Ты хочешь сказать, что я тебе враг? – сказал я.
Ты для этого чересчур слаб, милый, – сказала она, – пороху тебе не хватает на то, чтобы быть по-настоящему жестким.
Зато ты отдуваешься за двоих, – сказал я.
Верно, – сказала она задумчиво, и сказала, – тяжело тебе приходится?
Я все еще здесь, – сказал я.
Глаза у нее были, словно у сытой кошки. Все еще опасные, но ленивые, с поволокой. На минуту мне даже показалось, что я вижу перед собой Рину пятилетней давности. В чем причина того, что все мои женщины становятся прямой себе противоположностью после нескольких лет брака, подумал я. И еще – интересно, произойдет ли это и с Юлей?
Так я впервые подумал о том, что мы могли бы жить вместе.
Рина, словно что-то почувствовав, шевельнулась. Наваждение ушло, я снова видел перед собой жену. Дерзкую, жесткую, сволочную, слишком вросшую в меня, чтобы я мог уйти от нее. Как ноготь, вросший в палец ноги. Вырезать такие приходится хирургам.
Знаешь, какую ошибку допускают те, кто видят в статуях богов истуканов и идолов? – сказала Рина. – ну, ранние христиане, например?
Нет, – сказал я.
Им кажется, что это резные идолы, – сказала она – просто резные идолы.
Но ведь духи могущественны, но не обладают формой, – сказала она.
Статуя бога это его тело, – сказала она.
Тело, которое делали, чтобы дух снизошел в форму и принял ее, – сказала она.
Без тела, в которое он мог бы войти, дух беспомощен, он скитается по миру, он ужасен в гневе, но не может ничего сделать, пока у него нет рук, нет ног, нет тела, – сказала она.
Когда дух находит тело, он вступает в отношения с нашим миром, и он может здесь все,
Напоминает теорию о вселении бесов, – сказал я.
А бесы, милый, и есть боги, – сказала она.
И бесовски подмигнула.
Я пожал плечами, и, зная, что до рассвета осталось каких-то полчаса и ложиться спать не имеет никакого смысла, – предстояло выпроваживать старых, поить, развлекать, и принимать новых гостей, – выпил прямо из горлышка. Подержал во рту напиток и понял, что это коньяк. Это значило, что скоро начнет болеть голова. Я глотнул еще. Боль в голове не дает мне напиться, поэтому, если нужно пить много и долго, я предпочитаю коньяк. Рина глянула на меня с досадой.
Не пей, – приказала она.
Почему? – сказал я.
Выпив, ты становишься мерзким, тошнотворно пассивным, скучным мудаком, – сказала она.
Проще говоря, не впадаю в истерики, как ты, – сказал я.
Пусть даже так, будь ты проклят! – ударила она кулаком по окну.
Рина, – сказал я.
Я не собираюсь трахать тебя сейчас, – сказал я.
Не очень-то и хотелось, – сказала она.
Но мы знали, что хотелось. Рину задело, что я оказался не так слеп, как обычно, и она завелась.
Всю эту историю про духов я рассказала тебя, чтобы объяснить, почему мы до сих пор вместе, – сказала она зло, и я почувствовал запах гнили и тины, исходящий из ее рта, запах сетей, пролежавших на дне омута годы.
Считай, что я ее не понял, – сказал я.
Ну так я растолкую тебе ее до конца, – сказала она.
Считай, что я дух, милый, – сказала она.
Хорошее тело он себе выбрал, – сказал я, улыбнувшись, и снова выпил, назло.
Твоё, – сказала она.
Я говорю о твоем теле, милый, – сказала она.
Только тогда я, наконец, понял.
25
Следующую неделю мы с Риной провели в аду, который она устроила заботливо и продуманно, как комендант концентрационного лагеря – помещения для культурного отдыха служащих. Занавески, патефон, продуктовые наборы, дощатые полы и площадка для танцев с девушками из обслуживающего персонала. Жена моего деда, женщина, которую он взял после того, как моя бабка – урожденная польская дворянка, умерла от алкоголизма, – пережила концентрационный лагерь. Я часто спрашивал ее, как оно там было, в Равенсбрюке. Ну, до тех пор, пока не повзрослел и не понял, что ад это всегда обыденность. Она мне и отвечала:
Там было Обычно.
Так вот, Рина не устраивала ничего необычного. Она просто прибавила оборотов к тому ежедневному верчению круга, на котором возникали, – словно сырые глиняные горшки, – демоны нашего городка и нашего союза, пропахшего гнилой менструальной кровью. Мне казалось в ту неделю, что моя жена – ловкая буддийская обезьянка, взобравшаяся на шест мироздания, и крутящая на нем это самое гончарное колесо. На нем появлялись и лопались наши гнев и недоумение, ненависть и подозрительность, мириады миражей, которые мы с Риной пережили и, сохранив, пустили жить в нашу спальню. Некоторые из них прятались под кроватью, там, где сейчас собралась лужица крови. Кровать все сочилась ей – до тех пор даже, пока я не покинул дом, а ведь произошло это спустя неделю после описываемых мной событий. Только тогда я понял, что кровать и кровь, капающая из нее – сколько ни меняй простыни и матрацы – не фокус и не законы физики. И не упущенные детали. Это проклятие. Точно такое же, каким стала для меня невыносимая Рина в ту неделю, когда мы ждали Юлю.
А мы ждали ее оба, и знали это.
Мы были как два вампира, битых, израненных, каждый из которых мечтал о юной невесте в белом платье из фильма о Дракуле. Каждый жаждал спасти себя новизной, чистотой. Каждый жаждал урвать этот сладкий кусок себе, и не поделиться. Мне представлялось, что веснушки на ее коже – а я знал, что они есть, потому что нашел тайком от Рины фото Юли в социальных сетях, и уверен, что моя жена поступила также, – станут той пемзой, что сотрет с моей кожи серый ужас прожитой с Риной жизни. Я был словно граф Дракула, который, стоя во фраке на краю своих печальных владений, ожидает появления юной прекрасной девушки, которая снимет чары. Дарует покой. Капнет прохладной родниковой водой прямо на лоб, и кожа моя зашипит, и я рассыплюсь в прах, и ядовитый дым от моих костей не достигнет обоняния моей возлюбленной, а душа полетит прямо к богу. О, «Дракула» Стокера. Паршивый дешевенький ужастик, он, тем не менее, отразил полную сущность страдающего одиночества вампира.
Это я вам как бывший муж кровопийцы говорю.
Первое, что сделала Рина, когда отправила гостей обратно на следующий день после вечеринки с купанием – весть о ней разнеслась по всему городу, – навела справки о Юле. Ничего особенного.
Ничего особенного! – ввалилась она, торжествуя, в мой маленький спортивный зал, где я безуспешно пытался выбраться из под ста пятидесяти килограмм железа.
О чем ты, – просипел я, хоть прекрасно понимал, о чем она.
Ох, да прекрати ты позориться с этими железяками, милый, – сказала она, разозлившись.
Моя жена моментально брала подачу. Я с трудом выжал вес, и бросил штангу на подпорки. Сел на скамье. Невольно потрогал плечи. После того, как я начал следить за собой, несколько женщин сделали мне комплименты. Я не счел нужным скрывать этого от своей жены. Иногда и жертве хочется увидеть боль, скопившуюся на ресницах своего мучителя.
Ничего особенного! – повторила она насмешливо.
И все же, я не… – начал было я.
Та девка, – бросила она незаинтересованно, и я впервые понял, что нам предстоит долгая трудная схватка за Юлю, – ну, блондинка с отвисшей грудью и тощими ногами.
Да? – сказал я насмешливо.
Ничего особенного, – сказала она.
Просто мышка, родилась, училась, поступила в университет, ни семьи, ни способностей, ни особенностей, ни ярких событий жизни, глазу не за что зацепиться, – сказала она.
Кроме отвисшей груди и тощих ног, – сказал я.
Так привлекших твое внимание, – сказали мы хором, ткнув друг в друга пальцем.
Ты пялился на нее весь вечер! – сказала она.
Как ты могла видеть, – сказал я.
Ты же едва не утонула, черт бы тебя побрал, алкоголичка, – сказал я.
Плевать, – сказала она чуть виновато, потому что стыдилась в минуты трезвости своей необузданности.
Сейчас, в доме, конечно, – сказал, – но что-то я не слышал, чтобы ты просила бросить тебя в воду снова.
Ты буквально вперился в ее сиськи! – сказала она.
Я близорук и ночью ничего не вижу, – сказал я.
Кроме двух ее буферов, – сказала она.
Оставим это, – сказал я, чувствуя себя проигравшим.
Ну, а еще ты пялился на ее лобок, – сказала она, дожимая.
Рина, – сказал я.
Бедняжечка., ты едва не опустился на колени, чтобы залезть в нее! – воскликнула он. – В эту новую для тебя дыру!
Рина, ты же знаешь, что я не изменяю тебе, – соврал я привычно.
Ты врешь, – скрипнула она зубами.
Нет, – сказал я с легкой улыбкой, потому что настала моя очередь торжествовать.
Чуть не залез в ее дыру, – Рина пошла пятнами от злобы.
Ты не в себе, – пожал я плечами.
Почему бы тебе в мою не посмотреть?! – сказала она.
С удовольствием, – сказал я.
Когда ты вырвешь оттуда все зубы, – сказал я.
Ах, у меня между ног зубы? – сказала она.
Я оглядел Рину. Она была хороша. Все еще хороша. Плоский живот, крепкие ляжки, длинные волосы, – вымытые, они пахли моим детством, – ярко-зеленые глаза, ровный натуральный загар, свежая грудь. Короткая юбка, топик, и модные в этом сезоне сандалии, напоминающие те, в которых Македонский и его компания завоевали и ограбили всю Азию. Она выглядела на двадцать пять. И она была разъярена, но слишком занята планами на следующий уик-енд, чтобы заняться мной сейчас. Так охотник даже не следит взглядом за птичкой, сорвавшейся с клочка камышей, потому что ждет стаю перелетных уток. Рина ждала Юлю. Она припасла для нее ружье, дробь, ловчих псов, и, конечно, манок.
Этим манком и был я.
И это давало мне определенные надежды на будущее. Юле интересен я, и я нужен Рине, чтобы добраться до Юли. Выпотрошить ее, освежевать, выесть ее внутренности – чтобы остался лишь каркас, как от жука, попавшего в муравейник, – и бросить на самом его, муравейника, верху. На устрашение врагу, на радость друзьям, и как напоминание неверным друзьям. Рина собиралась проделать обычный свой фокус – стать ближайшей подругой Юли, выжать ее досуха, а потом потерять к ней всякий интерес. Кажется, Хэмингуэй называл это излюбленной забавой богачей. Что же, позвольте мне расширить список.