ляется до сих пор в шкафу.
Том, пишу в кафе, жду Маквалу. Она идет. Обнимаю.
6 июня 1993 г.
Том, здравствуйте!
Пишу Вам, сидя на верхней палубе парохода в Эгейском море около острова Санторини (черные горы, а наверху, как снег или пена, – белые дома и церкви), а кругом ветер, волны, корабль качает – поэтому пишу каракулями.
В Афинах был концерт поэзии и музыки, посвященный античной культуре. Актеры разных стран на своем языке читали стихи. Я – от России. Имела успех. Читала Мандельштама «Бессонница. Гомер. Тугие паруса», Ахматову «Смерть Софокла», Пушкина «Гречанка верная! не плачь» и цветаевскую «Федру». Концерт был в античном театре «Иродион» под Акрополем. А потом Hellenic Foundation for Culture повезли всех на кораблях по островам: на Делос (разрушенный античный город, но энергия там до сих пор сильная), потом на Патмос – там были в прекрасном монастыре (уникальные фрески 11-го – 12-го вв.) и только что отплыли от Санторини. Здесь были на раскопках города, засыпанного вулканическим пеплом. Сохранились стены 3-этажных домов, большие амфоры, но никаких украшений или скелетов людей и животных. Говорят, что перед извержением вулкана (а было это в 17-м в. до н. э.) жителей города кто-то предупредил заранее, и они покинули остров, все унесли с собой. Есть гипотеза, что это один из островов погибшей Атлантиды. А вулкан до сих пор действующий.
Завтра улетаю в Москву.
26 июня буду в Вене играть «Федру» – если удастся – позвоню. Я поняла, что Вы в Москву не выбрались.
Что было интересного в Европе – напишите. И какие дальнейшие планы? 7 сентября у меня в Америке концерт, но где – не знаю. Дэвид приезжает в Москву в конце июня – все расскажет: где, что, когда.
Писать трудно – сильно качает, хотя корабль большой. Народу мало, но публика очень хорошая – профессора, художники, актеры и т. д. – те, кто более или менее связан с античной или византийской культурой. Случайно заговорив за обедом о Гарварде, узнала, что мои соседи знают Вас – это проф. Игорь Шевченко из Англии и Антони Ташиос из Салоников.
Все! Писать дальше не могу.
Юлии поклон от меня. Я до сих пор мою голову ее шампунем и каждый раз мысленно благодарю ее за этот прекрасный подарок.
Всего Вам доброго. Обнимаю.
Больше всего в жизни я не люблю ездить. Не люблю собирать и разбирать чемодан. Не люблю обживать новое помещение. Не люблю новых людей… Но жизнь мне все время подбрасывает бесконечные гастроли и новые места.
Мне однажды просчитывали реинкарнации. Сказали: «Ты была актрисой в Древней Греции». Я: «Но там же не было актрис, только актеры». – «А ты все время была мужчиной, а женщиной только в этом рождении».
И вот в Афинах, под Акрополем, в древнегреческом театре «Иродион» устраивалось некое действо: актеры со всего мира должны были читать стихи о Греции на своих языках. Там были актеры из «Шаубюне», из Франции – Наташа Пэрри, жена Питера Брука, из Греции – Папатанасиу, кто-то из Испании, из Италии, а из России – я. Огромный амфитеатр под открытым небом, на семь тысяч человек. Среди публики я вижу Питера Брука, Любимова (он ставил в Афинах Чехова), очень много хороших людей. Профессионалов.
Все актеры должны были сидеть на сцене в белых костюмах с черными папками (как известно, западные актеры не читают наизусть). Белого костюма у меня с собой не было, я одна была в черном, а поскольку я близорукая, то все стихи выучила наизусть и папку с собой не взяла. У каждого актера был мини-микрофон. Начали греки. Микрофоны стали барахлить – то включались, то нет. В публике раздался смех. Подходит моя очередь. Я молю Бога, чтобы мой микрофон отключился совсем – акустика там прекрасная, и голоса моего хватит. И действительно, мой микрофон так и не включился. Читают другие. Микрофоны ведут себя по-разному. Опять моя очередь – Пушкин, «Гречанка верная! не плачь, он пал героем…» – и я с ужасом понимаю, что напрочь забыла это стихотворение. Настолько забыла, что не смогла бы даже пересказать своими словами. Сейчас я понимаю, что могла бы прочитать любое стихотворение, потому что, кроме Любимова, по-русски там никто не понимал, но тогда была слишком растерянна. И я стала молиться уже всем богам (перед моими глазами, наверху – Акрополь): «Если я была здесь актером, помогите!..» – и своему святому, к которому всегда обращаюсь за помощью перед выходом на сцену. Встала, открыла рот и услышала не свой голос. Я не знала, какая строчка дальше, – я только открывала рот, а кто-то читал за меня с интонациями, которых у меня никогда не было. И раздались аплодисменты. Я считаю, они не мне аплодировали…
Я ездила по разным странам, играла по 10 спектаклей подряд, но иногда у меня случались «окна» в 7-10 дней. Ехать в Москву не было смысла, и я всегда возвращалась в Грецию, так как основная «база» для репетиций, костюмов и пр. была в Афинах, в театре Теодора Терзопулоса, с которым я работаю последние годы.
Как-то воспользовалась приглашением одной греческой актрисы погостить в ее доме на острове Крит. Она дала мне ключи, объяснила, как ехать. Я села на пароход и десять часов провела на палубе, любуясь морем. На берегу взяла такси, назвала местечко, и меня привезли на гору, где было всего пять домов, но только в трех горел свет. И я стала там жить. Полтора километра от моря. И такое отшельничество, такой покой на душе! Тут как раз и начинаешь понимать – когда «глаза зрачками в душу», – кто ты на самом деле. Все наши оценки субъективны. Нет ведь объективного понятия добра и зла. Что есть Истина? Начинаешь вычищать из себя шлак субъективных оценок. Становишься терпимее ко всему, более отстраненно смотришь на свою работу.
Жить одной прекрасно, но, к сожалению, я подвержена ночным страхам. Как-то раз поехала в гости к друзьям в ближайший город. Вернулась поздно, а света нет. Кромешная тьма, незнакомые звуки. Я даже побоялась пойти на второй этаж за свечой. Так и сидела во мраке. И вдруг раздался телефонный звонок. Резкий звук в ночи! Ужас! Но обрадовалась необычайно. Это муж звонил из Москвы. Я представила всю ситуацию: как громкая русская речь звучит здесь, на горе, на критской земле, причем через спутник. Мне это показалось так забавно, что я перестала волноваться. А потом позвонила Маквала Касрашвили – видимо, Володя рассказал ей о моей тревоге, а позже был звонок из Парижа. Так и прошла эта темная ночь…
1 августа 1993 г.
Дорогая Алла! А ты знаешь, что SANTORINI – это остров бывшей затонувшей Атлантиды?
Ты мне еще никогда не писала с палубы парохода. Это новая среда для вашей переписки. Было уже все и всегда на бегу и с недостатком бумаги. Мне интересно – куда ты сейчас побежишь с этой палубы?
«Ветер, волны, корабль качает» – какие красивые слова! Просто стиль Лермонтова! Прости, я сегодня раздражен и немного сумасшедший, скажешь ты.
Твои концерты поэзии – как будто бы «ключ» в страну. Как хорошо, что ты владеешь целым диапазоном русской поэзии 19-го и 20-го веков! Ахматова, Мандельштам, Пушкин, Цветаева – какое разнообразное и великолепное приношение! Я не знаю этого пушкинского стихотворения «Гречанка верная, не плачь» – наверное, относится к Греческой войне самостоятельности от турков (19-й в.?). Байрон умер в этой войне. Хотя Пушкин не читал по-английски, но он был знаком с работами Байрона. Если было влияние – оно было одностороннее: Байрона на Пушкина. Один мой приятель написал свою докторскую диссертацию в Гарварде о Байроне и Пушкине. Он (ТНОМАS SHАW) сделал помимо этого еще какой-то специальный труд по лексике Пушкина. Вернее: «Алфавитный указатель рифм Пушкина». Труд! Этот человек, который преподавал в университете Висконсина, посвятил свою жизнь Пушкину. Он был с нашего Юга и говорил с южным акцентом.
Интересно, что твое знание, прекрасное и нюансированное чтение русских поэтов, писавших на тему античной Греции, завели тебя в среду ученых по греческой классической и византийской литературе. Как будто бы тебе суждено было следить (идти по следам) за античным и византийским источником письменной русской культуры!
Игорь Шевченко – очень важный и тончайший исследователь византийского влияния на славянскую средневековую культуру. Мы с Юлией сделали в Oxford’e окончательную редакцию книги его «ESSAYS» по Византии и славянам. (Если тебе интересно, то это IHOR ŠEVČENKO «Byzantium and the Slavs in Letters and Culture»[9].)
Anthony Tachaios – важный исследователь эпохи святых Кирилла и Мефодия (9-й век). Он устроил институт в Салониках, посвященный Кирилло-Мефодиевским студиям.
Вот, пожалуй, и все.
Р.S. Кажется, что святой Иван (евангелист) провел некоторое время на острове Патмос и там написал «Откровение».
26 июня 1993 г.
Том, здравствуйте!
Я в Вене. Хотела Вам позвонить, но моих мозгов не хватает на то, чтобы вычислить разницу во времени. Поэтому, как всегда, пишу. Мы здесь с «Федрой». Мальчики, которые заняты в спектакле, совсем от меня отделились, поэтому я, как всегда, в одиночестве. Но мне не привыкать.
Какой красивый имперский город! Была тут в свободный вечер в «Бургтеатре». Какая роскошь! Фойе, лестницы – все гораздо интереснее того, что происходило на сцене. Спектакль по Брехту оказался очень скучным. Медленные ритмы, без жизни, без энергии, без таланта. Правда, можно было бы написать – «без таланта» и все, потому что все остальное прилагается к таланту.
Я после голодной Москвы отъедаюсь. Здесь дают такие огромные шницели, что ваши американские гаргантюанские порции вспоминаются мелкой закуской. Театральный фестиваль за городом. На каких-то очередных римских раскопках. Естественно, рядом старый дворец, но жизнь вокруг деревенская. Патриархальная. Я бродила по этим раскопкам и срывала вишни, которых здесь очень много. Публика на спектакль приехала фестивальная. Приехал даже Петер Штайн, чтобы отобрать мальчиков из нашего спектакля на свою будущую «Орестею», которую он будет делать в Москве. Мальчики так взволновались, что играли на 22 (Том, объясняю театральный жаргон: 21 – это «очко», т. е. как надо, а 22 – уже перебор). Я им во время действия говорила: «Тише, тише, спокойно». Благо никто по-русски ничего не понимал, но их «несло». В общем – провалились. Хотя публика много хлопала, но она, как известно, «дура». После спектакля в ресторане Штайн даже к нам не подошел. «Немец – перец – колбаса – кислая капуста. Съел мышонка без хвоста и сказал, как вкусно». Это после войны у нас была такая детская дразнилка. Мне-то он, как режиссер, не по душе, но мальчиков жалко. Когда Штайн ставит Чехова, у него всегда проваливается последний акт, который становится ненужным. Я думаю, что он слишком по-немецки, дотошно прочитал разборку Станиславским этих чеховских спектаклей, так же дотошно разобрал с актерами психологические рисунки ролей, но не учел, что Чехов в пьесах в первую очередь – поэт. «Стихи мои бегом, бегом…»