Для Рины эта история кончалась на том месте, где парень клал себе на голову заклинания и исчезал.
Волшебной составляющей истории для моей жены вполне достаточно. Ее всегда бесило, что я не верил в заклинания, а говорил, что парень просто спрятался в сундук. Духи мстят за неверие, милый, – говорила она, – и дышала на меня падалью всех овец, котов и девственниц мира, принесенных когда-либо на заклание Дьяволу.
С этим запахом в ноздрях я и уснул.
И, хотя я чувствовал себя бесконечно одиноким айсбергом посреди океана, я не был один. Женщины, словно чайки, кружили над моей вершиной, сверкающей в ночи. Рядом со мной отколовшейся глыбой льда дрейфовала Яна. Под нами, – в подвале ее дома, – лежали три женщины, которых мы перетащили из моего дома ночью, завернув в черные полиэтиленовые мешки для мусора. И, как и положено скрытой части айсберга, они и несли на себе всю тяжесть нашего существования. Омываемые водой, пропитанной горькой солью, они постепенно таяли и исчезали, как душа, вылетающая из остывшего тела. Они жертвовали собой, чтобы вершина неслась над океаном горделиво и устрашающе. Все вместе мы были гигантским смертельным, – завораживающим своей ледяной пустотой, – убийцей-айсбергом.
И где-то – навстречу нам – шел на всех парах чей-то «Титаник».
40
К городку подкрались выходные.
Если точно, они начинались завтра.
Это значило, что городок заполнится людьми. Дома захлопают дверьми, на примятой траве станут прыгать за детьми собаки, и над гомоном веселых отдыхающих будет раздаваться рев маленьких моторных самолетов с транспарантами «Будь здоров, любимый наш…». Городок отдыхал с толком, и, хочешь не хочешь, в субботу к тебе наведывались гости, и ты чувствовал себя свиньей, если не отвечал таким же приглашением на следующий день. Потягивать отупляющие коктейли на пластиковых лежаках или парусиновых качелях, которыми украсили свои дворы все жители нашего городка, – что может быть лучше на стыке лета и осени? В другое время я бы встречал выходные с венком цветов, караваем и солонкой, я бы плясал и плакал от радости. Но в этот раз все было по другому.
Я ждал субботы, как алкоголик – окончательного пробуждения.
Неприятное, гадливое чувство неизбежного давило на меня потолком чужой комнаты. Ты уже пришел в себя в серой от рассвета спальне и все гадаешь, что натворил вчера. Тебе хочется пить, но ты боишься встать, ведь это будет значить – день начался и шестеренки завертелись. Но, сколько бы ты не пытался, уснуть у тебя не получается. И ты молишь Бога, чтобы день никогда не наступал. Но он уже врывается в твою спальню треском проводов первого троллейбуса, шумной ссорой припозднившихся гуляк в соседнем ресторане, пением птиц в парке напротив. И ты лежишь, сжав зубы, и мечтаешь о том, чтобы этот не начавшийся день кончился, ты хочешь его смерти больше, чем девушка – гибели незаконно зачатого плода. Ты не хочешь вступать в этот день, но он уже надвигается на тебя, как свет – на младенца, вышедшего из входа. И, волей неволей, ты вываливаешься в этот мир, и он ошеломляет тебя бурей света, шума, запаха и предчувствия неизбежной смерти.
Я знал, что суббота настанет, но не хотел этого. Сколько я не гнал от себя это чувство, оно возвращалось шипами репейник, и щекотало мне кожу, из-за чего я почесывался во сне, как блохастый пес.
Из-за этого я и проснулся.
В комнате уже потемнело. Силуэт Яны на фоне окна выглядел большим и грозным. Но недостаточно большим для того, чтобы отпугнуть меня. Я сел, потер висок – каждый раз, когда спишь днем, голову закладывает, будто уши в самолете, – и попробовал встать. Голова слегка кружилась, но чувствовал я себя неплохо. Неплохо было бы выпить кофе.
Кофе на стуле в углу, – сказала Яна, не оборачиваясь.
Я пожал плечами. Мое отражение было видно в окне, она видела, что я встал. Никакой магии, Рина. Выпив кофе, я подошел к Яне и поставил чашку на подоконник.
Еще полчаса, и можно перетащить их обратно, – сказала она.
Один вопрос, – сказал я.
Зачем ты это делаешь? – сказал я.
Ты мне нравишься, – сказала она.
Тут дел на двадцать пять лет заключения, – сказал я, – и то лишь потому, что смертную казнь отменили.
А тебе всего семнадцать лет, – сказал я.
Так вот поэтому и помогаю, – сказала она.
Подумав, я решил, что она права. Человек, битый жизнью, в такие истории впутывается, лишь если они сами впутали его в себя. Нужно быть очень молодым, чтобы ввязаться в криминальное дело из-за… чего, подумал я, держа руку на ее широкой талии. Любви? Она была странной. Но у меня не было времени подумать над этим. Я должен решить свои проблемы, и события, как обычно, несли меня быстрее, чем я мог сообразить, что да как. Рина недаром считала меня тугодумом. В тот раз, когда тебя использовали, чтобы выйти на торговцев наркотиками, – говорила она. О, милый, там с самого начала было все ясно. Ты просто не разбираешься в людях, говорила она. Ни хрена не разбираешься в людях. Вот и сейчас… Эта толстенькая девчонка, неужели ты не видишь, что…
Я ударил себя по лбу и велел Рине:
Заткнись.
Яна взглянула на меня с веселым недоумением.
Мертвые жужжат как комары? – спросила она.
Сначала мне захотелось сострить что-то насчет сосущих насекомых, потом прихлопнуть ее саму. Но я сдержался.
Что ты сделаешь с телами потом? – сказала она.
Мне придется придумать это в течение получаса, – сказал я.
Рекомендую спустить их в реку, – сказала она.
Река, рано или поздно, возвращает свои сокровища, – сказал я.
Мы прислушались. Днестр чуть шумел. Я присмотрелся и увидел, что река чуть расширилась, как глаза от ужаса. Должно быть, вода повидала много страшного, подумал я, после чего вспомнил – она видела смерть моих женщин, это три мои мертвые ведьмы вызвали разлив реки. Умилостивить реку можно, только если принести ей в жертву тела, шепнул тонкий голосок в ухо. Отдай мясо воде, накорми ее. Но я знал, что это губительный голос, тот, что ведет вас за собой в болото. Тела в реке рано или поздно всплывут, и тогда же всплывут обстоятельства исчезновения всех их.
Если я выпутаюсь из этой истории, мне крупно повезет, понял вдруг я.
Шансы мои ничтожно малы, а дела плохи.
Как ни странно, осознанное не взволновало меня. Напротив, даже успокоило. Если все потеряно, то можно играть, не боясь потерять ставку. Я прижал Яну к себе и потерся головой о ее щеку. Девушка и я были примерно моего роста, но из-за полноты она казалась чуть больше меня.
Что бы я не решил с ними сделать, я должен отнести их к себе в подвал сначала, – сказал я.
Он вернется, да, – сказала она.
Но вряд ли в форме, с ордером, и машиной с мигалками, – сказала она.
Я спросил ее:
Давно ты…
Давно ли я его шлюха? – сказала она.
О Боже, – сказал я.
Ты такой же, как он, – сказала она, рассмеявшись. – Взрослый мужик, который пользует девку всеми мыслимыми и немыслимыми способами, но приходит в ужас, увидев, как она не вымыла руки.
Надеюсь, ты их вымыла, – сказал я, чувству ее руку у себя в штанах.
Значит, ты избавишься от них завтра? – сказала она.
В понедельник, – сказал я.
В выходные здесь будет людно и шумно даже ночами, – сказал я.
Хорошо, – сказала она.
Это я убил ее? – сказал я.
Кого? – сказала она.
Девушку, блондинку, – сказал я, – не говори, что ты не видела…
Я не видела, – сказала она с непроницаемым видом.
Ты говорила, что… – сказал я.
Милый, займись своими делами, – сказала она.
Ты же мужчина, разбирайся с делом, а потом займись мной, – сказала она.
Ах ты сучка, – сказал я.
Избавься от них, и давай уедем, – сказала она.
Я спущусь в подвал, – сказал я, – а ты посмотри во двор, пусто ли.
Ладно, – сказала она.
Вынула руку у меня из штанов, демонстративно облизала и с карикатурным видом дозорной с Дикого Запада уставилась в окно. Даже руку козырьком приставила. Я рассмеялся и впервые подумал, что, может, нам и правда будет хорошо вместе. Похлопал ее по заду, и спустился в холл, а оттуда в подвал. Три трупа, упакованные в черные мешки, лежали в углу.
Привет, девчонки, – сказал я.
Странно, но у меня не возникло ощущения присутствия. Духи покойниц уже покинули тела, и отправились по течению реки вниз, понял я. Мерцающими огоньками плотов они скользили сейчас по темному течению Днестра, не видному, и лишь слышному всхлипами водоворотов. В эту ночь в мире стало на трех русалок больше, понял я. Отдай нам и тела, прошептала река, и я услышал этот шепот в каплях, сочащихся сквозь стены подвала. Но я не мог рисковать собой. Я чувствовал – не знаю, почему, – что они умерли за меня. Отдали свою жизнь, чтобы жил я. И лучшее, что я мог сделать для этих покойниц – позаботиться как можно лучше о себе. Так что я вытащил пакеты в холл, и сгрудил их возле двери. Приоткрыл ее. Мой дом чернел и, вопреки открытым окнам, выглядел неприветливо. Я решил, что продам его. Ухватил мешок – судя по тяжести, там была Люба, – и потащил по траве. Наткнулся на столбик, чертыхнулся, и, повернувшись, вспомнил, что никаких столбиков у Яны на газоне нет.
Вечер добрый, – сказал легавый.
Уже ночь, – сказал я.
Поздний вечер, – сказала Яна из раскрытого окна.
Ах ты лапочка, – сказал я, выпрямившись, и рассмеялся.
Ляг поспи, – сказал я, и мой смех едва было не перешел в плач.
Н-да, – сказал я, и все-таки взял себя в руки.
Легавый рассмеялся вместе со мной. В руках он держал, почему-то, ружье.
Служебный пистолет создает массу неудобств, – сказал он, поймав мой вопросительный взгляд.
Я надеюсь, тут все дамы? – сказал он, осторожно потрогав мешок носком ботинка.
Одна, – сказала Яна.
Послышался шорох. Мы замерли, и постарались оглядеться, не теряя друг друга из виду. Особенно старался легавый. Но в городке не зажглось ни одного огонька.
Это Рина? – сказал легавый.
Сам не знаю, – сказал я.