– Я запомню, – ответил Эрл и поглядел на часы. – Нам пора ехать. У меня самолет.
– Еще одна остановка, Эрл, – сказал Роджер. – Никаких лекций, никакой болтовни, никаких гип-гип-ура и патриотических поучений со стороны людей, к которым вы должны относиться как к мальчишкам, потому что они не сделали и одной десятой того, что смогли вы. Но все же остановимся еще в одном месте. Это совсем рядом.
Роджер помахал рукой, подъехал автомобиль, и Эрл взгромоздился на заднее сиденье, стараясь не сгибать раненую ногу. От непривычного напряжения при ходьбе с проклятущей тростью у него вдобавок разболелись голова и плечо.
– Вам дали какое-нибудь обезболивающее?
– Я принимаю аспирин. Не хочу ничего более сильного. К хорошему слишком быстро привыкаешь. Впрочем, поначалу в этом нет ничего плохого. Плохо становится потом.
– Могу поспорить, что вы могли бы рассказать множество увлекательных историй.
– Я не рассказываю историй, мистер Эванс.
– Я знаю, Эрл. Это всего лишь фигура речи.
Автомобиль пробирался через плотный поток машин, из которых чуть ли не каждая, судя по виду, была сделана еще в тридцатые годы. Мужчины носили соломенные шляпы и льняные костюмы, а женщины с обнаженными плечами щеголяли на высоких каблуках. В ушах гремел испанский язык в его наиболее экстравагантном варианте, косые солнечные лучи пробивались сквозь пальмовые листья, облака пыли, крики и сливавшиеся в сплошной вой сигналы автомобилей. Дети на тротуарах продавали лотерейные билеты, бананы, кофе, вырезанные из дерева фигурки и родных сестер. Но очень скоро автомобиль въехал в какие-то ворота и оказался в саду, где среди темно-зеленой травы росли хорошо ухоженные деревья, а за садом находился дворец или, по крайней мере, особняк. Рядом с дверями красного дерева Эрл увидел начищенную медную доску и понял, куда попал.
Они поднялись по лестнице. Конечно, внутри было безлюдно. Этот дом не был объектом туристского бума да и самих кубинцев тоже не интересовал. Его существование свидетельствовало только о своего рода национальном тщеславии и было посвящено отнюдь не кубинской нации.
МУЗЕЙ ИСПАНО-АМЕРИКАНСКОЙ ВОЙНЫ
Внутри было тихо, как в церкви, и явственно ощущалось присутствие призраков. За стеклом стояли манекены без лиц, одетые в форменные костюмы цвета хаки, с лихо заломленными на бок шляпами, что должно было свидетельствовать об энергичности, храбрости и готовности исполнить свой долг. Мундиры были украшены золотыми кантами и галунами, ноги защищены крагами, а на поясах с гнездами для патронов крест-накрест висели кавалерийские кобуры с огромными откидными клапанами.
Опираясь на трость, Эрл шел по залу мимо стендов и витрин, где были выставлены медали, карты, сделанный из папье-маше макет холма близ Сантьяго, на котором краской и флажками обозначалось расположение войск: синим были отмечены позиции американцев, а красным – испанцев. Кухонные принадлежности, заголовки газет, карманные ножи, компасы – все это, чистое, блестящее или аккуратно расправленное, лежало под стеклом, покрытым довольно толстым слоем пыли.
– Вот, Эрл, посмотрите сюда. Американцы умирали и на других островах: Иво, Сайпан, Тарава, Гуадалканал, Микронезия[41]. И еще на многих.
Истертые и опаленные седла и прочие части упряжи, принадлежавшие кавалеристам, воевавшим на переломе столетия. Ботинки и седла. Помятый старый горн. Плетки и кнуты. Шпоры, звонкие трензеля, железные мундштуки, пелямы, седельные вьюки, чехлы для винтовок – все это долгие годы хранилось здесь под пыльным стеклом, не зная прикосновения ничьей руки.
– Сюда, Эрл. Это должно вас заинтересовать.
Оружие. Револьверы «кольт», одинарного действия, шестизарядные. Именно те, которые называли «миротворцами». Эрлу очень хорошо была знакома эта модель. Отец каждый день прицеплял к поясу именно такой револьвер, а обязанностью Эрла была его чистка. Он знал, что старик мастерски обращался с кольтом. В двадцать третьем году отец стрелял из него в городском банке Блу-Ай, когда нужно было разделаться с тремя бешеными братьями. И он убил их всех и стал героем. Эрл плохо помнил подробности, возможно потому, что не хотел их помнить.
Оружие являло собой прекрасное сочетание уравновешенности и гармонии, окружностей и кривых, безукоризненного единства стали и древесины в идеальной конструкции.
– Эрл, приходилось вам когда-нибудь стрелять из такого вот старого кольта?
– Конечно, – буркнул Эрл.
В витринах лежало штук двадцать пять револьверов из тех, с которыми «Дикие наездники»[42] шли на Сан-Хуан, по большей части с длинными, изящными стволами длиной семь с половиной дюймов; точно такой же носил и сам Тедди Рузвельт. Но было там и несколько других, с более коротким стволом, четыре и пять восьмых дюйма, – шерифы и судейские чиновники Дальнего Запада, присоединившиеся к «Диким наездникам» в Сан-Антонио, предпочитали их за большую легкость в обращении и смертоносность на короткой дистанции. Люди, носившие это оружие, были все же партизанами, а не солдатами.
Здесь же лежали боеприпасы. Разве можно было бы считать музейную экспозицию полноценной без старых коробок с напечатанными в девятнадцатом столетии этикетками, сделанных из пересохшего хрупкого картона, слегка деформировавшихся за десятилетия от тяжести лежащих внутри патронов, больших, как яйца малиновки, неестественно тяжелых, невероятно опасных?
И кобуры тоже имелись. Большие кавалерийские, с широкими и длинными клапанами, не дающими оружию выпасть из-за движений животного. Но такие были не у всех. «Дикие наездники» являлись партизанами, и многие из них имели собственное снаряжение, в частности наплечные кобуры, позволяющие укрыть короткоствольные кольты от посторонних глаз. Эрл увидел несколько таких кобур, сделанных из прекрасной кожи с изящным тиснением, снабженных разнообразными ремешками, петлями и застежками, благодаря которым оружие оставалось невидимым, хотя ловкий человек мог пустить его в ход за секунду.
– Что ж, – сказал Эрл. – Я, кажется, понимаю, к чему вы клоните.
– Эрл, – проникновенно произнес Роджер, – я хочу только одного: чтобы вы знали, что здесь были люди, американцы, которые пришли сюда с оружием, и сражались, и проливали кровь, и умирали, чтобы превратить этот остров во что-то приличное. Это были молодые люди, они, вероятно, не хотели умирать, однако умерли. И я даже не собираюсь вести вас в зал, посвященный болезням, желтой лихорадке и тому подобным ужасам. Мы останемся здесь, где совсем не обязательно думать обо всех этих умерших.
– Все не так, – возразил Эрл. – Вы поворачиваете дело таким образом, что, если я скажу «нет», получится, будто я отказываю людям, которые владели этим оружием и расстались с жизнью на этом острове. Но вы – это не они. Они – это они, а вы, двое парней в галстуках, – нечто совсем другое.
– Вы правы, – ответил Роджер, – и я знаю, что вы нисколько не тревожитесь о нас и никогда не согласитесь признать нас их наследниками. Да, их наследник вы, а мы просто мелкие бюрократы, на которых судьба возложила ответственность, и нам чертовски хочется верить в то, что мы с этой ответственностью справимся. Хотя, возможно, и не сумеем. Я твердо знаю, Эрл, что без вашей помощи не сумеем.
– Хватит ходить вокруг да около. Здесь можно было бы говорить нормально, напрямик. Выкладывайте, чего вы хотите.
– На острове идет какая-то игра. Вас самого из-за нее дважды чуть не убили. Кто-то видит судьбу острова в том, чтобы он не был свободным и не был американским. Эта игра будет расширяться и разворачиваться, и, возможно, когда она достигнет вершины, американским парням вновь придется высаживаться с оружием на этот остров, чтобы вернуть его себе. Вы представляете, во сколько раз Куба больше Иводзимы?
– Черт знает во сколько.
Теперь заговорил Френчи:
– Мы вложили в это место большие капиталы. Много достойных людей расстались здесь с жизнью. Нашей крови в этой земле не меньше, а то и больше, чем чьей-нибудь еще. И мы имеем моральное право все это защищать. Сейчас на острове появились силы, которые намереваются похитить его у нас, сделать его чужим. А теперь предположим, что мы можем предотвратить эту беду в самом начале. Предотвратить при помощи одного-единственного выстрела. Вы согласились бы сделать этот выстрел в тридцать восьмом году, чтобы убить Гитлера? Или в сороковом, чтобы остановить Того?[43]
– Так всегда бывает, – сказал Эрл. – Чистенькие мальчики с дипломами колледжей что-то выдумывают и убеждают себя, что это единственно верный вариант. А потом находят простака с винтовкой, который должен осуществить их затею.
– Так бывает всегда, Эрл, – ответил Роджер. – На это нечего возразить. Но, как бы вы ни злились на нас, Эрл, вы должны признать нашу правоту.
– Подонки, – проворчал Эрл, ясно понимая, что у него не остается никакого выхода, кроме как взяться за их задание, пусть даже ему очень не хотелось делать что-либо в этом роде.
– Теперь вам решать, Эрл. Мы все еще можем успеть к самолету.
– Подонки, – повторил Эрл. – Везите меня в эту проклятую гостиницу. Я должен позвонить жене и снова заставить ее плакать.
Глава 27
– Видите ли, – объяснил Рамон Латавистада, – дело не в товаре. Я могу добыть товар. Я могу достать любой товар. Такой уж у меня талант. Извините, пожалуйста.
С этими словами он повернулся и приставил острие скальпеля к веку заключенного, которого звали Эктор. Эктор был прикован к стене в подвальном помещении здания Военной разведки, занимавшей в Гаване крепость Морро. Его забрали по рекомендации политотдела как известного агитатора, подрывного элемента, памфлетиста и близкого сотрудника «Куска Сала» – под таким псевдонимом Фидель Кастро фигурировал в досье разведки.
Но Рамон не вонзил скальпель в глаз, чтобы ослепить Эктора. Что это дало бы ему? Ничего. Лезвие проткнуло бы яблоко, хлынула бы кровь… Глаза чрезвычайно уязвимы для любого воздействия, а результат всегда бывает болезненным и приносит чрезвычайно много грязи.