В следующую же секунду на кухню уже влетел, вереща как резаный, старик Ходжра. На лету схватив несчастную утварь, он разом опустил ее на голову второму брату. Еще пару мгновений спустя на кухне были все. Обер-ефрейтор в отставке Ибрагим Адемович сошелся на кулачках со студентом Веселы. Домохозяйка Тодорова вцепилась в патлы портнихе-надомнице Папуцис. Аккордеонист Поцелуй бился с толстым кондитером Таммом. Под ногами им вторили, вереща, малые дети. До комплекта не хватало лишь ушедшего по делам адвоката по бракоразводным делам Мирчи Ангелова.
Драка назревала с самого утра.
5. День самовлюбленных
Я бежал исполином боли
По тропе от себя бегущих
Не желающих длиться более
Веретено
К высочайше ниспосланной нам государем-амператором Тяпнице обыкновенно мы начинали готовиться основательно, то есть загодя. Где-то за месяц, никак не позднее, всякие творческие коллективы, садово-огородные товарищества или поселковые советы начинали свой сход. Каждый тащил, что было. Потертый кумач старых портьер, не пригодившийся в хозяйстве лежалый ватман, фанерные снеговые лопаты, оставшиеся с полузабытой зимы, старые складские поддоны, скрипучие колесики от детских самокатов и пенсионерских продуктовых сумок — все шло в дело, все пригождалось в едином народном порыве.
Далее для всех нас начинался затяжной период коллективного созидания — владевшие навыками каллиграфии выводили, слюнявя кисточки, плакатную типографику, знающий, с какого конца держать дедовский ржавый молоток, изводил казенный запас гнутых гвоздей, остальные тоже не стояли без дела — целыми днями резали, клеили, шлифовали, принайтовывали, скирдовали и развешивали просыхать.
По итогам таковых усилий весь необходимый для Тяпницы инвентарь был обыкновенно вовремя, хотя и не без авралов, что уж там, подготовляем к торжественному проносу, будучи аккуратно раскладываем вблизи проходной али парадной, у кого какое бытовало пригодное для того помещение. На этом страждущий единения град и мир обыкновенно замирал в ожидании вожделенного утра. Утра Тяпницы.
И не то чтобы нам спускали сверху какие-нибудь указивки — так мол и так, к проведению высочайшего дня будь готов — всегда готов! Никак нет, порыв есть порыв, самая атмосфера праздника составляла уже то ценное, ради чего стоило изо всех сил стараться. Ну посудите сами, иначе какой смысл? Сидишь ты на корточках битый день, флажки из цветной бумаги вырезаешь по трафарету. Глаза болят, спина ноет, да кому это все надо! Ан нет.
Пока каждый вдыхающий столярный клей корпеет, в егойной душеньке самозарождается той самый рычаще-мычащий восторг, который ничем не заменить и никак не подделать. Ну разве мы не самые прекрасные на свете в своей любви к нашей замечательной родине, нашему восхитительному государю-амператору, чтобы он нам был здоров? Да точно, самые прекрасные есть! И вот сидишь ты, откашливаясь, нюхаешь шибающий в нос концентрат народной, значит, любви, а про себя уже и песенку напеваешь, ногой эдак в такт подмахивая. Есаул-есаул, что ж ты бросил меня, поженить не поднялась рука. Народное творчество, любо.
Говения эти, впрочем, тоже излишне затягивать не след. Иные профсоюзы, знать, перебарщивали с предуготовлениями, а потом получали такой передоз столярного клея, что трудовой коллектив по итогам вповалку лежит, мыча и гогоча. Как таких на прошпект выпускать? Позор как есть.
Сухой закон перед Тяпницей вводится тоже не из ражей активности на местах и не из стремления выслужиться перед начальством, мол, все пьяные, а мы нет. Напротив, это уже сам будущий демонстрант, наущенный опытом, соображал, что праздник всенародный, единением славный, порывами трудовыми освещенный, негоже его портить непотребствами всякими.
Сами посудите, коли ты с утра на бровях, ты и с речевки собьешься, и слоган пропустишь, и плакат кверху ногами перепутаешь, в общем, срам один. Да и какое в этом удовольствие, когда все вокруг одухотворенные — слеза в глазу — шагают, а ты один вдрабадан, какой в этом смысл? Никакого!
Тяпница для того трудовому народу и дадена, чтобы восторг непосредственно изнутри, значит, проистекал. От слаженности усилий, от высоты идеалов, от широты свершений. Год прошел, что сделано? А сделано всего — масса!
Роспись плакатов, флагов, баннеров, перетяжек и передвижных инсталлясий в том и состояла — продемонстрировать, значит, всему честному народу успех созидательного труда. Пятилетку за три года, восьмилетку за пять классов и три коридора, за рупь за двадцать, дальше, выше, сильнее, выполнить и перевыполнить.
Цифры, конечно, рисовали какие попало, кому что в голову придет. Тут уж какое может быть чувство меры. Один городской морг как-то расстарался, превысим, написали на транспаранте, годовой план. И восклицательный знак еще на конце поставили. Скандал был преизрядный. Но в целом к содержимому, конечно, особо никто не придирался. Народный порыв зачем сдерживать бухгалтерией разной и грамотой срамной? «Пир, труп, рай», как говорится.
Однако же с утра пораньше в день августейшей Тяпницы хорошим тоном была церемония торжественного выноса, так сказать, в рамках начальственного надзора. Пять утра, самая прохлада, топ-топ рабочий сапог и разночинный туфля собираются воедино, покашливая да покряхтывая, но при этом бодрясь — Тяпница есть праздник всеобщего бодрствования — и деловито разбирая припасенное. Кто мощнее телом — будет толкать инсталлясию, кто приличен с лица — будет держать над собой плакат, а кого лучше припрятать с глаз долой — того задрапируют переходящим знамением. И вот, выходит, всем сестрам раздали по серьгам, выстроили в рядок и дали отмашку — гусиным шагом вперед марш.
При этом начальство от бригадира и старше уже сбилось перед проходной в кучку, достали списки, обмакнули перья в чернильницы, всё честь по чести, и ну ставить в графы галочки. Кто явился, значит, а кто может и нет. И достаточно ли хорош демонстрасионный материал для всеобщего обозрения, не будет ли стыдно перед другими трудящимися или даже целыми рабочими коллективами.
Напряженный момент, что и говорить, ответственный. Все толпятся, с ноги на ногу переступают, про себя мычат, ну когда уже, застоялись, стало быть, пора строиться уже в колонны и выдвигаться на прошпект. Но не тут-то было, не замай, жди команды.
Как всегда бывает, кого-то обязательно упустят в перекличке, кто-то перепутает прошлогодний плакат — а это всегда потенциальная крамола, плавали-знаем. Кто из нас не попадал с такой оказией — шагаешь ты такой плотным строем, излучаешь восторг, а тут нате, портрет с фанерной лопаты на тебя смотрит. Не тот. И главное знакомый такой! Приходится отчаянно выворачивать шею на бок, изображая временное помрачение в глазах. Не видел я ничего такого, товарищ, флаги реют, транспаранты полощут, как там — за всем углядеть!
Но на этот раз нет, в итоге со всем разобрались. Пропащих сыскали и поставили им на вид, плакаты переменили, древки подравняли, пару особо худых мест на кумаче быстро сподручными средствами залатали из резервов командования. Начальство хмуро кивнуло разводящим — можно, и тут же дружно занюхало рукавом. Хотя нет, быть того не может, стало быть, показалось, Тяпница же. Святой день.
— Ы-ы… А-а…
Загудел тут народ, затопал, загоношил, выстраиваясь понемногу в плотные колонны под свистки разводящих. Пошла команда — левее, правее, ряды выровнять, тылы подтянуть, куда, куда пошел, назад, от тебя, гля, вся колонну перекосило.
Туго натянутый центральный транспарант басовито загудел на ветру, дружно всплеснули стяги. Готова колонна!
Глаза горят, все как один на месте маршируют, левой-левой, раз-раз, невероятное впечатление производит это монолитное, слаженное движение сотен рук и ног, дружное раскачивание тулов, и главное так это все тебя затягивает, что ты уже и толком не помнишь, зачем сюда пришел и что будет завтра, ты погружен в священнодействие высочайше ниспосланной нам Тяпницы, готовой выплеснуться на улицы городов единым стремительным потоком. Ты тонешь в нем с головой, ты растворяешься в нем без остатка.
Настолько высоко напряжение, что в момент, когда раздается команда, воздух вокруг уже буквально искрит.
Колонна! Марш!
У-у, загудела в ответ колонна. Э-э, заголосили впередсмотрящие. М-м, наподдали толкачи инсталлясий. И разом пошли-пошли-пошли рядами трудящиеся демонстранты.
А тут уже и самое веселье!
Коллективы шагают, матюгальники надрываются, в углу фальшивит отставший от своих оркестр, напрочь затертый между двух колонн и потому никак не способный снова войти в единый ритм, с другого фланга поддают жару обтянутые в белое трико физкультурники — эти горловое пение изображают куда слаженнее остальных, сразу видно, ноябрятская выучка не пропала даром. Делай раз, делай два, делай три, тяпничня фигура замри!
Все вокруг аж ахнули, до чего красиво.
Но и наш коллектив тоже не подкачал — пусть брать приходится не уменьем, но числом, зато эффектно. Мы тута никогда не экономили на кумаче и ни разу не пропускали тренировку шагистики. Знайте же, чем больше реет флагов и трепещет знамен, тем визуально плотнее и увесистей смотрится колонна!
Главное нам на прошпект успешно выдвинуться и зашагать в свою очередь, по просторам уличным средь родных лабазов. Там и толкотня сама собой рассеется, и горла драть станет сподручнее. Тут же пока соседу в облезлый затылок дышишь, только и мыслей в голове — что о клацающих повсюду зубах. Так-то в творческом порыве али посредь трудового подвига нам не до того обыкновенно. Ну лязгнет разок чужая челюсть, ты товарища, значить, пни в ответ как следует, а сам в уголок отползай, пока не попустит. Тут же — колонна плотная, разгоряченная, так и без ушей остаться недолго. Уши-то не казенные, не напасесся. А впрочем, уже почти и протиснулись на оперативный простор, теперь если что — куда проще будет от коллеги отбиться. Вот он уже, прошпект-то!
Сегодня тут особенно красиво. Убранство вытеснило голодранство, кумач заместил жесткач, а плакатное слово — слово матерное. Тяпница же, а как иначе, сегодня все должно быть красиво. И дружно.