краснокожих рабов, у тобасов имелись белые. Это тоже пленники, захваченные при набегах на поселения Сант-Яго, Сальто и Тукумана.
Рабы выполняют все черные работы. Они колют дрова, носят воду, ходят за скотом. Живут они отдельно от хозяев, в предместье, где шалаши имеют особую форму. Здесь они не так прочны, как тольдо самих тобасов, и больше похожи на палатки или вигвамы североамериканских индейцев. Чтобы построить такой шалаш, в землю вбивают по кругу несколько жердей, которые затем связываются у верхушек и накрываются шкурами. Североамериканские индейцы кроют свои шалаши буйволовыми шкурами, а рабы тобасов – конскими.
Может показаться странным, что белые не бегут от тобасов и влачат рабскую жизнь, хотя их не стерегут. Но люди эти и не стремятся на свободу. Прожив в плену долгое время, они привыкают к индейцам, перенимают их обычаи и не жалуются на свою судьбу. Надо сказать, что тобасы далеко не жестоки и пленников своих не притесняют.
От солончакового мыса, где Агвару с его отрядом застигла тормента, до священного города было всего двадцать миль.
Покинув мыс, тобасы углубились в плодородную саванну, поросшую высокой травой; кой-где зеленели пальмовые рощи.
Приближалась полночь, когда кавалькада, обогнув «Кладбищенский холм», въехала в тольдерию. Город, как и озеро, лежал к западу от холма.
Молодой кацик не без страха покосился на холм. Здесь лежало на помосте тело его отца. Будь Нарагвана жив, его сын не посмел бы захватить в плен дочь Людвига Гальбергера. И теперь юноше казалось, будто перед ним встает гневный и грозный призрак старого вождя.
Словно спасаясь от страшного видения, Агвара погнал коня и ускакал вперед, поручив предварительно одному из спутников присматривать за Франческой.
В городе, не останавливаясь около своего тольдо, Агвара объехал шалаши, стараясь не разбудить спящих соплеменников, и пробрался на окраину, к мрачной хижине, прислоненной к северному склону холма. Здесь Агвара спешился и, откинув конскую шкуру, закрывавшую вход, позвал:
– Шебота!
На пороге показалась женщина, если только можно назвать женщиной такую отвратительную старую ведьму.
Космы черных, несмотря на возраст, волос свисали на лоб. Кожа на лице была морщинистая и сухая, как у хамелеона. Глубоко запавшие темно-серые глаза сверкали, словно два угля. Прибавьте, что старуха была скрючена, как корешок, и перед вами будет полный портрет знахарки тобасского племени.
На дружеское приветствие кацика старуха не ответила ни слова. Она застыла на пороге в почтительной и покорной позе, скрестив на груди свои худые руки и ожидая, чтобы он заговорил первым. Слова Агвары прозвучали приказом.
– Шебота, я привез с собой пленницу, бледнолицую девушку. Ты возьмешь ее к себе в дом и будешь заботиться о ней. Скоро она будет здесь. Приготовься к приему гостьи.
Шебота только склонилась еще ниже в знак того, что приказание вождя будет исполнено.
– Никто не должен видеть ее, – продолжал Агвара, – никого не впускай в свое тольдо, кроме бледнолицего раба. Его бояться нечего. Но всех остальных прогоняй. Поняла, Шебота?
Старуха кивнула.
– Прощай, – сказал юный вождь и, вскочив на коня, поскакал навстречу отряду.
Так началась первая ночь, которую Франческа Гальбергер провела под кровлей своей тюремщицы-знахарки.
Глава XXXПосле пыли – грязь
Еще задолго до того, как первые утренние лучи проникли в глубь пещеры, наши путники были уже на ногах.
Быстро приготовили они свой скромный завтрак. Баранина была съедена, и им пришлось приняться за другое угощение, захваченное из дому предусмотрительным Гаспаром. То было «шарки», то есть вяленое мясо.
Шарки – это мясо, разрезанное на длинные тонкие ломти и высушенное на солнце или над огнем. От жара постепенно из мяса выпаривается весь сок. После такой обработки оно сохраняется неделями и даже месяцами.
Этот способ консервирования распространен повсюду, где нет соли или добыча ее сопряжена с большими трудностями, как в Чако. Надо сказать, что солонина значительно вкуснее. В Европу с берегов Лаплаты под названием «вяленого мяса» вывозят обыкновенную солонину.
Говядину сушат не только в Парагвае, но и по всей испанской Америке, в Мексике и Калифорнии. Но здесь вяленое мясо называется «тазахо», а иногда «чечина».
Назвать вяленое мясо роскошным блюдом ни в коем случае нельзя. Ни для вкуса, ни для обоняния оно ничего привлекательного не представляет. Если оно недостаточно прогрето и высушено солнцем, то скоро начинает портиться. Однако при недостатке соли без вяленого мяса обойтись нельзя, а если приготовить его так, как это делается в Латинской Америке, то есть не жалеть лука, чеснока и чили – индейского перца, то «душок» становится незаметным. Вяленое мясо незаменимо при путешествиях по пустынным местам, где нет поселков, а следовательно, ни трактиров, ни лавок, а крепкие, легкие, сухие куски шарки очень удобны для переноски.