Город. Огромный, такой, что и не представить: почти три миллиона человек… больше, наверное, чем гальки на всем Южном побережье… Колоссальный пчелиный улей в десятки уровней и сотни тысяч блоков-сот под защитным куполом… Мужчины, никогда не державшие в руках оружия… Женщины, не признававшие разницы между собой и мужчинами… Дети, уверенные, что горы и звезды — это такой рисунок на мониторе…
Это была их жизнь. Ненастоящая, неправильная, глобалья — но жизнь. Была.
И обрушилась в один момент, смялась лепешкой слоеного теста под тяжестью внешнего воздуха и неба, лопнула изнутри миллионами взрывов, сгорела, расплавилась, задохнулась… И одни погибли сразу, не успев понять и проснуться, а другие, тоже ничего не в состоянии понять и предпринять, кричали от страха и безнадежности, а потом уже только от боли, нечеловеческой боли…
Безоружные мужчины… самоуверенные женщины… дети…
— Он знал, что так будет. Что будет так страшно. Он и хотел напугать нас, не важно, какой ценой. И ему это удалось, Мильям. Но к своей цели… у него ведь наверняка благородная цель, правда?.. Так вот к ней он не приблизился ни на шаг. Ни пока пытался действовать через своих глупеньких передатчиц. Ни теперь, когда прислал вас. Как раз наоборот.
Он остановился. На несколько мгновений упала тишина, неприступная, как вершина Арс-Теллу. В этой тишине Мильям была одна. Совершенно одна во всем — не только глобальем — мире.
Одна. И уже навсегда.
— На сегодня дела обстоят так, — совсем другим, ровным голосом начал Сам. — Военные действия возобновились, угроза повторения Любецка слишком реальна, чтобы мы могли с ней жить. Ни о каких переговорах не может быть и речи. Глобальный парламент уже принял решение об уничтожении Гаугразской экосистемы. Эта резолюция пока не приведена в исполнение лишь потому, что на территории Гауграза предположительно находится гражданка Глобального социума, экс-глава недавно упраздненного Ведомства проблем Гауграза Юста Калан. Пауза продлится ровно столько, сколько понадобится службам ГБ, чтобы разыскать ее или доказать факт ее гибели. — Он усмехнулся. — Не до бесконечности, Мильям, вы меня понимаете. А потом взрыв — и все. Гораздо проще и гуманнее, чем Любецкий дестракт.
Мильям вздрогнула. Выпрямилась, напарываясь грудью на клинок его взгляда.
— И что… что теперь делать?
— Что теперь делать, — раздумчиво повторил Сам. — Если б я знал. Похоже, мне придется поступить так же, как и он…Довериться вам, Мильям. Завтра вас доставят обратно к северной границе Гауграза. Возвращайтесь к мужу, только ни в коем случае не говорите о том, что я вам сказал. Не дайте ему натворить новых глупостей. И убедите его сделать все, чтобы встретиться с ней, с Юстой Калан… Она ведь наверняка разыскивает его. Она всю жизнь его ищет… — Он иронически скривил губы. — Возможно, из этого тоже ничего не выйдет. Но они должны встретиться.
Он встал, и она поднялась следом, как если бы действительно была пригвождена к нему клинком голубой стали. Под ноги ткнулась скользилка, и Мильям встала на нее легко и привычно, словно уже вжилась в глобалий мир, приняла его, смирилась с ним. Со стены исчезли горы и виноградники, сменившись знакомо ненастоящим мужчиной.
— Сопровождающий вас проведет, — бросил Сам уже от дверей, бесшумно разъехавшихся ему навстречу.
Приостановился в проеме:
— Я ведь правильно понял? Ваш муж — Робни Калан?
На потолке неспешно мельтешили бледные тени. «Эконом-режим». Она сама попросила не отключать совсем мониторы, оставить их в эконом-режиме… и ее пожелание исполнили. Как будто она действительно здесь в гостях, а не в плену.
Пленник. Робни. О Матерь Могучего, что же он наделал…
Разве несправедливо был устроен мир, в котором она, женщина, вторая дочь в семье, могла выйти замуж и родить многих сыновей, вырастить их воинами и одного за другим проводить сначала на посвящение оружием, а затем, если на то воля Могучего, на Его вечный и веселый пир? Так просто, естественно и закономерно, как смена времен года, как вызревание виноградных кистей… Зачем понадобилось рушить извечное равновесие, ломать судьбу великого Гау-Граза с той же легкостью, как и тоненькую веточку ее собственной судьбы?…
Она всегда знала, что он поступает неправильно. Всегда пыталась как-то повлиять на него, заставить изменить хоть одно звено из цепочки изначально губительных решений… Но он никогда ее не слушал. С чего бы он стал слушать ее теперь?
— Ты слышишь меня? — без надежды, на всякий случай.
Молчание.
Тем более что уже поздно. Она не сможет больше говорить с ним, заглядывать ему в глаза, класть руки на его плечи… Зная о нем — такое. Никогда.
Человек по имени Сам не лгал; но кто знает, какие цели преследует его правда? Что произойдет, если она, Мильям, переступив через отвращение и боль, собрав всю себя в зажатый кулак, в точности выполнит его указания? Если Робни поверит ей, последует ее совету — единственный раз в жизни, — не окажется ли он в конце концов преданным ею? И не станет ли это предательство — расплатой…
Расплатой будет гибель великого Гау-Граза.
Его уже не спасти.
Бледные тени на потолке. Почти так же отражалась в лунные ночи морская рябь на потолке спальни во дворце Растуллы-тенга. Юная Мильям, похищенная из круглого жилища с Небесным глазом, довольно быстро привыкла жить во дворце… за свою жизнь она убедилась, что привыкнуть можно ко всему. И к ненастоящему миру под названием «Глобальный социум» — наверное, тоже можно…
Рано утром, сказал Сам, за ней придут, чтобы провести по Коридору в обратном направлении… о Коридоре он, оказывается, тоже знал. Но ему известно далеко не все. Ему неоткуда знать, что может женщина, рожденная на Гау-Гразе, даже если она не первая дочь в семье. Он совершенно уверен, что если на блоке стоит… как он сказал?… «многоуровневая защита»… просто смешно. Особенно если человек столько времени и сил посвятил изучению «технологии дестрактов», как он это называет. В глобальих представлениях о мире нет места волшебству.
Она — не пленница. Она может уйти отсюда в любой момент. Затеряться в необозримом Глобальном социуме. Привыкнуть к нему. Жить.
А Юстаб и Валар?!!
Мильям рывком села в кровати, взметнув теплые снежные хлопья. Надо что-то придумать. До утра. Это — самое главное, единственное, что имеет значение в мире, который вот-вот разрушится до основания. Валар, наверное, уже на границе… может быть, он даже успел пройти посвящение оружием… а Юстаб…
«Мама».
Что?!.
Стиснула пальцами виски, прислушиваясь к тишине внутри себя, которая уже не была тишиной. Частое девичье дыхание… всхлип. Мильям успела вспомнить обещание Робни: никогда не использовать Юстаб как передатчицу… солгал. Он всю жизнь ей лгал…
«Мама… Ты меня слышишь?»
— Да. Что у вас случилось? Почему ты?..
«Хорошо… Я боялась, что у меня не выйдет. Я же никогда не пробовала. А отец…»
О Матерь, да при чем тут ее отец, его ложь, его преступления, его великие цели… Юстаб говорит с ней! Нужно немедленно объяснить ей, как пройти по Коридору, договориться, где они встретятся… затем — как это называется? — запрограммировать капсулу… потом…
Она, Мильям, уже достаточно освоилась в глобальем мире. Она сумеет сделать все, что нужно.
— Юстаб! Слушай меня…
«Он вдруг упал… Газюль меня позвала… у него половина лица — мертвая… и ничего не может сказать! Я пыталась… Знак исцеления… я хотела… У меня не получается, мама!!!»
В немыслимой дали, в горной стране, которой осталось жить считанные дни, — неудержимые слезы девочки, умеющей ткать живые покрывала. Первая дочь в семье… в их семье… в семье человека, предавшего разрушению все, к чему прикоснулся. То, что случилось с ним там, вдали, — тоже расплата?..
Юстаб, конечно, не оставит отца; сама мысль об этом показалась бы ей страшной и кощунственной, и так должно быть. Дочь никогда не узнает о том, что узнала сегодня она, Мильям. Нельзя допустить, чтобы рухнул и ее мир, сотканный, словно тончайшее покрывало, из волшебства и красоты. Ни за что. Все остальное как-нибудь решится.
Робни. Может быть, он все-таки ее слышит…
Потерпи. Я сейчас.
— Я скоро вернусь, Юстаб. Я уже возвращаюсь.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Руки Нури-тенга проворно мелькали над костром. Вроде бы на его ладонях опять краснели свежие мозоли, но разглядеть как следует я не успевала. Среди белого дня пламя костра казалось слабым, полупрозрачным, словно в эконом-режиме. Нури-тенг то ли поджаривал, то ли разогревал лепешки, раскладывая их на плоские камни вокруг костра. Непостижимое занятие, в котором я при всем желании не могла принять ни малейшего участия, почти сродни…
Кстати, самое время попробовать его расспросить. Аккуратно, чтобы не спугнуть.
— Устал? — Вот так, достаточно издали и ненавязчиво.
Но юноша все равно вздрогнул и едва не уронил лепешку в огонь. Затем пожал плечами, помотал головой и вернулся к своим… да, почти магическим действиям.
— Как твоя рука? Снова стер?
Кивнул и после паузы все-таки выдавил:
— Немножко.
— Жаль. Айве-тену так здорово тебя вылечила.
Опять кивнул, но уже без слов; несчастье в серой конусили поверх черной. Но я таки узнаю от него все, что хочу. Он ничуть не удивился тому, что произошло с ним в жилище той… колдуньи? Почему? Значит, здесь, на Гаугразе, совершенно обычное дело, когда от женского шепота и наложения рук затягиваются раны до мяса — с такой же скоростью, как в учебном цифрофильме на тему регенерации? Почему же об этом ничего не известно специалистам Внешнего департамента ГБ, программировавшим те учебные виртуалки, которых я в свое время прошла великое множество? И вообще никому во всем Глобальном социуме?…
Далекое— далекое, как сон.
«Значит, ты не веришь в магию? Абсолютно?» — «Абсолютно. Лжеученый».
Вот именно, Ингар. Я — тем более. И тем более я должна разобраться.
— Можно уже брать? — Я протянулась к ближайшей лепешке. Обожглась, отдернула руку. Нури-тенг подался