Стоп.
Что-то не так.
Ты замечаешь впереди деловое копошение, которое ни с чем не спутать.
Месящие грязь копыта.
Сверкающие в полумраке злобные зенки.
Клацающие от ледяной стужи клыки.
Хлопочущее насупленное рыло.
Ты словно смотришься в зеркало. Конкурент. Другой охотник на гриба.
Быть того не может.
Сыск требует сосредоточения и уединения, только лишь затем, чтобы скрасть единственный гриб, таким, как ты, приходится изо всех сил выкладываться, тут не до конкуренции, два сыскаря на одной делянке у самой ленточки разве что на пару сдохнуть сподобятся в этих лесах.
На то и придуман особый ритуал — стоит по ошибке либо недоразумению двум охотникам столкнуться рылами, так им надлежит тут же развернуться к лесу передом, а к супротивнику задом, да и двигать по прямой не менее чем три сотни шагов, да не просто так, а сверяясь с диспозицией, не допуская в дальнейшем совместного пересечения курсов.
Так положено, и ты ни секунды не сомневаешься, что это единственно верный путь. В конце концов, что поделать, но твой вожделенный гриб уже сыскан другим, и как бы ни хотелось тебе его скрасть, а уже поздно.
Ты понуро начинаешь маневр обратной миграции, пусть нехотя переставляя копыта и опустив рыло в грязь. Ты уже сдался.
И вдруг у тебя в башке что-то разом екает.
Ты разглядел, наконец, и необычную повадку, и странные телодвижения супротивного сыскаря.
Никто так не станет добывать гриба.
Не так их обихаживают, не так их извлекают.
Только теперь до тебя дошло.
Эти копыта, эти зенки, это рыло заняты только лишь одним. Они этот гриб деловито зарывают.
Сквозь застилающий мысли кровавый туман подступающей ярости ты толком не можешь припомнить, что тебе вообще известно о том, откуда здесь берутся грибы. Ну не произрастают же, в самом деле. Плодовое тело гриба плотное, отливает металлическим глянцем, внутри на ощупь теплое и, если прислушаться, внутри тикает, это хрустит от нутряного жара смертоносный капсюль, готовый извергнуть набрякшие свои споры.
Ежели по честноку, на вид скорее инструмент, снаряд, машина, нежели нечто живое.
Так почему бы не предположить, что грибы искомые, вожделенные — не самозарождаются во мху, а их сюда доставляют и, так сказать, высаживают.
Самая эта мысль будит в тебе лютую ярость.
Что ты такое, раз навеки застрял у ленточки, целую вечность носясь по кругу, выискивая и выискивая эти самые проклятые грибы.
Да, сыск гриба приносит тебе толику малую холодного хрючева, дает не сдохнуть с голодухи, но если бы не он, где бы ты сейчас был?
Быть может, далеко-далеко отсюда, там, где нет этой вечной промозглой грязи, тянущей из тебя последние силы.
И все из-за кого, выходит, из-за таких, как эта тварь, что суетливо хоронит сейчас в землю гриб?
Отчаянно взвизгнув на самой грани слышимости, ты подскакиваешь и стремглав несешься навстречу противнику. Твои клыки сверкают. Твои зенки вытаращены. Покрывающая твою башку седая щетина стоит дыбом, а копыта бьют сырую землю с таким дробным перезвоном, будто вознамерился начать из нее выбивать искры, что спалят, наконец, все это мертвое гнилье вокруг, раскатив огненный вал до самого горизонта!
Твоя башка тараном с разбегу впивается в ледяной бок замешкавшегося оппонента и тот, опешивши, катится в грязь, размахивая в беспорядке копытами и вздымая над собой тучи жирной, нажратой кровушки мошкары.
Он растерян, его зенки в ужасе и непонимании мечутся по сторонам, пытаясь сообразить, что же произошло, откуда вдруг нежданная угроза…
Кого ты обманываешь, ни черта он не растерян. Напротив, вглядись в это истекающее слюной наетое жирное рыло. Он давно тебя заприметил, еще на подходе срисовал и только делал вид, что занят своим грибом. Да и не откатился он, а скорее выскользнул из-под тебя в последний момент, точным движением припав на все четыре копыта и тараща теперь на тебя из смрадного полумрака свои налитые кровью зенки поверх сверкающих под ними белых оскаленных клыков.
Сытая, сильная, готовая к бою тварь.
Пригнув рыло к груди, головой вперед ты бросаешься на противника. Потом снова и снова. Но ты уже понял, что проиграл. У тебя нет против него ни малейшего шанса. Ты слишком слаб, слишком замерз, слишком голоден, слишком ошеломлен этой нежданной встречей. Твой единственный шанс состоял в том, чтобы атаковать врага сходу, наудачу воспользовавшись эффектом неожиданности.
Но это уже — лишь затяжная агония.
Ты отступаешь.
Хрипло дыша, исходя на слюну, срываясь на кашель, роняя в грязь клочья пены из раззявленной пасти, на подгибающихся копытах ты отступаешь.
Твоих сил уже не хватает даже на сохранение остатков собственного достоинства. Ты не бежишь, вздымая фонтаны грязи и яростно визжа от обиды вовсе не потому, что опасаешься за свой тощий обвислый зад, кому он нужен, у тебя уже попросту не осталось сил даже на паническое бегство.
Ты тащишься прочь, скуля и пятясь, но клыки твои по-прежнему обнажены, а зенки сощурены — лишь бы победитель не догадался, насколько ты сейчас слаб, и предпочел остаться наедине со своими прежними планами.
Чем там он бишь занимался? Закапывал свой чертов гриб? Ну так пущай себе дальше закапывает, а гриб этот поганый, помяните твое слово, ты еще разъяснишь.
Главное теперь аккуратно унести копыта, да так, чтобы остались силы хотя бы на возвращение на родную подстилку.
Плевать, что голодный. Хотя бы отогреешься.
А завтра, ведь точно, завтра будет новый день.
Останавливаешься ты, лишь когда твой противник окончательно скрывается из виду, и даже довольное его посапывание совсем смешивается с предвечерним туманом, теряя связность и сбивая чувство направления. Уханье это теперь — такая же часть мертвого леса, как грай воронья или скрип теребимых верховым сквозняком сучьев.
Выбрось из башки и забудь. Ничего этого не было. Ты ушел невредимым, а это главное. Ободранные бока — не в счет.
Гриба жаль. Он был так близок. Ты был так близок.
А теперь всё.
Ты выдыхаешь, плюхаясь брюхом в грязь, не обращая внимания на стекающие по тебе жирные промозглые черные струйки.
Ты закрываешь глаза. За что, за что тебе это наваждение, что ты такого сделал, как согрешил, что оказался здесь, распластанным в грязи комочком погибающей плоти.
Нет.
Ничто еще не потеряно. Зенки твои загораются запоздалым наитием. Ты сыскарь, но сыскари могут не только покрасть гриба. Они способны и на куда большее.
С огромным трудом ты возвращаешь из памяти ухающие звуки — это голос инструктора доносится до тебя как из тумана забытья.
И только теперь ты наконец тянешь дубеющие свои копыта к клемме тангенты.
Дуб, дуб, я сорока. Как меня слышно. Прием.
Чего? Кто это в эфире?
Как он сказал? Сорока? А может быть ворона? Гы-гы!..
Да заткнитесь вы! Молчание в эфире, я сказал!!! Сорока, мать твою, Драгош, ты что ли?
Так точно, господин оберст, я.
И какого лешего ты там у ленточки светишься?
Есть наводка.
На водку у него есть, слышали?
Какого⁈ Да сказал же, свалили к хренам с канала!.. Какая наводка, сорока, говори по делу.
Вижу чужака, повторяю, вижу чужака.
Точно? Не свистишь? Я тебя, Драгош, давно знаю, ты у меня мастер художественного свиста!
Господин обер… в смысле, дуб, дуб, это сорока, не свищу, пишите координаты.
Оборвавшееся наконец шипение и улюлюканье эфира возвращает этому лесу присущую ему первозданную, поистине гробовую тишину.
Но тебе уже не до этого мертвенного спокойствия. Тебе больше нет дела ни до пропащего гриба, ни даже до сковывающей тебя ледяной стужи.
Ты разом обретаешь последние, невесть откуда взявшиеся силы. Ты знаешь, что теперь шансы твоего выживания — это уж точно лишь вопрос времени.
Ты задираешь тощий зад и принимаешься так отчаянно месить грязь всеми четырьмя копытами, что только комья вырванного болотного торфа летят в темнеющие с каждым мгновением сумрачные небеса.
Две минуты. Тебе дали две минуты.
А после этого квадрат начнет равнять арта. Причем равнять так, словно все грибы на свете разом решили опустошить свои огненные недра.
В каком-то смысле так оно и случится.
Так что беги, несись во весь опор, всадник апокалипсиса, конь блед, накликавший беду на свою дурную башку, у тебя еще есть шанс вовремя унести отсюда копыта.
Отныне твои мысли сосредоточены только на беге.
Галопом, галопом, раз, два, три, четыре, беги-и!..
Однако в последний момент ты все-таки оборачиваешься, провожая подслеповатыми своими зенками взмывающую к небу сверкающую точку, за которой тянулся призрачный след талых искр.
Путеводная звезда, вот ты какая.
4. Убежище
Нас здесь много вправо, влево, края не видать
Арлекины, Кавиеллы
Тот, кто нас развесил здесь, вернется чтоб нас снять
Это то, во что мы верим
Василий К.
Будильник я по привычке заводил на семь утра. Не то чтобы в этом заключался какой-то особый смысл — глядя в смотровую щель едва ли можно было как-то отличать день от ночи или рассвет от заката, даже сам смысл всех этих полузабытых слов у меня стал постепенно истираться из памяти, превращаясь в абстракцию, за которой скрывалась лишь сила привычки, железный механизм ритуала.
Ритуал в этом мире — то единственное, что способно удержать меня на грани безумия, придать смысл происходящему.
Зеленые фосфоресцирующие стрелки механических часов светились в полумраке бункера так назидательно, так уверенно в себе, что им невозможно было сопротивляться. Тик-так. Вечером завести, утром услышать привычное тарахтение. В этой повторяемости было сокрыто то единственное, что позволяло мне выживать все эти годы. В отсутствие за пределами моего сознания подобного железного, механического ритма я бы, пожалуй, давно рехнулся, а так, гляди, протянул отощавшую руку, прихлопну