Я помню, как в «Комеди Франсез» одного актера попросили что-то прочитать. Он не старался передать ни свое состояние, ни музыку стиха. Просто прочитал: кто услышал – тот услышал. Если бы меня в этот момент попросили, я бы выложилась, как последний раз в жизни перед амбразурой. Так же, как этот украинец в Падуе. Ему представился шанс – единственный – сыграть в Европе, с «Виртуозами Венеции», так уж он выложил все свое «нутро», а музыку потерял.
Индивидуальность и массовое сознание… Кто определяет, что ты выделяешься из толпы и имеешь на это право?..
22 апреля
Встала опять очень рано. Утреннее заседание, на котором был интереснейший доклад одного итальянского философа об эгофутуризме. Вышла на улицу и не могла перейти дорогу– очередной массовый велосипедный заезд: мчались тысячи велосипедистов.
Каждый раз, попадая в какое-нибудь незнакомое место, я бросала чемодан и мчалась в город. Последние годы это ненасытное любопытство меня, к сожалению, оставило. Мне совершенно теперь неинтересны внешние впечатления. Но еще совсем недавно мы с Димой Певцовым играли в Афинах и поехали на экскурсию в Микены – туда, где сидела у ворот Электра и ждала Ореста. Эти ворота и могила Клитемнестры сохранились, сохранился также и прекрасный средневековый замок, но он стоит на горе, подняться на которую практически невозможно. Мы были втроем – Дима, я и сопровождающий из нашего посольства. Последний даже не пытался подняться, Дима поднялся наполовину, я же – до самого конца. Меня гнало любопытство.
Помню, как первый раз мы приехали с «Таганкой» в Грецию, в Салоники. Я, естественно, бросила чемодан и помчалась в город. Начала бродить по улицам, устала и поняла, что заблудилась (у меня вообще городской топографический идиотизм. В лесу я могу, наверное, найти дорогу из тайги, а в городе начинаю плутать вокруг собственного дома). Заблудилась, но самое ужасное – уходя, я не посмотрела, как называется наша гостиница. Как возвращаться и куда возвращаться, я не представляла.
Попала в какой-то порт, бродила между доками. Я теперь понимаю, насколько я рисковала! Ни души, какие-то склады, наконец пришла на окраину – узкие улочки, маленькие дома. Я иду. Вдруг выбегает человек, а за ним гонится другой, с ружьем, что-то кричит по-гречески. Оба босиком. Второй, почти старик, стреляет и – на моих глазах – тот человек падает. Вслед выбегает женщина с белыми вытравленными волосами (гречанки любят быть «блондинками»), тоже без обуви. Бежит, плачет и рвет на себе волосы. Выскакивают соседи. Лежит убитый. Очень быстро приезжает полиция. Следователь ведет себя абсолютно как в детективных фильмах: идет к трупу, всех расталкивает, спрашивает очевидцев. Самым первым очевидцем была я, но я стою в стороне и думаю: «Сейчас он спросит мой “молоткастый, серпастый” (дело было еще при советской власти). И зачем я сюда попала?!» И я, пятясь задом, ушла – «слиняла». Наткнулась на железную дорогу, перешла через пути, села на какой-то автобус. И уже к вечеру нашла наконец свою гостиницу.
Спрашивала про этот случай всех переводчиц – никто ничего не знал. Кончились гастроли. Мне дали перед вылетом папку с рецензиями. И вот, уже сидя в самолете, я открываю какую-то греческую газету, натыкаюсь на свое большое интервью, как всегда, с ужасной фотографией, а слева – маленькая-маленькая заметочка и снимок: лежит человек, вокруг толпа и… я вижу в толпе себя. Но все написано на греческом, а переводчицы уже нет. Любопытство меня одолело, я нашла в Москве переводчицу, и она мне перевела. Оказалось, что в соседних домах жили старик и эта женщина. Она вышла замуж за парня, который открыл в доме жестяную мастерскую. Парень стучал по жести, а пенсионеру это мешало, и он говорил, что он его убьет. И вот он его убил… Но самое парадоксальное (хотя в заметке этого не было), что рядом проходила железная дорога, там каждую минуту с грохотом проносились составы, но к этим звукам он привык, он их «не слышал», а новый звук его раздражал.
Апрель 1991 г.
Том! Пишу из Лиссабона. Город – чудо! Вы здесь были? Если нет – жаль! Такой декаданс! Такая разрушенная богатая империя! Такие брошенные дворцы, заросшие сады, божественные развалины! Такое барокко!
У меня есть туфли – очень дорогие, купленные в Париже, с какими-то сиреневыми замшевыми бантами, но уже очень поношенные. А так как очень удобные, то я в них тут лазаю по холмам (весь город на подъемах и спусках), и Лиссабон – как мои туфли: былое богатство.
Играем опять «Бориса Годунова». Публики мало, но гастроли в рамках театрального фестиваля, поэтому продюсеры не прогорают.
Том, посылаю программку моего поэтического вечера у Стрелера в Милане и одну из французского концерта. Рецензии и т. д. посылать не стала, так как их много, и они очень комплиментарны (Антуан Витез, например, в каком-то французском журнале назвал меня великой актрисой). Великая не великая, но в реакции публики я почти не сомневаюсь, если она приходит.
Теперь, Том, как построить поэтический вечер? Я думаю, что каждое стихотворение читать на английском в переводе не надо. Помните, я настояла, чтобы «Реквием» на ахматовском вечере, который вел Бродский, шел сначала на русском, и потом были такие аплодисменты, что перевод был не нужен. Но если это делать с американской актрисой или актером, то, конечно, где-то надо читать и одно и то же на разных языках, а что-то можно и разное. Предположим, я читаю Пастернака, а на английском могут быть совсем другие его стихи. Но тем не менее вот список:
Пушкин: «Бог помочь вам, друзья мои», «Мне не спится, нет огня», «Брожу ли я вдоль улиц шумных», «Зимняя дорога», «Бесы».
Блок: «Ты помнишь, в нашей бухте сонной», «Каменный гость», «Незнакомка».
Пастернак: «Гул затих, я вышел на подмостки», «О, знал бы я, что так бывает», «На даче спят».
Цветаева: «Разговор с гением», «Ипполит! Ипполит! Болит!» и последнее ее стихотворение – напутственное: ответ на стихотворение Арсения Тарковского «Стол накрыт на шестерых», которое я тоже читаю.
Высоцкий – одно неопубликованное стихотворение.
Бродский: «Одиссей Телемаку», «Письма римскому другу».
Чухонцев: «…и дверь впотьмах привычную толкнул».
Ахматова: «Звенела музыка в саду» и «Реквием».
Вот приблизительно и все, за исключением двух-трех неожиданных стихотворений, возможных по ходу моего рассказа об этих поэтах. Пастернаковское «На даче спят», Высоцкий и «Реквием» Ахматовой читаю на фоне моцартовского «Реквиема» («Лакримоза» – только эта часть). Запись у меня есть. Кстати, как дела у Роберты? Ей поклон мой низкий.
Том, простите, что перешла на эти листочки, но пишу во время спектакля, бумаги, как всегда, нет.
Перед отъездом в Португалию получила Ваше письмо. Вы пишете, что не читаете лекции из-за сердца. Что, неужели невозможно от болезни избавиться?
Если Вы не заняты в университете, то что Вы там делаете, Том? Работаете для себя или бездельничаете? Побездельничать иногда так приятно. Я об этом мечтаю. У меня год был трудный. Много гастролей. Сдала рукопись в издательство – «Тени Зазеркалья». 15 печатных листов. О театре и о профессии. Быт очень трудный, но пока меня спасают мои гастроли – везу в Москву продукты.
Том, дописываю бумажки на ходу – переезжаем в другой город. До свидания! И спасибо за все. Низкий мой поклон.
Том, серьезно: почему нельзя сделать операцию? Ведь в Америке их делают хорошо.
Но Вы знаете, Том, я фаталист. Я абсолютно убеждена, что каждому человеку свой срок дан, и когда «завод» кончается, то и здоровые люди погибают от насморка и т. д.
Другое дело, когда болезнь мешает жить нормально, как в Вашем случае. То лучше, конечно, если это возможно, от нее избавиться. Хотя я сама все затягиваю до последней минуты, когда нужна уже операция. Да и где найти хороших врачей.
Том, в России мрак и будет еще хуже. Не пишу об этом, потому что все, что у нас происходит, – «за скобками», как говорит моя приятельница Нея Зоркая. Надо жить, стараясь все внешнее не пустить себе в душу.
Обнимаю.
В мае 1987 года в Милане праздновали прошедший юбилей Стрелера. Из московских он пригласил два спектакля Анатолия Эфроса под эгидой Театра на Таганке – «Вишневый сад» и «На дне».
Много-много лет назад, когда Стрелер только начинал, он поставил «На дне» и «Вишневый сад». Причем к «Вишневому саду» он вернулся еще раз в начале 70-х годов. Спектакль тогда был декорирован белым цветом – и костюмы, и декорации. Очень красивый, со знаменитой Валентиной Кортезе в главной роли.
Я отыграла несколько «Вишневых садов» и теперь сижу среди приглашенных на юбилее. В «Пикколо Театро ди Милане», знаменитом театре Стрелера, три сцены. Синхронно идут: на старой сцене стрелеровский «Арлекин, слуга двух господ», на новой – эфросовское «На дне», а третья, главная, где собственно чествование, закрыта большим экраном, на который проецируются поздравления из Америки, Англии – со всего мира.
Ведет вечер сам Стрелер, у него два помощника – Микеле Плачидо, всемирно известный «спрут», и их популярная телеведущая. Огромный амфитеатр и в центре – вертящийся круг.
На экране время от времени показывается, как идут спектакли на двух других сценах. «Арлекин» завершается, мы видим на экране поклоны, и через 10 минут все актеры прямо в своих костюмах commedia dell’arte выбегают в круг, поздравляют своего мастера и потом разбегаются по ярусам. «На дне» идет дольше. Поет какая-то певица, происходят импровизированные поздравления. Вот и «На дне» кончается – мы опять видим поклоны на экране, – наши ночлежники тоже появляются и поздравляют Стрелера вроде бы в игровых лохмотьях, но я заметила, что они каким-то образом успели переодеться в свои самые нарядные платья…
Я сижу во втором ряду. Кругом одни знаменитости, рядом со мной Доминик Санда – точно такая же, как в своих фильмах, свежая и прелестная. Наконец заиграл вальс из «Вишневого сада» в постановке Стрелера, он подходит к Валентине Кортезе, выводит ее на середину и потом вдруг подходит к моему ряду (я сначала думала, что к Санда), хватает меня за руку и говорит: «Алла, идите!» Я от неожиданности растерялась, да еще у меня от долгого сидения ноги затекли. И вот мы стоим в центре круга – две Раневские, – Стрелер говорит: «Хочу слышать Чехова на русском». Только я стала про себя решать, какой монолог прочитат