К сожалению, я не застала в Париже труппу Марты Грэм. Они должны были приехать только через месяц, но Париж их уже ждал. В свое время я была у Марты Грэм за год до ее смерти. В их нью-йоркскую студию меня привела Анна Кисельгоф, которая пишет о балете. Но, еще не зная Марты Грэм, я «открыла» ее для себя, репетируя «Федру». Все движения, которые мы там придумали, – Марты Грэм (например, знаменитая поза: рука перпендикулярна лицу, пальцы в лоб – мне потом подарили ее фотографию в этой позе).
В Нью-Йорке, рядом с их студией, – маленький палисадничек, в котором давным-давно посажено дерево. И на этом же месте стоит зыбкая проволочная загородка. Дерево стало расти, вросло в загородку, и она очутилась внутри дерева. Я сказала: «Это вам надо поставить на афишу! Ведь это – символ искусства: все прорастает друг в друге: запрет и свобода».
Но в результате моих рассказов у читателя может сложиться впечатление, что французский театр переживает расцвет. На самом деле это не так. В Париже – бесконечное множество театров. Масса муры, и потонуть в этой муре очень легко. Обязательно нужен поводырь или какие-то свои «заморочки» – так, я всегда хожу в «Комеди Франсез», в «Одеон» и к Мнушкиной.
В Москве, даже если я не работаю, у меня множество обязательств – и перед домашними, и перед другими людьми. А там я совершенно свободна, и это совсем другое – благодарное – восприятие! И потом, почему я не люблю ходить, например, в русские рестораны – потому что знаю все про человека, который сидит напротив. А за границей я этого не знаю, и мне из-за этого интересно. Для меня там – Тайна. Вообще чужая культура прочищает мозги от клише, от «домашних радостей».
С кем бы из французов я ни говорила, они все сетовали: раньше были актеры – личности, а теперь их нет. Крупных актеров – все меньше. Актеру всегда нужно зеркальное отражение – зритель, а зрители сейчас не воспринимают актеров, для них: «Да пошел ты, клоун!..»
В Париже актеры тоже очень тяжело живут и тоже часто собираются и играют какую-то забавную сюжетную пьесу. И развенчивают себя. Недаром Реджеп Митровица так себя бережет. Он еще молодой, и если он себя добережет, то станет крупным актером. Он ушел из «Комеди Франсез», очень выборочно живет, не мелькает на ТВ и в кино. Но кто-то мне сказал, что Реджеп увлекается наркотиками, а это катастрофа. Играть больше, наверное, много не сможет.
В общем, сейчас театр переживает такое… послевкусие. Играли-играли со вкусом в 60-е годы, находили форму, иногда эта форма соответствовала содержанию, иногда – нет. Но сколько можно играть в форму?! А какое содержание? Чтобы оно было глубокое, человеческое, какие силы нужны – и актерские, и режиссерские, и денежные! На театр сейчас таких денег не дают, ведь кризис происходит во всех странах. И потом – смена поколений. Очень долго – во всем мире, не только у нас – площадку держали «шестидесятники». Они сейчас уходят, а молодые еще не набрали «жизненного балласта», чтобы стать личностями.
Критики любят рассуждать, вписывается ли русский театр в общее направление современного театра. Да, безусловно. И прежде всего, русская школа глубже европейской. Но, к сожалению, у нас сейчас очень много средних актеров – и по возрасту, и по профессионализму, – они заполонили сцену, и кажется, что это – лицо русского театра. Но хорошие актеры… когда они на сцене, я вижу, как они выстраивают свою роль, поворачивают характер. У них всегда есть сверхзадача, сквозное действие – все то, чего нет у французов. У французов – другая культура.
Кстати, пример Северина показывает, какой объем и глубину дает соединение этих культур – галльской и славянской. И я сейчас только начинаю понимать, как меня обманула судьба, поманив и не дав мне шанс работать с Антуаном Витезом…
5 октября 1999 г.
Алла! Ты опять в Париже. Завидую. Тебе там угоднее или удобнее, чем в Нью-Йорке. Как сказал Хемингуэй, «Париж – движущийся пир» (и у тебя также).
Я имею в виду «Праздник, который всегда с тобой». Это, между прочим, его самая лучшая книга и его жизнь молодого писателя в Париже.
Пушкин обожал французскую литературу и взял некоторые образцы из французской литературы. Даже его «manière de vivre»[18] был французский. Ты знаешь лучше меня влияние французских писателей и «moeurs»[19] на Пушкина. Как бы мне хотелось побывать на этом твоем концерте, послушать комментарии по Пушкину. Конечно, он был уникум и превосходил (превзошел) свои образцы.
Р.S. Мой Андрей – любовь моей жизни! Плохо учится в школе сейчас.
2000 год
23 февраля 2000 г.
Дорогой Том, здравствуйте!
Я опять в Афинах. Причем в дороге со мной случился казус. В моем билете было написано Москва – Афины. Лечу греческой авиалинией. Что-то там по-гречески говорят в микрофон. Приземляемся. Я выхожу. Прохожу паспортный контроль. Жду свой багаж. Ко мне подходит какой-то молодой человек и просит проверить билет (он проверял, я видела, у всех приехавших), я даю билет, он хватает меня за руку, и мы мчимся обратно – через паспортный контроль, где мне закрывают визу, к самолету. Оказывается, приземлились в Салониках. Ни одна живая душа в Москве меня не предупредила, что летим через Салоники. Впрочем, таких казусов со мной случается много, когда летаю одна. Но в других странах меня всегда выручают люди. У нас – не припомню…
Живу в старой гостинице на Плаке (старый район Афин), большой балкон, что в южных странах важно, с балкона вид на Акрополь. Особенно красив он при красных закатах и перламутровом небе. Душа успокаивается:
«О Господи, как совершенны дела Твои, думал больной…»
И все наши суетные дела – мелочь.
В Афинах Судзуки со своими актерами (их 15 человек). Ездили вместе в Дельфы (летом на фестивале будем играть на огромном древнем стадионе).
Нам не повезло – целый день лил дождь. Но серые старые дельфийские развалины в такую погоду имеют свой смысл.
Японцы измерили все пространство стадиона – будут в июле играть здесь «Эдипа», и Судзуки (я знаю) обязательно осветит развалины и гору за километр от того места, где будут играть. Я это уже видела у него на фестивале в Того, в Японии.
Актеры его слушаются невероятно. Если он молчит (в автобусе три часа туда и три часа обратно) – они все молчат, если он смеется – смеются все и т. д. Ходят всегда вместе и стоят готовые со своими рюкзачками за спиной минут за десять до выхода. (Наших бы собирали по часу.)
Теодор меня опять мучает репетициями – хочет делать со мной «Гамлета». Причем мучительны не репетиции, потому что греки могут работать только по два часа, а сама мысль: играть сейчас Гамлета. Но в разговорах касается каких-то интересных вещей. Ну, например, Вы никогда не задумывались, чем отличаются друг от друга такие вроде бы похожие чувства как страх и ужас, тоска и скука? И как их играть на сцене? А для Гамлета, чтобы его играть, нужна очень точная градация этих чувств. Например, гамлетовские слова: «Каким ничтожным, жалким и тупым мне кажется весь мир…» – я думаю, окрашены не скукой, а тоской.
Встреча с Призраком – ужас! Но ужас нельзя играть постоянно, это только взрыв эмоций, после него всегда наступает тоска. То есть ты встретился с Потусторонним, но тебя оставили в этом мире – наступает тоска.
Но чтобы долго не морочить Вам голову своими рассуждениями, делаю вывод: ужас – опасность от высших сил, а страх – от низших. Тоска – чувство богооставленности, тяга к высшему, непознаваемому, а скука – пустота и пошлость низшего мира – от столкновения с людьми, государством, деньгами и т. д. Обыденность, однообразие жизни, ощущение ее конечности вызывают чувство скуки. Тоска – пустота высшего, скука – пустота низшего. Есть оттенок тоски – печаль, но она скорее связана с воспоминаниями прошлого и касается души. Ужас связан с вечностью. Для вечности нет будущего и прошлого. Но самое притягательное – это вечность.
Оказывается, «теория» по-гречески означает «созерцание». То-то я сижу на балконе, пишу Вам письмо, смотрю на Акрополь и теоретизирую… Спасение от скуки, как это ни парадоксально, в страдании. Помните христианское: «В страдании – очистимся». В страдании есть глубина чувства. В этом – надежда. В тоске тоже есть надежда, а в скуке – безнадежность. Мимо скуки лучше бежать. Через одиночество, через болезнь, через страдание.
Как Вы понимаете, это не одно мое мудрствование. Все это нужно внушить еще и Теодору. Он хорошо чувствует архаику, рассказывал мне, что в древних трагедиях музыкальное сопровождение было всегда струнное, и в «Гамлете» предлагает только струны. Но как через струны сыграть Ужас встречи с Призраком? Струны – это тоска. Ужас – это все музыкальные инструменты. Мне очень нравится 1-й концерт Шнитке для двух скрипок. Надо будет найти кассету и отдать Теодору.
Древние, кстати, тоже играли Призраков, вернее – Души. Осталось несколько строф из «Психостасии» Эсхила – так там встречаются души и разговаривают между собой. Кстати, и в японской мифологии это существует, хотя там разговаривают не души, а как раз призраки.
Видела я в театре «Аттис» у Теодора Терзопулоса новый спектакль. Основа – современная поэма. Но для Теодора текст, как всегда, неважен. Он передал его через какие-то варварские движения и жесты глухонемых (два молодых актера) и чтение с деталями костюмов – у Тасоса (постоянный актер Теодора). Вначале скучно, но потом – музыка (губная гармошка и какие-то неясные детские голоса, невыявленные), изумительная световая партитура, наворот деталей, статика мизансцен и т. д. создают под конец потрясающую атмосферу поэтического действа.
Ощущение после спектакля, как после интеллектуальной сухой поэзии или очень серьезной современной музыки. Да и публика к нему ходит «многолобая».