нно другом к ней отношении, ведь когда в тебя верят, это чувство не подделать, не обмануть, не совершить подлог; когда в первые дни замужества Злата счастливая носилась по залам, ну, да, морщась от засилья паутины, с прадедушкиных-то времен копилось, но зато и с громадьем планов на завтрашний день, то даже безумные лица новоявленных родственников ее ничуть не смущали, как говорится, прости, Господи, грехи наши тяжкие, родня есть родня, уж какая есть, в придачу к мужу неизменно прилагается, это только застольные кореша вельможного господина Сало вечно кривятся — народец-то не тот-с нам попался, с таким каши не сваришь, но что, прости меня, Господи, за выражение это такое, «каши не сваришь», а вы пробовали хоть что-нибудь в своей бездумной жизни сварить, что, молчите, не знаете, то-то же и оно, рассуждать-то всякий горазд, Злата всю эту братию успела прознать насквозь, сплошные чванливые горлопаны, досужие рассуждать о ратных подвигах и патриотическом дискурсе, разве что сам Милош с изначала представлялось что не такой, то ли настолько умело притворялся, то ли и того хуже — только лишь одной Злате так и показалось, во всяком случае хоть и случались тогда уже звоночки, а все едино ее собственные планы он покуда исключительно одобрял и поддерживал, в домовладении же самое главное что — правильно, заведенный порядок, ежели садиться обедать, так строго в полдень, а чтобы не случилось суеты и все как один были довольны, собрать всех за столом надобно загодя, после чего непременно устроить широкий дебат: кто, чего и сколько пожелает, а поскольку стол не резиновый, а повара вам — не фабричные станки, все разом приготовить не могут, то надобно привести всех к единому консенсусу, кто за компот, кто за чай с плюшками, кто любит суп, а кто желает арбуза; однова так прозаседались, что разошлись по итогу злые и голодные заполночь, потому что для успешного согласования позиций нужно иметь и охотку, и возможность подвести спорщиков к компромиссу, однако же и Злата тогда была юна и неопытна, а тут еще Милош этот возлежит на диване и в голос хохочет, ему-то что, он всегда почитал себя за изъявителя всех на свете желаний, и голосования эти ваши в его глазах всегда выглядели блажью, но ладно уж, раз так положено, то давайте по регламенту, а сам шасть к себе в кабинет и против договоренностей требует отдельную какаву и послаще — эх, если бы Злата сразу прознала про то и не смолчала, может, и вышло бы по итогу совсем иначе, без излишних заблуждений и самообманов по крайней мере, а так Милош, пожалуй что так, он мастер притворяться, что со всем согласный и всем довольный, пока однажды не наиграется кот мышкой и не сделает особое лицо, даже не злое, нет, скорее безумное, как будто Злата принимала своего мужа все это время за совсем другого человека, а с этим — с этим у нее не было до сих пор ничего общего, никаких договоров и никаких согласий, хоть она будь сто раз княжеских кровей, без разницы, делай, как я приказал, и весь сказ, а не то так катись на все четыре стороны, а что Злата, куда ей деваться, ведь сделанного не воротишь, Господь повелел слушаться власти мужа законного, ибо его волей Спаситель говорит со смертными женами, аминь, так что приходилось Злате брать все в свои руки и трудиться честно и без продыху над обустройством дворца, разбираясь со всеми мужниными родственниками, воюя попеременно с полковником Слободаном, и с Милицей, и даже с призраком бродящего по дворцу беспрестанно Йована Старого — упокой, Господи, все их души — и Бог свидетель, она не роптала, ибо видела в этом услужении великую свою миссию, плоды которой однажды сторицей воздадутся ей, как воздались ее святым родителям, и расцветет все вокруг краше прежнего, как в стародавние благословенные времена, что бывали еще до прадедушки, а как же иначе, ведь правила на то и правила, чтобы соблюдать их всех с твердой гарантией итоговой успешности предприятия, но не тут-то было, ведь пока она корпела, саркастический муженек Златы, антихрист Милош только и пользовался ее трудами во имя собственного возвеличивания, смотрите, мол, какой я фартовый, целыми днями ни пня ни делаю, бью баклуши, заседая по советам и коллегиям, а все едино у меня во дворце произрастает всякий фрукт и пребывает исключительный порядок, поелику, граждане, аз есмь великий молодец и вообще франт ушастый, сволочь такая, гадина подколодная, занялась вновь причитать Злата, с превеликим ужасом глядя на себя в случайное зеркало: уж не молода она стала, не юна, не весела, не приветлива, в подобном облике кто сможет подумать, что ее вообще стоило брать замуж, и что те правила, за которые она почитала себя ответственной, вообще хоть сколечки работают, хоть кому-то помогают в порядке и обустройстве, неужто врали обучавшие ее карломарские профессора, но главное, какое может быть уважение к хозяйке, если Злата и сама не уверена в том простом факте, что все столь кропотливо и тщательно обустроенное ею во дворце работает не чудом чудесным, не черною жижей, сочащейся из-под земли, не демоническим огнем топок, не строевым печатным шагом раболепной нежити, а напротив, порядком и уложением, а тут еще и Милош — волхователь и нехристь под личиной истово верующего — норовит под руку бубнить, что смотри-ка как он собой хорош и как у него все само все ловчейшим образом вытанцовывается, и этих он провел, и тех обманул, а кого не сумел обмануть, так знать на них и самих можно зачинать жалобу, мол, надули, проклятые болотные так называемые партнеры, но мы им зело отомстим и к ответу призовем, на то у нас и сила заначена в мослах, и огонь укрыт в персях, прости, Господи, а демоном отчего-то ее, Злату все время за глаза обзывают, даже родная дочь Татя, ну как тут не расстраиваться, как блюсти уверенность в себе и сохранять работоспособность — а никак, с некоторых пор такое на Злату напало уныние, что хоть волком вой, болотным оборотнем клыкастым, чьи глаза огнем горят в нощи, вызывая тем самым у Златы тяжкую зависть, уж она-то бы тоже так хотела — взгляд чтобы ее прожигал противников заведенного порядка наскрозь, а муж неверный Милош чтобы убоялся самой мысли отвергнуть ее правоту хотя бы и в самом мелком вопросе, но увы ей, Злата хоть и была благородных кровей, однако же волкулачьей масти не родня, да и не по пути ей с такими: если подумать, то совершенный разрыв с мужем у нее случился ровно на такой же теме, когда в радиоточке верховный камлатель Сало внезапно принялся вещать о том, что ранее отрицаемые орды нежити, сплотившиеся по эту сторону ленточки — это не инсинуация болотной знати, а вовсе даже хитрый план самого государя-амператора по защите своих благонравных сограждан; вот тут-то у Златы-то и раскрылись глаза, насколько богопротивен ее муж и насколько богомерзки его устремления, прости, Господи, сколь ни обвиняла ее в демоническом происхождении гнилая семейка, однако же сама Злата блюла заповеди и боялась смертного греха почище иных истовых верующих, поскольку вовсе не была уверена в том, что само собой повторит в успении своем чудо нетленных родителей своих, а потому сладкий запашок гниющей плоти был для нее неопровержимым знаком, что творится поблизости какая-то чертовщина, Господи, спаси и сохрани, и пора брать руки в ноги и что-то решать, потому как сколь ни жалко трудов праведных и пропащих лет, а жизнь вечная важнее потерь земных в юдоли скорбного и тщетного бытия, каким ей теперь каждодневно представал мужнин дворец, да чего и жалеть, как говорил поэт, это было напрасно, значит было давно, плюнь и разотри, остави навеки бесполезное, тяжким грузом не волоки за собой, знать, не всякий челн вынесет лишний багаж в сундуках запечатанных да пузырях непочатых, так металась ночами по дворцу истомленная сомнениями Злата, предвкушая беду бедовую, пока однажды окончательно не решилась собираться — уж сколько веревочке не виться, а конец будет един, знать Милош окончательно связался со всякой нечистью и потому наверняка избежит спасения, и ежели Злата не бросила еще свою мечту о нетленном посмертии, то пора и ей честь знать, ибо, в конце концов, истинно говорит святоотеческое предание, обманешь меня раз — позор тебе, обманешь меня дважды — позор мне, а обманывал Злату муж, не говоря уже о его гнилой семейке, не раз и не два — ее, крестницу князя Цане, рожденную для величия и славы, прожившую всю жизнь в святости и простоте, не стяжавшую ни славы земной, ни злата чужого, никакого одобрения со стороны, но только лишь желавшую добра дворцу сему и замку сему и граду сему и землям сим, в меру понимания, в меру разумения, а теперь покидающая его с пустою сумой на случайном челне, во имя Господне, только и бросив через плечо последний взгляд, полный слез и отчаяния, но все-таки твердый в своем окончательном решении никогда сюда не возвращаться и никогда больше не оглядываться, во веки веков, аминь.
4. Волхв
Идет человек, на ходу сочиняя
То тихую песню, то марш боевой.
А осенью птицы его догоняют
И кружатся над головой.
Паперный
Мы снова двинулись наверх, теперь уже по восточной лестнице, которая вела на библиотечный этаж. Фонарь плыл перед нами в высоко поднятой руке, качаясь и мельтеша по углам призрачными тенями. Я припоминал рассказ доктора о лабиринте и внутренне был готов встретить нечто пугающее.
И был удивлен, когда, наконец вступив в запретную область, мы увидели наверху лишь небольшую семиугольную комнату, лишенную окон, пропахшую прахом, застарелой мочой и плесенью, как и все в этом проклятом замке. Именно этот навязчивый запах заброшенности, как как я давно приметил, заполнял тут собою все углы. Словом, ничего пугающего.
Комната, как было сказано, была о семи стенах. В четырех из них между вмурованными в камень столбами открывались просторные двери-проемы, увенчанные полукруглыми арками. Вдоль глухих же стен шли огромные шкафы, аккуратно уставленные старинными фолиантами. Над каждым прибита крошечная дощечка с номерами; то же отдельно над каждой полкой. Элементарно, по привычке пробормотал я, здесь воспроизводился тот же самый код, который мы с доктором видели в каталоге. Посреди комнаты стол, на нем вповалку книги. Пыль на всех томах лежала не слишком толстым слоем — значит, библиотека была не настолько заброшена, как нам живописал в своих рассказах князь. Пол тоже был относительно чист. На одной из стен поверх арки тянулась надпись крупными рубленными литерами, что-то на церковном. Шрифт был старинный, однако надпись нисколько не выцвела, и мне стало скучно. Новодел, как и многое здесь нами встреченное. Уже много позднее мы узнали, что создавались подобные надписи особой техникой: буквы были вырезаны глубоким рельефом на камне, а потом замазывались охрой. Такая отделка часто встречается в замке.