й? Тут свои правила, свои порядки.
Гаттак выдержал паузу, затем все же отвел взгляд от директора и принялся разглядывать свои ногти.
— Вы занимаете этот пост уже более десяти лет, верно? — директор как-то сразу подобрался и кивнул, хотя и не собирался отдавать инициативу в руки Гаттака. В этом мальчишке чувствовалась какая-то необузданная сила, природы которой Боров не понимал.
— Стало быть, — продолжил Гаттак, — у вас было время, чтобы навести порядок со снабжением в школе?
— Что вы имеете в виду?
Гаттак встал, коротко кивнул директору и вкрадчивым голосом произнес:
— Я выяснил все, что мне было нужно. Задавать лишних вопросов, директор, не советую. Надеюсь, вы поняли, что на данном этапе ваше положение в школе, мягко говоря, шаткое.
Боров опять начал закипать, его лицо побагровело, воздух, который он успел вдохнуть, застрял где-то в груди и никак не хотел выходить. Директор сейчас больше напоминал бочку, доверху наполненную фекалиями, которые он готов был выплеснуть на Гаттака нескончаемым потоком сквернословия. Глаза его налились кровью и опасно заблестели.
— Не советую, директор, — Гаттак говорил так спокойно, что у Борова не оставалось никаких сомнений — перед ним человек, наделенный властью, большой властью. — Если вам дорого ваше положение, рекомендую убраться с дороги, забиться в угол и не мешать мне. И распорядитесь насчет продуктового довольствия своих подопечных. Отныне я буду сам снимать пробу.
— Да кто ты такой? Ты, щенок! Что ты о себе возомнил?
— Отныне обращаться ко мне на Вы.
Гаттак включил свой леденящий душу шепот. Он медленно приближался к Борову, глядя директору прямо в глаза снизу вверх. Разница в росте никак не меняла расклад. В этой комнате Гаттак был хищником, а Боров — жертвой. Оба это понимали. Но Боров не мог смириться с тем, что его положение меняют насильно. И ладно бы, клирики из клириктората просвещения — нет, его, Мику Борова, низвергал с трона какой-то сопляк без роду, без племени. Боров понятия не имел, что ему делать. Атаковать вслепую? А вдруг этот щенок действительно чей-то ставленник, чья-то карающая длань? Но, с другой стороны, он мог оказаться и самозванцем. Хорошая актерская игра, позерство плюс знания психологии — можно на кого угодно надавить, кого угодно сломать или, по крайней мере, обескуражить. Да, выдохнул Боров, именно это слово — директор был обескуражен. Не напуган, не сломлен, не повержен — просто обескуражен.
Такова людская натура — даже если человека что-то и пугает, дай этому явлению точное определение, и оно уже не будет казаться таким уж страшным. Вычленив из своего словарного запаса это винтажное слово «обескуражен», Боров успокоился. Нет, это не страх и не паника. Этому наглому историку удалось лишь обескуражить директора. Ничего, подумал Боров, следя за молодым учителем взглядом, я наведу о тебе справки.
Мало кто мог выдержать такую ментальную атаку, но Боров выдержал. Гаттаку не удалось сломать его, но эффект все-таки был. Не тот, на который разведчик рассчитывал, конечно, но тем не менее. Ладно, решил он, на первый раз достаточно. Вопрос с питанием детей будет показателем эффективности его давления. Если завтра детей перестанут травить помоями, Гаттак поймет, что он взял этого гнилого чиновника за… Ладно, это всего лишь прелюдия. Настоящий спектакль будет разыгран позже.
— Как прошло? — поинтересовалась Корра, когда Гаттак вернулся в комнатку.
— Завтра увидим.
— Ты решил его подмять?
Корра прекрасно понимала, чем именно занимался ее муж — в разведшколе ее тоже обучали ментальным атакам. Ничего сложно — вычисляешь типаж потенциальной жертвы, определяешь его слабые точки и бьешь именно туда. Слабыми точками директора Борова были тщеславие и властность. Этот высший, бесспорно, обладал определенными связями в Северном и имел политический вес. Наверняка водил тесную дружбу со старшим клириком Северного Массером. Будь на месте Гаттака Корра, она первым делом постаралась бы натравить на строптивого учителя именно Массера.
Корра поделилась с мужем своими мыслями. Тот, утомленный, проводил вечерний моцион. Ничуть не стесняясь Корру, он полностью разделся и принялся обтираться влажным полотенцем — Корра загодя раздобыла в бане таз горячей воды.
— Не подмять, — уточнил Гаттак, — разозлить. Я намеренно его провоцировал.
— Тебе удалось.
Парень лишь ухмыльнулся — с такими, как Боров, было просто. Директор уже был у него на крючке. Взбесившийся властный царек не успокоится, пока не выживет Гаттака.
— Что будем делать дальше?
— Работать, — спокойно ответил он и лег в кровать.
— Нам расписание принесли, — Корра протянула мужу листок, тот ознакомился с ним и зевнул.
— Что ж, завтра первый урок. Нужно поспать.
Гаттак накрылся одеялом и растянулся на левой половине кровати.
— И что, ты даже не оденешься? — удивилась девушка.
— А что тебя смущает? Мы супруги. Вот уже два дня.
— Ладно, — ответила Корра и подумала: «Сам напросился».
Девушка тоже разделась догола, погасила свет, улеглась рядом и прижалась к горячему телу мужа, закинув на него ногу.
— Сладких снов, дорогой, — шепнула она Гаттаку на ухо и положила свою голову мужу на грудь. Его сердце билось медленно и ровно. Кремень, а не мужчина, подумала Корра перед тем, как уснуть. Ничего, посмотрим, как твое тело поведет себя утром.
Ровно в восемь утра Гаттак стремительно вошел в класс. Первый урок был со старшей группой — семнадцать подростков, старшему из которых недавно исполнилось шестнадцать лет. Младших забрала на весь день Марша Фарр, она обычно занималась с ними на первом этаже.
Класс, заинтригованный вчерашним обеденным представлением, встал, приветствуя учителя истории. Гаттак занял свое место, окинул аудиторию строгим взглядом, который предварительно отрепетировал у себя в комнате перед зеркалом, и, кивнув, сказал:
— Садитесь.
Дети расселись и замерли в ожидании. Гаттак заглянул в журнал класса.
— Двоих не хватает.
— У них послушание на кухне, — доложила бледная девочка с первой парты. Та самая, с которой Гаттак вчера менялся тарелками.
— Ясно. Что ж, давайте познакомимся. Дети, меня зовут Гаттак. Я…
— Вы надрали директору задницу! — выкрикнул с задней парты длинный парень. Его голос уже ломался, а потому был слышен всем в классе. Прокатилась волна смеха, детям явно понравилась вчерашняя выволочка Борова. Эта реплика многое рассказала Гаттаку о директоре. Дети его ненавидели и искренне радовались его публичному унижению.
— Я приехал не для того, чтобы строить директора Борова, — спокойно ответил Гаттак. — Я учитель истории.
— Мы заметили, — выкрикнул сосед долговязого, парнишка небольшого роста с огненно-рыжими волосами. — История вчера получилась знатная.
Класс опять захохотал.
— Встать, оба! — Гаттак воспользовался своим фирменным тихим голосом, пробирающим до костей. Но, к его удивлению, никто не поднялся. Оба нарушителя дисциплины сидели на своих местах, развалившись, и улыбались. Они прекрасно понимали, что реальной власти над ними нет ни у кого в этой школе.
Все ясно, подумал Гаттак, большая часть детей в пубертатном возрасте. В классе уже сформировалась своя иерархия. Есть лидеры (вероятно, эти двое — рыжий и долговязый), есть наверняка и заводилы, бунтовщики, интриганы. Большая часть — крепкие середняки, идущие, как правило, за лидерами. Есть и пара девочек-заучек, которых никто ни во что не ставит. Одна из таких девочек, видимо, староста, это она докладывала о послушниках.
Гаттак встал с места, заложил руки за спину и медленно прошелся перед классом. Дети испытывали его, сплоченный коллектив всегда принимает новенького через испытание. Испытанием Гаттака на сегодня было явное неповиновение.
— Вы не подчинились, — тихо сказал Гаттак, улыбнувшись. — Мне это нравится.
Дети притихли. Что значит «нравится»? Что несет этот высший?
— А знаете, почему вы не подчиняетесь? — спросил Гаттак класс. Никто не ответил, всем было интересно узнать версию историка. — Вы не подчинились, потому что знаете: у меня нет власти над вами. Задам вопрос. Как вас сегодня кормили?
— В каком смысле? — нагловато переспросил рыжий.
— Что именно вам сегодня давали на завтрак? Простой вопрос. Это была все та же холодная баланда, которой вас травили здесь несколько месяцев?
Девочка-староста робко подняла руку и после разрешающего кивка Гаттака ответила:
— Нет, высший Гаттак, сегодня нам давали яйца, хлеб, масло и компот.
— То есть мое воздействие на директора Борова возымело эффект — вас впервые покормили достойно. А знаете, почему директор распорядился увеличить ваш паек? — ответа не последовало. — Потому что директор образован. Потому что он, как и я, умен, он изучал историю. А история, да будет вам известно, изобилует примерами того, как опасно порой недооценивать соперника. Директор пошел у меня на поводу только по одной причине — он не знает, кто я. Не знает, кем я был, где учился, какое прошлое за моими плечами. То есть он не знает, какова моя история. Классический пример того, что история на самом деле может быть оружием.
Гаттак прошелся по классу. Дети внимательно следили за каждым его движением, ему удалось приковать их внимание к себе. В душе он ликовал — теперь дети в его руках.
— Я понимаю ваше замешательство, — сказал Гаттак притихшему классу. — Вы крепко сбитый коллектив, который сплотился из-за несправедливости, царящей в этих стенах. Вы привыкли к ней, привыкли к побоям, наказаниям, дрянной пище, низкому уровню гигиены и другим лишениям. Смыслом последних нескольких месяцев вашей жизни было сопротивление режиму. Режим в вашем случае навязан руководством школы. Вы прекрасно понимали, что выжить в текущих условиях можно, только сплотившись. Но, даже сплотившись, вы получили лишь мнимое ощущение безопасности. Когда ты один, тебя легко сломать, когда ты в коллективе, никто не посмеет вас ломать скопом. Не посмеют, потому что будут бояться.